..
Друзь остановил его движением руки и обратился к Евецкому:
— У меня к вам...
— Ну, что я вам говорил?— повернулся Евецкий к Вадику, и стекла его очков сверкнули.— Мне весьма жаль,— на Друзя он не взглянул,— но мне некогда.
Вадик потупился: я, мол; здесь ни при чем.
— У меня к вам срочное поручение от профессора,— произнес Друзь погромче.
— А-а...— Самойло Евсеевич закинул ногу за ногу. Сделать это при его габаритах было не просто — колено поднялось чуть ли не к подбородку.— Только покороче, пожалуйста.
Все же Друзь колебался: стоит ли уподобляться Евецкому?
— Мне кажется...
— И без предисловий! — перебил его Евецкий.
Ну, если так...
— Профессор приказал мне передать вам, что он отменил ваше распоряжение об увольнении медсестры Жовнир,— отчеканивая каждое слово, продолжал Друзь.— Кроме того, профессор крайне удивлен вашим поведением в первой палате. Оно недопустимо. Особенно при таком больном.
Если бы Друзь неожиданно стукнул Самойла Евсеевича своей палкой по голове, это не произвело бы более сильного впечатления. Евецкий побледнел, руки его разжались, нога стукнулась о пол. Затем щеки его налились кровью.
Друзь тем же тоном продолжал:
— В связи с этим я позволю себе посоветовать вам не заходить без меня или профессора в первую палату. Слишком сильно ваше поведение отражается на больном, который лишь вчера перенес тяжелейшую операцию. Боюсь, что он будет не сдержан по отношению к вам. А это,
как и ваш недостойный поступок, скажется на вашем авторитете среди больных и медперсонала.
Евецкий вскочил и еле слышно прохрипел:
— Да... да... да как вы смеете?
Друзь не отступил. Не из тех Евецкий, кто способом на непосредственную реакцию. Оскалить зубы, исподтишка куснуть робкого — на это он еще способен. Но напасть на человека, который бесстрашно смотрит ему в глаза, у лисы не хватит духу. Тем более — рыльце у этой лисы в пуху.
Евецкий действительно на Друзя не бросился. Только стекла очков блеснули, предупреждая: ну, я это тебе припомню! А зубы оскалились в красноречивой улыбке. Переглянувшись с новым своим фаворитом, Самойло Евсеевич обрел дар слова:
— Понимаю... Значит, и вы, несмотря на все свое убожество, мечтаете о Женюле? И вас попутал дьявол...
Процедив это сквозь зубы, заведующий отделением поспешно вышел.
Друзь оперся свободной рукой о ближайший столик.
Нет, разговор с Евецким не исчерпал его сил. Но надо же после него перевести дух. И не сразу почувствовал, как на его лежащую на столе руку опустилась чья-то рука.
Отдышавшись, Друзь увидел около себя Игоря, услышал его довольный голос:
— Здорово ты его...
Рукояткой палки Друзь потер себе висок.
— А-а... доброе утро... Кстати, что ты делал в первой палате с Виктором Валентиновичем?
Игорь обнял Друзя за плечи.
— Прежде всего, спасибо тебе.
— За что? — удивился тот.
— За то, что согласился взять меня. Отец сказал мне об этом, когда шел к Хорунжей.
— Одну минуту! — вдруг воскликнул Танцюра.
Он подошел к Вадику, который, развернув папку с документацией на своих новых больных, делал вид, что дальнейшее развитие событий в ординаторской его не интересует.
— А не убрался бы ты отсюда?
И Танцюра так опустил пятерню на плечо недавнему
напарнику, что тот мгновенно захлопнул папку и шмыгнул в коридор.
Убедившись, что дверь плотно закрыта, Танцюра победоносно доложил Друзю:
— Теперь можно говорить откровенно. Не знаю, как вы, а я терпеть не могу предателей.
Друзь поморщился:
— Ну зачем вы так грубо?.
— А вы? — Степенному Александру Семеновичу очень хотелось хохотнуть, но он сдержался.— Разве не вы сегодня утром выгнали Вадика из этой комнаты? Да и Самойла Евсеевича только что турнули... Откуда это в вас, Сергей Антонович?
Друзь смущенно отвернулся.
Танцюра стал делиться новостями с Игорем:
— Знаете, этот Вадик догадалась еле в себя пришел утром. Ему показалось, что Сергей Антонович гонится за ним... Правильно, с предателями так и надо. Послушали бы вы, как эта крыса хвасталась передо мной своим умением вовремя драпануть с корабля. И меня соблазнял: работать, дескать, будешь, где захочешь и над чем захочешь. Ну, я ему ответил... Чтобы не услышать от меня этого снова,— вы видели, как он улепетнул отсюда... И еще одно я понял из его признаний: не простит Евецкий Сергею Антоновичу ни тогда, что он сумел повлиять вчера на профессора, ни удаления тромба у Черемашко...
Друзь слышал слова Танцюры словно сквозь вату. Поэтому ответил не сразу:
— Так что же вы принесли, Александр Семенович?— Он хотел сесть, но Игорь не выпустил его из объятий.— Благодарить надо не меня, Игорь. Тебя предложил мне Федор Ипполитович... Татьяна Федоровна передала тебе наш разговор? Ты помирился с отцом?
— Не совсем... Все теперь зависит от Василя Максимовича.
Хоть и понимал Друзь, что многое пришлось Игорю передумать за ночь, все же поправил друга:
— Нет, только от тебя... Федора Ипполитовича я поблагодарил за нового помощника. Но тебя предупреждаю: дашь волю своему мальчишескому самолюбию—- тогда пеняй на себя... Что ты делал у Черемашко с нашим патофизиологом?
— У Виктора Валентиновича есть несколько интересных соображений. Когда я пришел в первую палату после пятиминутки, он уже был там.
Друзь освободился от дружеской руки. Задумчиво всматриваясь в Игоря, сказал:
— Одного ты еще не понимаешь. Мы — это уже не нас трое да Черемашко. Виктор Валентинович — пятый. Я целое утро думаю, как много может дать он Василю Максимовичу, а он сам к нам пришел... А сколько добрых слов мы услышали на пятиминутке! Завтра с нами будут все, кому надоело топтаться на месте... Поэтому не смей трогать Федора Ипполитовича, пока мы окончательно не убедимся, что ему дороги не такие, как Евецкий. Тем временем... Посмотри, как не терпится Александру Семеновичу показать свою добычу.
Танцюра только этого и ждал — начал, чуть не захлебываясь:
— Во-первых, никакой я вам не Александр Семенович. Сашко или Санько — это уж как вам больше нравится.— Он вытащил из-под халата целую папку и поднял ее над головой.— Это собрание документов необычайной ценности. Среди них история болезни, с приложениями к ней, Анатолия Панасовича Вильшанского, бухгалтера какой-то инвалидной мастерской, пятидесяти четырех лет, не по своей вине покойного. Почти полная аналогия с нашим Василем Максимовичем. Потому «почти», что его организму с организмом Черемашко не сравниться. И все-таки Вильшанский должен был выздороветь. Предупреждаю: хотя более трех лет эта история болезни пролежала в архиве больницы, выклянчить ее мне удалось лишь на один день. Вечером ее нужно вернуть. Ну, да я всю ее перепишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Друзь остановил его движением руки и обратился к Евецкому:
— У меня к вам...
— Ну, что я вам говорил?— повернулся Евецкий к Вадику, и стекла его очков сверкнули.— Мне весьма жаль,— на Друзя он не взглянул,— но мне некогда.
Вадик потупился: я, мол; здесь ни при чем.
— У меня к вам срочное поручение от профессора,— произнес Друзь погромче.
— А-а...— Самойло Евсеевич закинул ногу за ногу. Сделать это при его габаритах было не просто — колено поднялось чуть ли не к подбородку.— Только покороче, пожалуйста.
Все же Друзь колебался: стоит ли уподобляться Евецкому?
— Мне кажется...
— И без предисловий! — перебил его Евецкий.
Ну, если так...
— Профессор приказал мне передать вам, что он отменил ваше распоряжение об увольнении медсестры Жовнир,— отчеканивая каждое слово, продолжал Друзь.— Кроме того, профессор крайне удивлен вашим поведением в первой палате. Оно недопустимо. Особенно при таком больном.
Если бы Друзь неожиданно стукнул Самойла Евсеевича своей палкой по голове, это не произвело бы более сильного впечатления. Евецкий побледнел, руки его разжались, нога стукнулась о пол. Затем щеки его налились кровью.
Друзь тем же тоном продолжал:
— В связи с этим я позволю себе посоветовать вам не заходить без меня или профессора в первую палату. Слишком сильно ваше поведение отражается на больном, который лишь вчера перенес тяжелейшую операцию. Боюсь, что он будет не сдержан по отношению к вам. А это,
как и ваш недостойный поступок, скажется на вашем авторитете среди больных и медперсонала.
Евецкий вскочил и еле слышно прохрипел:
— Да... да... да как вы смеете?
Друзь не отступил. Не из тех Евецкий, кто способом на непосредственную реакцию. Оскалить зубы, исподтишка куснуть робкого — на это он еще способен. Но напасть на человека, который бесстрашно смотрит ему в глаза, у лисы не хватит духу. Тем более — рыльце у этой лисы в пуху.
Евецкий действительно на Друзя не бросился. Только стекла очков блеснули, предупреждая: ну, я это тебе припомню! А зубы оскалились в красноречивой улыбке. Переглянувшись с новым своим фаворитом, Самойло Евсеевич обрел дар слова:
— Понимаю... Значит, и вы, несмотря на все свое убожество, мечтаете о Женюле? И вас попутал дьявол...
Процедив это сквозь зубы, заведующий отделением поспешно вышел.
Друзь оперся свободной рукой о ближайший столик.
Нет, разговор с Евецким не исчерпал его сил. Но надо же после него перевести дух. И не сразу почувствовал, как на его лежащую на столе руку опустилась чья-то рука.
Отдышавшись, Друзь увидел около себя Игоря, услышал его довольный голос:
— Здорово ты его...
Рукояткой палки Друзь потер себе висок.
— А-а... доброе утро... Кстати, что ты делал в первой палате с Виктором Валентиновичем?
Игорь обнял Друзя за плечи.
— Прежде всего, спасибо тебе.
— За что? — удивился тот.
— За то, что согласился взять меня. Отец сказал мне об этом, когда шел к Хорунжей.
— Одну минуту! — вдруг воскликнул Танцюра.
Он подошел к Вадику, который, развернув папку с документацией на своих новых больных, делал вид, что дальнейшее развитие событий в ординаторской его не интересует.
— А не убрался бы ты отсюда?
И Танцюра так опустил пятерню на плечо недавнему
напарнику, что тот мгновенно захлопнул папку и шмыгнул в коридор.
Убедившись, что дверь плотно закрыта, Танцюра победоносно доложил Друзю:
— Теперь можно говорить откровенно. Не знаю, как вы, а я терпеть не могу предателей.
Друзь поморщился:
— Ну зачем вы так грубо?.
— А вы? — Степенному Александру Семеновичу очень хотелось хохотнуть, но он сдержался.— Разве не вы сегодня утром выгнали Вадика из этой комнаты? Да и Самойла Евсеевича только что турнули... Откуда это в вас, Сергей Антонович?
Друзь смущенно отвернулся.
Танцюра стал делиться новостями с Игорем:
— Знаете, этот Вадик догадалась еле в себя пришел утром. Ему показалось, что Сергей Антонович гонится за ним... Правильно, с предателями так и надо. Послушали бы вы, как эта крыса хвасталась передо мной своим умением вовремя драпануть с корабля. И меня соблазнял: работать, дескать, будешь, где захочешь и над чем захочешь. Ну, я ему ответил... Чтобы не услышать от меня этого снова,— вы видели, как он улепетнул отсюда... И еще одно я понял из его признаний: не простит Евецкий Сергею Антоновичу ни тогда, что он сумел повлиять вчера на профессора, ни удаления тромба у Черемашко...
Друзь слышал слова Танцюры словно сквозь вату. Поэтому ответил не сразу:
— Так что же вы принесли, Александр Семенович?— Он хотел сесть, но Игорь не выпустил его из объятий.— Благодарить надо не меня, Игорь. Тебя предложил мне Федор Ипполитович... Татьяна Федоровна передала тебе наш разговор? Ты помирился с отцом?
— Не совсем... Все теперь зависит от Василя Максимовича.
Хоть и понимал Друзь, что многое пришлось Игорю передумать за ночь, все же поправил друга:
— Нет, только от тебя... Федора Ипполитовича я поблагодарил за нового помощника. Но тебя предупреждаю: дашь волю своему мальчишескому самолюбию—- тогда пеняй на себя... Что ты делал у Черемашко с нашим патофизиологом?
— У Виктора Валентиновича есть несколько интересных соображений. Когда я пришел в первую палату после пятиминутки, он уже был там.
Друзь освободился от дружеской руки. Задумчиво всматриваясь в Игоря, сказал:
— Одного ты еще не понимаешь. Мы — это уже не нас трое да Черемашко. Виктор Валентинович — пятый. Я целое утро думаю, как много может дать он Василю Максимовичу, а он сам к нам пришел... А сколько добрых слов мы услышали на пятиминутке! Завтра с нами будут все, кому надоело топтаться на месте... Поэтому не смей трогать Федора Ипполитовича, пока мы окончательно не убедимся, что ему дороги не такие, как Евецкий. Тем временем... Посмотри, как не терпится Александру Семеновичу показать свою добычу.
Танцюра только этого и ждал — начал, чуть не захлебываясь:
— Во-первых, никакой я вам не Александр Семенович. Сашко или Санько — это уж как вам больше нравится.— Он вытащил из-под халата целую папку и поднял ее над головой.— Это собрание документов необычайной ценности. Среди них история болезни, с приложениями к ней, Анатолия Панасовича Вильшанского, бухгалтера какой-то инвалидной мастерской, пятидесяти четырех лет, не по своей вине покойного. Почти полная аналогия с нашим Василем Максимовичем. Потому «почти», что его организму с организмом Черемашко не сравниться. И все-таки Вильшанский должен был выздороветь. Предупреждаю: хотя более трех лет эта история болезни пролежала в архиве больницы, выклянчить ее мне удалось лишь на один день. Вечером ее нужно вернуть. Ну, да я всю ее перепишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66