А сегодня необходимо разработать точный план ухода за оперированным на ближайшие дни.
Почему же и дома, и когда он бежал как сумасшедший к трамваю, и в трамвае думал не про сон, и о том, что больному необходимо в самую первую очередь — ни одной мысли. Если бы, проснувшись, он сразу попытался представить себе сегодняшний день Василя Максимовича, сразу бы стало ясно: если и понадобится для Черемашко «собачье устройство», то не раньше завтрашнего вечера, когда должен подействовать кишечник и более или менее определится состояние больного. А Друзь чуть не разбудил Виктора Валентиновича, чуть не заставил этого деликатного человека понапрасну мчаться сюда... Как можно быть таким тупицей?
Друзь в смущении опустил голову. Увидел вблизи себя стул, опустился на него.
Вдруг изо всех сил стукнул палкой об пол.
А все потому, что вчера он целый вечер не мог сосредоточиться на том, что ему крайне необходимо. Ему пришлось, не придя в себя после пережитого в клинике, разъяснять Татьяне Федоровне очевидные даже грудным младенцам истины. А затем у него испортилось настроение, так как она уехала, не попрощавшись и чего-то ему не простив. Кроме того, мать бог знает что выдумала — такого наговорила, что, наслушавшись, не только начнешь, как влюбленный подросток, листать книгу, которой касалась рука небесного, так сказать, создания, не только станешь повторять чепуху о том, что понедельник — самый счастливый день твоей жизни, но, чего доброго, пойдешь плясать вприсядку.
Неужели именно это ни свет ни заря подняло Друзя с кровати?
Вчера, когда Друзь засыпал, не темно-серые глаза он видел. Вот когда сон начал путать его мысли, глаза потемнели и буйными волнами засверкали над ними золотистые кудри, как бы невзначай выбившиеся из-под косынки медицинской сестры. Друзя охватило тогда жгучее, ни с чем не сравнимое ощущение: вот-вот произойдет непоправимое, а виновным будет только он. Ни
в коем случае нельзя было оставлять Василя Максимовича на совсем юную медсестру.
Нет, не мысль о Викторе Валентиновиче и его приборе подняла Друзя среди ночи, а этот не сразу осознанный страх.
А может быть, потому неосознанный, что, перелистывая перед сном книгу, забыл он о своем далеко не юношеском возрасте?.. Когда тридцатипятилетний мужчина хоть на миг потеряет ясность мышления, как дым рассеивается то, в чем убеждает он себя вот уже столько лет* Неужто так и не сумел он побороть в себе коварный инстинкт продолжения рода?
Припомнилась услышанная в детстве сказка о «бешеной машине». Не от взрослых слышал, а от таких, как и он, ребят железнодорожной окраины. Должно быть, они сами ее и выдумали.
Обычно паровозы ездят только по рельсам и никогда из-под власти машиниста не выходят. Но и на паровоз нападает порой бешенство, как на бездомную собаку. Паровоз тогда сходит с рельсов и начинает гоняться за своими хозяевами— людьми. И нет для него тогда преграды, а людям ни убежища, ни спасения. Окажется на пути у этой бешеной машины хата — щепки потом не найдешь. Церковь встретится — лишь куча битого кирпича останется. А от людей и живых тварей — ни следа: будто их и на свете не было.
Не случилось ли нечто подобное с Друзем? Неужели оно сбросит его с рельсов?
Друзь изо всей силы налег на палку, словно хотел сломать ее. Палка не согнулась. Странно, но именно это привело его в себя. Какой же он беспомощный глупец! Как мало, оказывается, нужно, чтобы он потерял почву под ногами!
Возьми себя в руки, Сергей! Не смей впадать в панику. Ни на секунду не забывай, что ты врач, будущий исследователь, что еще во время боев за Сталинград тебя приняли в партию. Не смей даже вспоминать о том, о чем запретил себе думать. Как никогда, ты должен теперь быть собранным и целеустремленным. От тебя зависит жизнь человека, твое будущее, завтрашний день твоего учителя... и разве только это? Друзь вскочил. И шагал по ординаторской до тех пор, пока не почувствовал, что к нему возвратилось равновесие.
Федора Ипполитовича разбудил осторожный звонок, Затем послышались торопливые Ольгины шаги. Щелкнул замок. Звякнула цепочка. Скрипнула входная дверь.
Шум с раннего утра — это еще что за новости?!
Вскоре Ольга и еще кто-то... должно быть, какая-то бесцеремонная соседка... на цыпочках прошмыгнули в кухню.
Федор Ипполитович нажал кнопку лампочки и раскрыл глаза.
На часах без десяти семь. Можно бы подремать эти десять минут. Но настроение от этого не станет лучше: вчерашний день не скоро забудется. И какую досадную точку поставила этому понедельнику Татьяна! Конечно, в том, что она наговорила о Сергее Друзе, больше чепухи, чем правды. Но она сболтнула что-то и об Игоре: тот чуть ли не сюда собирается прибежать. Пусть только попробует. И не отец у нее, видите ли, а себялюбец...
Федор Ипполитович решительно сбросил с себя одеяло: уж не сынка ли проводила Ольга в кухню украдкой? Непреклонный глава семейства угрожающе крякнул: если это в самом деле Игорь, пусть пеняет на себя.
Поднявшись, Федор Ипполитович неторопливо проделал свой утренний физкультурный комплекс и направился в ванную. Проходя мимо кухни и видя, что дверь приоткрыта, не утерпел — заглянул.
Громко и учащенно забилось сердце. Как пойманному на неблаговидном поступке мальчишке, прославленному ученому вдруг захотелось забиться в укромный угол...
У плиты, спиной к двери, Ольга готовила завтрак. Рядом, не отрывая от нее сияющего взгляда (еще бы, с осени, кажется, не видел матери), пританцовывал блудный сын. Ольга что-то ему рассказывала и — боже мой! — сколько счастья было в ее голосе!
Несмотря на желание незаметно отступить, Федор Ипполитович остался на месте и — неужели смущенно? — кашлянул.
Ольга не оглянулась. Зато Игорь повернул голову. Но ни испуга, ни даже легкого замешательства на его умном— да, умном и, черт возьми, привлекательном! — лице не было заметно. Подумаешь, долгожданный гость...
— Что сие значит?
Прозвучало это холодно. Когда сын пялит на тебя глаза, а спина Ольги вдруг выпрямилась,— выказать в подобной ситуации хотя бы подобие какого-либо чувства было ниже человеческого достоинства.
— Доброе утро,— поздоровался Игорь.— Ты, пожалуйста, извини, что я так рано. Но у меня к тебе неотложное дело.
Какая дерзость!
— Дома я по делам не принимаю.
Этим Федор Ипполитович выразил все. Он величественно проследовал в ванную.
Странная все-таки вещь: в ванной, бреясь и принимая душ, думал он не о сыне,— что ему, в конце концов, этот отрезанный ломоть? — а об Ольге: почему она выпрямилась, но не обернулась? Неужели после стольких «лояльных» лет ей захотелось устроить мужу одну из тех сцен, которых слишком много было до женитьбы? Почему же в таком случае она палец о палец не ударила, чтобы Игорь первым сделал шаг к примирению?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Почему же и дома, и когда он бежал как сумасшедший к трамваю, и в трамвае думал не про сон, и о том, что больному необходимо в самую первую очередь — ни одной мысли. Если бы, проснувшись, он сразу попытался представить себе сегодняшний день Василя Максимовича, сразу бы стало ясно: если и понадобится для Черемашко «собачье устройство», то не раньше завтрашнего вечера, когда должен подействовать кишечник и более или менее определится состояние больного. А Друзь чуть не разбудил Виктора Валентиновича, чуть не заставил этого деликатного человека понапрасну мчаться сюда... Как можно быть таким тупицей?
Друзь в смущении опустил голову. Увидел вблизи себя стул, опустился на него.
Вдруг изо всех сил стукнул палкой об пол.
А все потому, что вчера он целый вечер не мог сосредоточиться на том, что ему крайне необходимо. Ему пришлось, не придя в себя после пережитого в клинике, разъяснять Татьяне Федоровне очевидные даже грудным младенцам истины. А затем у него испортилось настроение, так как она уехала, не попрощавшись и чего-то ему не простив. Кроме того, мать бог знает что выдумала — такого наговорила, что, наслушавшись, не только начнешь, как влюбленный подросток, листать книгу, которой касалась рука небесного, так сказать, создания, не только станешь повторять чепуху о том, что понедельник — самый счастливый день твоей жизни, но, чего доброго, пойдешь плясать вприсядку.
Неужели именно это ни свет ни заря подняло Друзя с кровати?
Вчера, когда Друзь засыпал, не темно-серые глаза он видел. Вот когда сон начал путать его мысли, глаза потемнели и буйными волнами засверкали над ними золотистые кудри, как бы невзначай выбившиеся из-под косынки медицинской сестры. Друзя охватило тогда жгучее, ни с чем не сравнимое ощущение: вот-вот произойдет непоправимое, а виновным будет только он. Ни
в коем случае нельзя было оставлять Василя Максимовича на совсем юную медсестру.
Нет, не мысль о Викторе Валентиновиче и его приборе подняла Друзя среди ночи, а этот не сразу осознанный страх.
А может быть, потому неосознанный, что, перелистывая перед сном книгу, забыл он о своем далеко не юношеском возрасте?.. Когда тридцатипятилетний мужчина хоть на миг потеряет ясность мышления, как дым рассеивается то, в чем убеждает он себя вот уже столько лет* Неужто так и не сумел он побороть в себе коварный инстинкт продолжения рода?
Припомнилась услышанная в детстве сказка о «бешеной машине». Не от взрослых слышал, а от таких, как и он, ребят железнодорожной окраины. Должно быть, они сами ее и выдумали.
Обычно паровозы ездят только по рельсам и никогда из-под власти машиниста не выходят. Но и на паровоз нападает порой бешенство, как на бездомную собаку. Паровоз тогда сходит с рельсов и начинает гоняться за своими хозяевами— людьми. И нет для него тогда преграды, а людям ни убежища, ни спасения. Окажется на пути у этой бешеной машины хата — щепки потом не найдешь. Церковь встретится — лишь куча битого кирпича останется. А от людей и живых тварей — ни следа: будто их и на свете не было.
Не случилось ли нечто подобное с Друзем? Неужели оно сбросит его с рельсов?
Друзь изо всей силы налег на палку, словно хотел сломать ее. Палка не согнулась. Странно, но именно это привело его в себя. Какой же он беспомощный глупец! Как мало, оказывается, нужно, чтобы он потерял почву под ногами!
Возьми себя в руки, Сергей! Не смей впадать в панику. Ни на секунду не забывай, что ты врач, будущий исследователь, что еще во время боев за Сталинград тебя приняли в партию. Не смей даже вспоминать о том, о чем запретил себе думать. Как никогда, ты должен теперь быть собранным и целеустремленным. От тебя зависит жизнь человека, твое будущее, завтрашний день твоего учителя... и разве только это? Друзь вскочил. И шагал по ординаторской до тех пор, пока не почувствовал, что к нему возвратилось равновесие.
Федора Ипполитовича разбудил осторожный звонок, Затем послышались торопливые Ольгины шаги. Щелкнул замок. Звякнула цепочка. Скрипнула входная дверь.
Шум с раннего утра — это еще что за новости?!
Вскоре Ольга и еще кто-то... должно быть, какая-то бесцеремонная соседка... на цыпочках прошмыгнули в кухню.
Федор Ипполитович нажал кнопку лампочки и раскрыл глаза.
На часах без десяти семь. Можно бы подремать эти десять минут. Но настроение от этого не станет лучше: вчерашний день не скоро забудется. И какую досадную точку поставила этому понедельнику Татьяна! Конечно, в том, что она наговорила о Сергее Друзе, больше чепухи, чем правды. Но она сболтнула что-то и об Игоре: тот чуть ли не сюда собирается прибежать. Пусть только попробует. И не отец у нее, видите ли, а себялюбец...
Федор Ипполитович решительно сбросил с себя одеяло: уж не сынка ли проводила Ольга в кухню украдкой? Непреклонный глава семейства угрожающе крякнул: если это в самом деле Игорь, пусть пеняет на себя.
Поднявшись, Федор Ипполитович неторопливо проделал свой утренний физкультурный комплекс и направился в ванную. Проходя мимо кухни и видя, что дверь приоткрыта, не утерпел — заглянул.
Громко и учащенно забилось сердце. Как пойманному на неблаговидном поступке мальчишке, прославленному ученому вдруг захотелось забиться в укромный угол...
У плиты, спиной к двери, Ольга готовила завтрак. Рядом, не отрывая от нее сияющего взгляда (еще бы, с осени, кажется, не видел матери), пританцовывал блудный сын. Ольга что-то ему рассказывала и — боже мой! — сколько счастья было в ее голосе!
Несмотря на желание незаметно отступить, Федор Ипполитович остался на месте и — неужели смущенно? — кашлянул.
Ольга не оглянулась. Зато Игорь повернул голову. Но ни испуга, ни даже легкого замешательства на его умном— да, умном и, черт возьми, привлекательном! — лице не было заметно. Подумаешь, долгожданный гость...
— Что сие значит?
Прозвучало это холодно. Когда сын пялит на тебя глаза, а спина Ольги вдруг выпрямилась,— выказать в подобной ситуации хотя бы подобие какого-либо чувства было ниже человеческого достоинства.
— Доброе утро,— поздоровался Игорь.— Ты, пожалуйста, извини, что я так рано. Но у меня к тебе неотложное дело.
Какая дерзость!
— Дома я по делам не принимаю.
Этим Федор Ипполитович выразил все. Он величественно проследовал в ванную.
Странная все-таки вещь: в ванной, бреясь и принимая душ, думал он не о сыне,— что ему, в конце концов, этот отрезанный ломоть? — а об Ольге: почему она выпрямилась, но не обернулась? Неужели после стольких «лояльных» лет ей захотелось устроить мужу одну из тех сцен, которых слишком много было до женитьбы? Почему же в таком случае она палец о палец не ударила, чтобы Игорь первым сделал шаг к примирению?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66