Нет, вовсе он не на острие шпиля. Он снова такой, каким бывает среди своих подчиненных или когда думает об институте и его завтрашнем дне.
Мягкотелым он больше не будет. Всем сестрам будет дано по серьгам...
Первым делом он доберется до Самойла. Уже нынешней ночью он повертится от бессонницы на своей кровати, трепещет за свою добытую отнюдь не прямым путем репутацию!
Федор Ипполитович очутился возле телефона, набрал номер Евецкого.
Теперь двери открыты и на кухню. Именно оттуда доносился голос Татьяны: она успокаивает мать.
Ольгу что-то взволновало? Подумаешь...
Самойло Евсеевич снял трубку после шестого гудка.
И прошло еще несколько секунд, прежде чем донес-* лось:
— Я слушаю.
Федор Ипполитович начал сдержанно;
— Вы еще дома?
Но это была сдержанность со взведенным курком.
— Ах, это снова вы, Федор Ипполитович.— Голос Евецкого стал слаще меда.— Ну конечно же дома.
— Друзь вам звонил?
Это лишний вопрос, но и раздражению нужен разбег,
— Друзь? — переспросил, словно плечами пожал, Евецкий.— Дорогой Федор Ипполитович, не слишком ли много времени вы стали ему уделять?.. Нет, не звонил. Очевидно, ничего страшного не произошло. И в самом деле: неужели Фармагей ушел бы из клиники, если бы состояние его больной ухудшилось?_
На этот раз у Федора Ипполитовича хватило выдержки дождаться, пока он закончит.
— Я не об этом. С Друзем и Фармагеем я разберусь сам.— Но голос его начал стремительно повышаться от пиано до форте.— Несколько минут тому назад не Друзь, а я сказал вам, что Хорунжей становится все хуже и хуже и она нуждается именно в вашей помощи. Я предоставил вам свою операционную, задержал Серафиму...
— Но ведь...
— Почему же вы до сих пор дома?
— Простите, но я ничего не понимаю,— мягко откликнулся Самойло Евсеевич.
— А я привык, что меня понимают с первого слова. Руководимый вами диссертант натворил черт знает что, а вам как с гуся вода? Да вы... вы...
Если бы двери кухни были закрыты, Федор Ипполитович достаточно выразительно охарактеризовал бы Евецкого.
Евецкий использовал эту паузу:
— Дорогой Федор Ипполитович, я сам только об этом и думаю. В клинику я подъеду к десяти часам. Я уверен, что черт не так страшен, как его малюет Друзь. Кроме того...— Он замялся.— Как раз сегодня у меня мои больные. Вот отпущу еще троих и...
Что Самойло не чурается частной практики и по вторникам и пятницам принимает дома, это Федор Ипполитович знал. Но законов этим Самойло не нарушал, а отказывать тем, кто приходит за помощью, врач не должен. Поэтому шеф сквозь пальцы смотрел на заработки своей «левой руки». Но оправдывать этим свой поступок...
— Ах вот что...— Голос Федора Ипполитовича с форте упал до тишайшего мурлыканья; впрочем, то было мурлыканье разъяренного тигра.— Даете волю своим кулацким инстинктам? Но ведь те, кто взбирается к вам на пятый этаж, могут прийти к вам еще раз. Или их жизнь ценнее прикованных к постелям в нашей клинике и нуждающихся в срочной помощи?
Евецкий попытался остановить егоз
— Драгоценнейший Федор...
— Это вы драгоценнейший,— оборвал его профессор.— После каждого пациента на вашем столе остается полсотни.—Голос Федора Ипполитовича снова перешел на фортиссимо.— Но в этом самом вы обвинили сегодня девушку, которая продежурила ночь в первой палате. Да еще черт знает каких гадостей нагородили мне о ней и Друзе. А теперь рассчитываете: Хорунжая, дескать, все равно умрет, так пусть это будет не после моей операции, а Друзя? Мало того, что вы плут и торгаш, вы еще и трус!
Не оробел Евецкий и теперь: внезапные взрывы шефа для него не новость.
— Ну, если вам кажется, что положение Хорунжей так серьезно...
Профессор не дал ему закончить:
— Сидите дома! Друзь, вероятно, уже приступил к операции. Увидев вас... Он раскусил смысл вашей затеи с фармагеевской мазней. Представляете, как подействует на него ваше появление?
Евецкий как бы пожал плечами,
— Я так и не понял, Федор Ипполитович...
— Завтра способность понимать меня к вам вернется. Я об этом позабочусь.
Если бы в дверях кухни не появилась Ольга, Федор Ипполитович с такой силой положил бы трубку, что от телефона остались бы осколки.
Ольга молчала.
Когда трубка легла на место, не пошевелилась.
И хорошо, что молчит. А то бы...
Злости научный руководитель института так и не сорвал. Того, что в глубине души шевелится, не заглушил. Наоборот, все там как бы обросло иголками: для Самойла твоя ругань пустяк, а ты и перед самим собой не можешь оправдаться.
Добром разговор с Ольгой не закончился бы... Даже Костя Грушин не справился бы с расстроенными чувствами своего друга.
Выпрямившись, словно на параде, с высоко поднятой головой,— пусть мир рушится, а перед Ольгой я на коне— Федор Ипполитович возвратился в кабинет.
Однако, промаршировав до угла и повернув, увидел: дверь открыта, Ольга переступает порог.
Федор Ипполитович тем же церемониальным шагом направился в противоположный угол.
Ольгу это не смутило. Прикрыв двери, она прошла к дивану. Села. Оперлась локтями на колени и замерла в этой безнадежной позе.
Молчание тянулось долго.
Лишь когда часы протяжно и тоскливо пробили половину девятого, Ольга сказала:
— Ты еще не опоздал, Федор!
Федор Ипполитович притворился непонимающим:
— Куда?
— Куда никогда не опаздывал.
Федор Ипполитович поглубже засунул руки в карманы, прошел из угла в угол раз/другой... Кажется, ясно показал свое отношение ко всяким напоминаниям,
Но Ольге было не до его амбиции.
— Почему ты кричал на своего любимца?
Федор Ипполитович нехотя огрызнулся:
— Заработал.
— А кто в этом виноват?
Федор Ипполитович не привык отвечать на такие вопросы. Прогулки своей он не прекратил.
Тогда Ольга начала:
— Медики... руководители... воспитатели... На весь
мир шумите о святости своего призвания, а на деле...
Человек умирает, а вы сидите дома. Ученика, который ради вас готов голову сложить, толкаете в яму. Только и заботы у вас, как переложить ответственность на другого.
В голосе Ольги стали прорываться знакомые нотки: защелкал тот самый кнут, о котором Федор Ипполитович теперь вспоминает лишь в бессонные ночи.
— Как низко ты упал, Федор! Пока ты смотрел вперед и держал вожжи обеими руками, ты умел требовать от Евецкого. А теперь...
Она обессиленно махнула рукой.
— А теперь? — переспросил Федор Ипполитович.
— Чем ты лучше его? Только тем, что не научился гнаться за длинным рублем. Зато Евецкий моложе тебя... хитрее и изворотливее. Не понимаю, почему он еще не сел на тебя верхом...
Федор Ипполитович не стерпел:
— Ты хоть соображаешь, что мелешь?
— Сейчас ты тоже сообразишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Мягкотелым он больше не будет. Всем сестрам будет дано по серьгам...
Первым делом он доберется до Самойла. Уже нынешней ночью он повертится от бессонницы на своей кровати, трепещет за свою добытую отнюдь не прямым путем репутацию!
Федор Ипполитович очутился возле телефона, набрал номер Евецкого.
Теперь двери открыты и на кухню. Именно оттуда доносился голос Татьяны: она успокаивает мать.
Ольгу что-то взволновало? Подумаешь...
Самойло Евсеевич снял трубку после шестого гудка.
И прошло еще несколько секунд, прежде чем донес-* лось:
— Я слушаю.
Федор Ипполитович начал сдержанно;
— Вы еще дома?
Но это была сдержанность со взведенным курком.
— Ах, это снова вы, Федор Ипполитович.— Голос Евецкого стал слаще меда.— Ну конечно же дома.
— Друзь вам звонил?
Это лишний вопрос, но и раздражению нужен разбег,
— Друзь? — переспросил, словно плечами пожал, Евецкий.— Дорогой Федор Ипполитович, не слишком ли много времени вы стали ему уделять?.. Нет, не звонил. Очевидно, ничего страшного не произошло. И в самом деле: неужели Фармагей ушел бы из клиники, если бы состояние его больной ухудшилось?_
На этот раз у Федора Ипполитовича хватило выдержки дождаться, пока он закончит.
— Я не об этом. С Друзем и Фармагеем я разберусь сам.— Но голос его начал стремительно повышаться от пиано до форте.— Несколько минут тому назад не Друзь, а я сказал вам, что Хорунжей становится все хуже и хуже и она нуждается именно в вашей помощи. Я предоставил вам свою операционную, задержал Серафиму...
— Но ведь...
— Почему же вы до сих пор дома?
— Простите, но я ничего не понимаю,— мягко откликнулся Самойло Евсеевич.
— А я привык, что меня понимают с первого слова. Руководимый вами диссертант натворил черт знает что, а вам как с гуся вода? Да вы... вы...
Если бы двери кухни были закрыты, Федор Ипполитович достаточно выразительно охарактеризовал бы Евецкого.
Евецкий использовал эту паузу:
— Дорогой Федор Ипполитович, я сам только об этом и думаю. В клинику я подъеду к десяти часам. Я уверен, что черт не так страшен, как его малюет Друзь. Кроме того...— Он замялся.— Как раз сегодня у меня мои больные. Вот отпущу еще троих и...
Что Самойло не чурается частной практики и по вторникам и пятницам принимает дома, это Федор Ипполитович знал. Но законов этим Самойло не нарушал, а отказывать тем, кто приходит за помощью, врач не должен. Поэтому шеф сквозь пальцы смотрел на заработки своей «левой руки». Но оправдывать этим свой поступок...
— Ах вот что...— Голос Федора Ипполитовича с форте упал до тишайшего мурлыканья; впрочем, то было мурлыканье разъяренного тигра.— Даете волю своим кулацким инстинктам? Но ведь те, кто взбирается к вам на пятый этаж, могут прийти к вам еще раз. Или их жизнь ценнее прикованных к постелям в нашей клинике и нуждающихся в срочной помощи?
Евецкий попытался остановить егоз
— Драгоценнейший Федор...
— Это вы драгоценнейший,— оборвал его профессор.— После каждого пациента на вашем столе остается полсотни.—Голос Федора Ипполитовича снова перешел на фортиссимо.— Но в этом самом вы обвинили сегодня девушку, которая продежурила ночь в первой палате. Да еще черт знает каких гадостей нагородили мне о ней и Друзе. А теперь рассчитываете: Хорунжая, дескать, все равно умрет, так пусть это будет не после моей операции, а Друзя? Мало того, что вы плут и торгаш, вы еще и трус!
Не оробел Евецкий и теперь: внезапные взрывы шефа для него не новость.
— Ну, если вам кажется, что положение Хорунжей так серьезно...
Профессор не дал ему закончить:
— Сидите дома! Друзь, вероятно, уже приступил к операции. Увидев вас... Он раскусил смысл вашей затеи с фармагеевской мазней. Представляете, как подействует на него ваше появление?
Евецкий как бы пожал плечами,
— Я так и не понял, Федор Ипполитович...
— Завтра способность понимать меня к вам вернется. Я об этом позабочусь.
Если бы в дверях кухни не появилась Ольга, Федор Ипполитович с такой силой положил бы трубку, что от телефона остались бы осколки.
Ольга молчала.
Когда трубка легла на место, не пошевелилась.
И хорошо, что молчит. А то бы...
Злости научный руководитель института так и не сорвал. Того, что в глубине души шевелится, не заглушил. Наоборот, все там как бы обросло иголками: для Самойла твоя ругань пустяк, а ты и перед самим собой не можешь оправдаться.
Добром разговор с Ольгой не закончился бы... Даже Костя Грушин не справился бы с расстроенными чувствами своего друга.
Выпрямившись, словно на параде, с высоко поднятой головой,— пусть мир рушится, а перед Ольгой я на коне— Федор Ипполитович возвратился в кабинет.
Однако, промаршировав до угла и повернув, увидел: дверь открыта, Ольга переступает порог.
Федор Ипполитович тем же церемониальным шагом направился в противоположный угол.
Ольгу это не смутило. Прикрыв двери, она прошла к дивану. Села. Оперлась локтями на колени и замерла в этой безнадежной позе.
Молчание тянулось долго.
Лишь когда часы протяжно и тоскливо пробили половину девятого, Ольга сказала:
— Ты еще не опоздал, Федор!
Федор Ипполитович притворился непонимающим:
— Куда?
— Куда никогда не опаздывал.
Федор Ипполитович поглубже засунул руки в карманы, прошел из угла в угол раз/другой... Кажется, ясно показал свое отношение ко всяким напоминаниям,
Но Ольге было не до его амбиции.
— Почему ты кричал на своего любимца?
Федор Ипполитович нехотя огрызнулся:
— Заработал.
— А кто в этом виноват?
Федор Ипполитович не привык отвечать на такие вопросы. Прогулки своей он не прекратил.
Тогда Ольга начала:
— Медики... руководители... воспитатели... На весь
мир шумите о святости своего призвания, а на деле...
Человек умирает, а вы сидите дома. Ученика, который ради вас готов голову сложить, толкаете в яму. Только и заботы у вас, как переложить ответственность на другого.
В голосе Ольги стали прорываться знакомые нотки: защелкал тот самый кнут, о котором Федор Ипполитович теперь вспоминает лишь в бессонные ночи.
— Как низко ты упал, Федор! Пока ты смотрел вперед и держал вожжи обеими руками, ты умел требовать от Евецкого. А теперь...
Она обессиленно махнула рукой.
— А теперь? — переспросил Федор Ипполитович.
— Чем ты лучше его? Только тем, что не научился гнаться за длинным рублем. Зато Евецкий моложе тебя... хитрее и изворотливее. Не понимаю, почему он еще не сел на тебя верхом...
Федор Ипполитович не стерпел:
— Ты хоть соображаешь, что мелешь?
— Сейчас ты тоже сообразишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66