Отец окинул взглядом первые ряды и невнятно констатировал:
— Итак, ни вопросов, ни желающих высказаться? Ничего экстраординарного не произошло?
Даже позавчера отец не казался таким безразличным. Неужели прав Фармагей: все, чего достиг Сергей за эти два дня ценой неимоверного напряжения, пойдет сейчас прахом?
Неожиданно поднялся Михайло Карпович Ляховский. Он хотел пожать плечами, но, подняв их, забыл опустить,
— Тут одним вопросом не отделаешься, Федор Ипполитович.— Ляховский дотронулся до своей донкихотской бородки.— Я, например, почти ничего не понял. Вчера мы слышали заверения ординатора семнадцатой, что небольшое опоздание с мерами предосторожности опасности не представляет. То же самое, но с еще большей уверенностью повторил это мне тот же ординатор, когда мы вчера вечером выходили из института. А через три часа Хорунжую вдруг кладут на операционный стол. И сегодня мы слышим: если бы ее прооперировали на час позже, то вряд ли бы она дожила до утра... Пусть ординатор семнадцатой ответит: как такое могло случиться у врача, который готовится защищать кандидатскую диссертацию? Почему Хорунжую оперирует не он и не тот, кому обычно поручают подобные операции, а Сергей Антонович? И это не все. Придется поставить вопрос шире: что делается за вашей и моею спинами, Федор Ипполитович? Я понимаю, этот вопрос не для пятиминутки. Но я буду настаивать на нем.
Должно быть, Михайло Карпович не часто выступал с длинными речами на утренних совещаниях. Странным было для присутствующих, что этот поглощенный своими сугубо теоретическими исследованиями человек вдруг остро откликнулся на, казалось бы, не такой уж и катастрофический перебой в идеально налаженном и выверенном механизме.
Когда Михайло Карпович сел, все головы повернулись к профессору: на прямые вопросы должны последовать точные ответы.
Хоть и поднялось у Игоря настроение, опасение, что сейчас начнется спектакль, наподобие вчерашнего, не исчезло.
Профессор неохотно отодвинул стул, поднял голову...
— Законные замечания, признаю.— И куда только девалось его сознание собственного превосходства!— И я не против того, чтобы на сегодняшней пятиминутке говорить не только о болезнях, но и о том, правильно ли мы представляем себе, что для чего — наука для больных или больные для наших экспериментов... В первую очередь об этом должны сказать мы с вами, Михайло Карпович. И Самойло Евсеевич. Чтобы ответ наш был безошибочным, послушаем еще Сергея Антоновича. Он рассказал только об операции. А теперь пусть все узнают, что он застал в семнадцатой палате, придя туда вчера вечером. Предоставим слово и ординатору семнадцатой. Ему, надеюсь, есть что сказать.
Не привык отец Игоря выступать на пятиминутках с речами, которые продолжались бы дольше нескольких секунд. И никогда он не делился с присутствующими своими раздумьями.
Неожиданными эти неторопливые размышления учителя были и для Сергея. Смущенно, словно прося у всех извинения за то, что вынужден вспомнить и о том, чего вообще хотел бы не затрагивать, Сергей заговорил очень тихо. Но ни разу не сбившись, не пропустив даже того, как Буда-Розальский просил взаймы десятку на такси, рассказал обо всех происшествиях на коротком пути от выходных дверей до профессорской операционной.
Не успел Сергей начать, как чья-то голова завертелась и успокоилась, лишь когда нашла Фармагея. А вскоре в зале осталось мало таких, кто не поинтересовался бы, где сидит и как себя чувствует самоуверенный и заносчивый Григорий Григорьевич и почему в его лице появилось что-то жалкое.
Не совсем обычно вел себя профессор. Он ни разу не нахмурился. Зато пристально наблюдал, как слушают Сергея. Иногда у него вздрагивали брови: должно быть, то, что Сергей овладел вниманием присутствующих, было для него неожиданным.
Дважды профессор кивнул, подтверждая сказанное
Сергеем. Когда Сергей назвал Евецкого и тот было рванулся, чтобы сбить его репликой, отец властным жестом остановил свою «левую руку».
Настроение Игоря еще чуть повысилось.
А когда Сергей закончил, профессор показал на стул неподалеку от себя:
— Садитесь здесь.— И бросил в зал:—А вы, ординатор Фармагей, не заставляйте нас ждать.
Гришко, очевидно, все еще верил, что гроза пройдет стороной. Сначала он разыграл мимический этюд: удивленно посмотрел на ближайших соседей — а не скажете ли вы мне, мол, люди добрые, при чем тут я и что мне нужно сказать? Затем невинно спросил:
— Можно отсюда?
— Вы плохо себя чувствуете? — откликнулся профессор властно-шутливым тоном, словно перед ним был больной.— Даже подойти не в состоянии?
Если бы нечто подобное случилось с Игорем, если бы ему пришлось идти через весь зал, чувствуя на себе сорок обеспокоенных, но никак не сочувственных взглядов, он сразу повернул бы к дверям — только бы его и видели,
А Фармагей независимо подошел к столу, пожал плечами.
— Даже не знаю, с чего начать. По-видимому, все было так, как говорит коллега Друзь. Преуменьшить он еще может, а преувеличить — никогда.— И оглянулся на профессора: заметил ли тот его широкий жест по отношению к Сергею?
Но профессор следил за залом.
— Я сделал для Хорунжей все, что мне вчера рекомендовали,— продолжал Фармагей.— В пятом часу она чувствовала себя не хуже, чем в полдень. Я был уверен, что процесс приостановлен. И никто не бросал больную на произвол судьбы. Возле нее остался мой помощник, опытные медсестра и няня. Я уже не говорю о дежурном враче. Собственно говоря, именно дежурный врач обязан давать сейчас объяснения.
Профессор укоризненно покачал головой.
— Вы, наверно, не знали, что поздно вечером в понедельник, после неспокойного дежурства и сложной операции, ваш недавний однокашник Сергей Друзь прошагал полтора километра до телефона-автомата, чтобы узнать,
как чувствует себя известный и вам Черемашко. И примчался бы сюда, если бы услышал, что больному плохо. Я не сомневаюсь, что вы...
Гришко тотчас же подхватил:
— Я непременно сделал бы то же самое, Федор Ипполитович!
— А вот использовать не только Хорунжую,— усмехнулся профессор,— но и Черемашко для своей диссертации вы намереваетесь. Гений, как говорят, берет свое там, где его находит... Почему же вы после того, как ушли вчера из клиники, ни разу не вспомнили о своей больной, даже не позвонили сюда...
Фармагей покорно склонил голову: так и быть, эту вину он готов взять на себя.
Это было явное фарисейство, но профессор его словно бы и не заметил.
Михайло Карпович внятно произнес: . — Теперь мне все ясно!
Но и этого, казалось, Федор Ипполитович не услышал. Он сухо обратился к залу:
— Есть ли еще вопросы?
Но, не подождав и нескольких секунд, отвернувшись к окну, мрачно бросил Фармагею:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66