Заметив на столике Хорунжей гору записок, Друзь широко улыбнулся:
— Много же у вас друзей в нашем городе...
— И спас меня доктор Друзь,— ответила Хорунжая каламбуром.— Но в каждой записке посылают проклятья вашему начальству за то, что ко мне никого не про: пускают... Я не знала, что в театре ко мне так хорошо относятся. Человек я здесь новый. А на репетициях мы больше спорим. Актеры народ самолюбивый, каждый считает правым только себя...
— В воскресенье увидите своих друзей,— пообещал Друзь.— Не всех, конечно. Но двух пришедших первыми непременно.
— В воскресенье? Столько ждать? Ну, нет. Актеры не только самолюбивый, но и пробивной народ. Не уступят милиционерам, которые прорвались ко мне сегодня... Допытывались, узнаю ли я хоть одного из тех, кто напал на меня. И не понимали, что было совсем темно и все произошло так быстро...
Повышенная температура часто делает больных слишком разговорчивыми, а на это слишком много сил тратится...
Друзь отступил к двери.
— Побудьте еще немножко,— жалобно попросила Марина Эрастовна.— Вы такой уютный... такой спокойный... С вами почему-то не страшно.
— Стараюсь быть похожим на Григория Григорьевича...
— Серьезно? — Хорунжая переглянулась с соседками.— Почему же вы не заглядываете каждой из нас в глаза? Почему не говорите нам одни и те же комплименты? Я столько услышала их от вашего Гри-Гри...
Друзь смущенно попятился. Но в палату вошел Фармагей.
— Вот ты где? — воскликнул он, увидев Друзя,—*
А тебя ищут. Ты зачем-то понадобился директору.— Его улыбка стала еще шире, когда он подошел к Хорунжей.— Прошу извинить, что лишаю вас приятного общества. Через полминуты я сам буду в вашем распоряжении.
В коридоре он взял Друзя под руку. И начал так, будто между ними не пробежала кошка:
— Ты снова собираешься творить чудеса? Почему же не покажешь мне того, ради кого ты оседлал нашего деда?
Следовало бы ответить, как Фармагей того заслуживает. Но приходится принимать людей такими, какие они есть. И Друзь ответил сдержанно:
— Василь Максимович не на замке.
Фармагей удивился:
— Разве с тобой обо мне не разговаривали?
— Только Федор Ипполитович. И ты был при этом.
Фармагей вырвал руку из-под локтя однокашника.
Но через секунду по его лицу расплылась дружеская улыбка.
— Именно для разговора обо мне директор тебя и вызывает. Чтобы все выглядело солидно. Имей в виду — с дедом все согласовано... Сам ничего не понимаю: то громы и молнии из-за какой-то актриски, то... сам сейчас узнаешь... Ни пуха ни пера! — Гришко помахал Друзю рукой.— А диссертацию я тебе принесу завтра. Не возражаешь?
— Приноси...
Как можно отказать в подобной просьбе тому, с кем ты шесть лет изо дня в день грыз гранит медицинской науки?
В кабинете Друзь увидел не только- Андрея Петровича.
У стола сидел Игорь. А Каранда медленно прохаживался по комнате. В зубах у него торчала папироса, вслед за ним сизым шлейфом тянулся дым. Поздоровавшись с Друзем, директор показал на кресло возле Игоря.
Пыхнув папиросой, он обратился к Игорю:
— Я рад, что у вас все уладилось. Но помогите мне уяснить кое-что... Вы, не успев приехать, сделали то, на что у доброй половины наших ординаторов не нашлось бы смелости... Не думайте, что я собираюсь вас отговаривать. Но первая палата — самое тревожное у нас сейчас
место, и я не хочу, чтобы ваше стажерство началось...—
Он искоса посмотрел на Друзя.— Я не хочу каркать, но откуда у вас такая безоглядная вера в Сергея Антоновича?
— А вы верите в него с оглядкой? — не удержался Игорь.
Снова вспыхнул огонек директорской папиросы.
— Моя обязанность — считать цыплят по осени. И мы с Сергеем Антоновичем свои люди. А вы пришли к нам совершенствоваться...
Сказано это было не очень уверенно.
Каранда подошел к Друзю, положил ему руку на плечо.
— А как вы относитесь к поступку нашего нового коллеги?
Каранду Друзь знал не первый день — умел разбираться в его нехитрой дипломатии. Если и беспокоит что- то директора, то не Игорь, а Василь Максимович. Очевидно, звонят к нему отовсюду, требуют точных сведений о самом передовом мастере в городе. Конечно, за то, что происходит в первой палате, всю ответственность несет тот, чей больной там лежит. Но взять себе безнадежного больного Друзь отважился впервые. Не новичка-стажера следовало дать ему в помощники, а кого-нибудь по-опытнее. Не для того ли директор вызвал Друзя и Игоря, чтобы они «самостоятельно» пришли к такому же выводу? И неужели он думает, что Фармагей и есть тот опытный врач...
Друзь почувствовал, как все в нем снова завязывается в тот тугой узел, который не сумел ни развязать, ни разрубить даже Федор Ипполитович.
Друзь положил палку себе на колени, оперся на нее руками.
— А что, собственно, произошло?
Странно начал свои объяснения Андрей Петрович:
— Игорь Федорович — первый в моей директорской практике стажер, который с первого же шага включился в самое, я сказал бы, горячее дело. Я хочу знать: хорошо ли он все продумал. И почему вы пошли ему навстречу?
— Извините, Андрей Петрович,— отозвался Игорь,— но перед тем, как вошел сюда Сергей, я рассказал вам
все. Передал вам и свой сегодняшний разговор с профессором. Зачем же вы снова...
Каранда отошел в дальний угол, оставив после себя такую дымовую завесу, что за ней почти исчезла верхняя часть его тела.
— А позицию Федора Ипполитовича по отношению к вам обоим — чем дальше, тем меньше я понимаю.
Игорь сказал:
— На эту тему лучше поговорите с ним самим.
— А меня,— счел нужным добавить Друзь,— позиция Федора Ипполитовича не беспокоит. Он такой, каким мы привыкли видеть его всегда... Разве вчера он оперировал Василя Максимовича небрежно?
Каранда подошел к столу, бросил папиросу в пепельницу.
— Но ведь это благодаря вам, Сергей Антонович. Вчера не только я увидел, какой вы. Вот и скажите... Дважды звонили мне сегодня — из заводского парткома и из горкома партии: что с Черемашко? Как бы вы ответили?
Совсем недобрыми стали глаза у Игоря.
Чтобы он не сказал лишнего, Друзь поспешил с ответом:
— Вы, вероятно, сказали, что Черемашко будет иметь все, что есть в нашем распоряжении.
Каранда отвел взгляд в сторону.
— Правильно, это не лучший ответ,— продолжал Друзь.— Когда вам снова позвонят, вы переадресуйте звонящих ко мне или Игорю. Не менее авторитетным будет и ответ Танцюры. Когда Черемашко будет выписан из клиники, еще неизвестно, но что он будет жить и работать за это мы отвечаем собственными головами.
Должно быть, директору это показалось бахвальством. У его рта обозначились жесткие морщинки.
— Неужели всем молодым врачам свойственно думать, что двух не очень опытных голов, а третьей и совсем бесшабашной достаточно, чтобы воскресить человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66