— Вот оно что! — криво усмехнулся Федор Ипполитович.— Ты сам не веришь, что Черемашко...
— Вы ошибаетесь, Федор Ипполитович. Я был солдатом. Я знаю, как вести себя в бою. А Игорь...— И, глядя своему шефу в глаза, Друзь закончил; — Боюсь, что ему
слишком часто придется отвлекаться от главного. Вернее, его будут отвлекать.
Федор Ипполитович плотно сжал губы. Он понял, на что намекает Друзь. Как видно, Татьяна посвятила его во все. Надо будет предпринять решительные меры. И немедленно.
С дочерью разговор будет короткий. Сегодня за обедом он заставит ее рассказать матери и братцу о своих отношениях с Друзем. Будут также раскрыты все карты Игоря. Ольга поймет наконец: ей прежде всего за дочерью надо присматривать, а не ввязываться в чужие дела.: Тем более, в делах этих она давно уже ничего не смыслит.
И с Сергеем не следует разводить антимонии...
Хоть и был Федор Ипполитович в цейтноте (ему пора в конференц-зал), сказал он неторопливо:
— О твоем благородстве поговорим в другой раз. Сейчас я хочу знать одно: берешь ли ты Игоря или не берешь?
Друзь прижал руку к груди.
— Это очень щедро с вашей стороны. После пятиминутки я переговорю с Игорем...
Федора Ипполитовича будто плеткой стегнули.
— После пятиминутки ты немедленно заставишь его работать! Он уже целые сутки бездельничает... Можешь верхом на нем ездить. Чтоб ни вздохнуть ему, ни охнуть!— Он шагнул к двери.— На Черемашко посмотрю после пятиминутки. Пошли!
Шагов на десять опередив Сергея, Федор Ипполитович еле перевел дух. Странно: ничего особенного между ним и Сергеем не произошло, а все перед ним вдруг поплыло куда-то,
И едва началась пятиминутка, все в конференц-зале поплыло снова. Самое удивительное — только Друзь казался неподвижной точкой, а все как бы вращалось вокруг него.
Сергей и в самом деле был в центре внимания. О том, какие опасности ждут Черемашко и как должен поступить его врач в том или другом случае, Друзь говорил так, словно не по топи ступал, а по гранитному постаменту. И как его слушали! Одни сосредоточенно, другие удивленно, третьи с сомнением, кое-кто с откровенной иронией. Но равнодушных не было.
Неужели так затронул всех этот случайный больной? Случай, конечно, очень любопытный... Да и Сергей вчера привлек к себе всеобщее внимание.
И откуда у него столько чувства собственного достоинства? На вопросы (а их было непривычно много) он отвечал с таким видом, словно борьба с тромбозами крупных сосудов была чуть ли не целью его жизни. Ни одного яе оставил без ответа.
Свои мысли о Черемашко профессор зарезервировал до посещения первой палаты. И как только Сергей ответил на последний вопрос, обратился к Фармагею:
— А что с Хорунжей?
Будущий кандидат наук не думал, что профессор заинтересуется раненой: ведь ее ранение имеет значение, да и то лишь некоторое, только для автора диссертации, в которой приходится оглядываться на найденное военное полевой хирургией.
Фармагей ответил было с места;
— У нее все так нормально, что вряд ли стоит привлекать к ней всеобщее внимание.
В подобных случаях профессор ставил точку. Но сегодня тон будущего диссертанта вызвал в нем раздражение.
— Может быть, вы соизволите пройти сюда?
А когда Фармагей подошел к столу, профессор сказал еще резче:
— А теперь доложите о состоянии Хорунжей.
Фармагей позволил себе едва заметно пожать плечами.
— Операция — вы сами это вчера отметили, уважаемый Федор Ипполитович,— сделана безукоризненно. Температура такая же, как и вчера вечером,— тридцать семь и одна. Пульс почти не отличается от пульса здорового человека. Самочувствие вполне удовлетворительное. Ночь раненая спала, не просыпаясь... Правда, перед самой пятиминуткой она пожаловалась на какую-то тяжесть в правой половине брюшной полости. Это естественно: печень и операционная рана еще не зажили.,,
— Что сделано?
— Конечно, абсолютного спокойствия Хорунжей я обеспечить не смог, так как в палате кроме нее еще трое. Впрочем, разговорами ей не надоедают. А мне непрерывно звонят: когда можно проведать Марину Эрастовну? С ее коллегами я справляюсь собственными силами. А вот как быть с милицией? Двум товарищам оттуда совершенно необходимо поговорить с нею сегодня же.
— Это все?
— Все.
Федор Ипполитович пошевелил бровями. Это был не очень приятный признак.
Но голоса профессор не повысил. Лишь как бы издали докатился раскат грома:
— Насколько мне память не изменяет, вчера вам рекомендовалось...
Чуткое к малейшим изменениям в тоне высокого шефа ухо Фармагея уловило этот отдаленный раскат. Он продолжал осторожнее:
— Ваши рекомендации я хорошо помню, Федор Ипполитович. Но гораздо больше вчера говорилось о военное полевой хирургии. Может быть, поэтому мне и припомнилось одно место из вашей статьи, которая... э-э... подтолкнула меня... к написанию моей... э-э... монографии. Я помню это место наизусть.— Фармагей наморщил лоб.— «Немало хирургов того времени считало, что в первые дни после операции, особенно сложной, прибегать к медикаментозному вмешательству не всегда целесообразно. Мотивировалось это тем, что большинство медикаментов содействует заживлению ран не непосредственно, а за счет известных внутренних резервов организма, и таким образом они могут привести раненого к еще большей потере сил». Короче говоря, упоминавшиеся вами врачи считали, что организм раненого лучше знает, что ему делать... Дальше в той же статье вы писали: «По нашему мнению, этот взгляд давно требует радикального пересмотра. Мы уверены, что здесь действует традиционный, чтобы не сказать резче, способ мышления. Именно он мешал некоторым хирургам применять то новое, что на протяжении последних лет взяли на вооружение медицина и смежные науки». Это натолкнуло меня на мысль: «Хорунжая подходящий объект, чтобы лишний раз подтвердить справедливость...»
Гром грянул ближе
— Справедливость чего?
— Справедливость вашего, Федор Ипполитович, замечания о консервативном способе мышления. Хорунжая даст мне возможность непререкаемо доказать...
Если до сих пор все плыло перед профессором Шостенко сравнительно медленно, то теперь это призрачное движение вдруг ускорилось. И гроза не заставила себя ждать:
— Вы понимаете, что говорите? Ведь вы оставили раненую на произвол судьбы! Собираетесь хладнокровно наблюдать: выживет ли?.. Вы кто? Хирург? Или мясник?
Фармагей превратился в туманное пятно.
Увеличенные толстыми стеклами глаза Евецкого прищурились от удовольствия. Он заранее наслаждался скандалом, который вот-вот разразится. Когда профессор выходит из себя, «левая рука» почему-то всегда радуется.
Ляховский отвернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66