Так вот, заруби на носу: я сделаю все, чтобы стажировка тебе боком вышла.— Федор Ипполитович из-под опущенных век взглянул на Друзя.— И ты от меня поблажек не дождешься. С обоих буду спрашивать за малейший промах, а ответ будете держать перед всем коллективом. А прокурором всегда буду я!
Игорь немного пришел в себя.
— Я приму и худшие условия. Но ты совсем не знаешь...
— Что нужно, знаю! — дал все-таки знать о себе профессорский норов.— И про опухоль в легком. И про твои упражнения с чьим-то пищеводом. И не только это. Думаешь, не вижу, что ты мечтаешь до сердца пробиться? Все вы, желторотые, вбили себе это в голову. Вот и хочу послушать, что ты запоешь, когда через полгода, после кропотливых исследований больных и напряженной работы в лабораториях, поумнеешь... К разговору о палате вернемся завтра. До этого сам подумай и посоветуйся с кем хочешь. Если же мое предложение не по тебе, то чтоб я тебя завтра тут не видел! Трусы мне не нужны.
Хоть и гневный голос у Федора Ипполитовича, а глаза поблескивают задорно. Значит, старик не прочь превратить перемирие с сыном в мир? Значит, эти два дня не прошли для него даром? А если из него как из проснувшегося вулкана полетели сначала камни, дым и пепел,— разве Игорь не вытерпит это? Только бы вслед за пеплом вырвался настоящий огонь!
Чтобы Игорь не сказал лишнего, Друзь снова торопливо спросил:
. — А как же с Фармагеем, Федор Ипполитович?
Профессор поморщился.
— Ты думаешь, что после твоего доклада на пятиминутке Фармагей не подаст заявления об уходе? По-твоему, у него хватит наглости смотреть всем в глаза?— И совсем уже гневно воскликнул:—Пусть вам обоим до земли поклонится, что спасли его от худшего!
Тихо, как вчера утром, Друзь спросил:
— И это все?
Не по-вчерашнему повел себя Федор Ипполитович, хоть и блеснула в его глазах молния. Дружелюбно легли на плечи ординатора его руки.
— У какого-то народа есть поговорка: путь начинает* ся с первого шага. Не толкай же в спину того, кто только начал собираться в дорогу.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. И Друзь опустил голову.
— Извините, Федор Ипполитович. Я верю каждому слову вашему.
Но не сумел скрыть, что желания верить было в его словах больше, чем веры.
Чтобы отец этого не заметил, Игорь покачал головой:
-— Бедный Гришко...
Отец повернулся к нему.
— Ты такой жалостливый? Так возьми его себе в помощники, сделай из него что-нибудь порядочное... Молчишь? Знаешь, что если и станет он другим, то не скоро. Вот и не распускай нюни.
Игорь попробовал вставить слово:
— Ты думаешь...
— Нет, я знаю,— оборвал его Федор Ипполитович.— Таким, как Фармагей, в нашем институте делать нечего. И, если хочешь, виновен в этом и я. Вот узнаешь, как он собирался проскочить в кандидаты наук верхом на Сергее и Черемашко...
— И это все? — снова повторил Друзь.— А как же с Самойлом Евсеевичем?
На мгновение профессору стало неловко. Но откликнулся он сразу:
— Он и тебя обхаживал? -
— Нет. На меня собирались подействовать административными мерами. Там полная уверенность, что вы возражать не будете.
Смущение Федора Ипполитовича стало заметнее.
— Ты поверил?
Друзь молча смотрел ему в глаза.
— И ты, Брут,— вздохнул Федор Илполитович.— Вот какова твоя вера... Разве молчание всегда означает согласие?— Он с беспокойством посмотрел на часы.— Ого, половина одиннадцатого, Спокойной ночи,— Но возле
дверей оглянулся на Друзя.— Ты доволен своим Танцюрой?
— Да,— отозвался Друзь.—А если вы о том, что было вчера в четвертой палате, то это больше не повторится.
Федор Ипполитович криво усмехнулся.
— Долг платежом красен. Так и быть, сегодня и я тебе поверю,
В ординаторской женского отделения долго царило молчание.
Игорь склонился над историей болезни Марины Эрастовны. Ему никак не давалась первая фраза. Трудно отмахнуться от вопросов, которые возникли в связи столько что происшедшим. А еще труднее — ответить на них...
Можно ли принять всерьез то, что отец сказал в операционной? Что же он сделает со своей «левой рукой»?
Если бы не Танцюра (придя в ординаторскую, он молча уселся в углу), можно было бы посоветоваться с Сергеем. Ведь и ему не дает, очевидно, покоя то же самое. Иначе после двухчасового стояния у операционного стола не слонялся бы он между тесно расставленными столами и стульями.
Подействовали последние события и на Танцюру. Он то лохматит волосы, то обеими руками разглаживает их...
Две строки Игорь написал все-таки до того, как Сергей подошел к Танцюре и почему-то начал виновато:
— Не сердитесь на меня, Саня. Из головы вылетело, что у вас ко мне дело... Я слушаю.
Если Танцюра весь вечер был только молчалив, то сейчас лицо его окаменело. Он достал гребешок, расчесал свою шевелюру и снова натянул на нее белую шапочку. Потом вздохнул так, что едва не захлебнулся, и начал весьма торжественно:
— Сергей Антонович! Я убежден, что поговорим мы с полной откровенностью.
Сергей откашлялся, но голос его увереннее не стал:
— Сначала скажите: не вы ли вышли из института, когда я подходил к нему? Куда же вы тогда пропали?
Танцюра ответил глухим шепотом:
— Кажется, мы поймем друг друга. Но нам лучше выйти в коридор: там сейчас никого, а разговор будет мужской.
Легко написал бы Игорь третью строку. Он вспомнил о чем спрашивал его отец в операционной. Повторить свои ответы — вот и готова запись.
Но от шепота Танцюры перо застыло.
— И ты, Брут? — теперь уже Сергей задал этот вопрос.— Значит, то были вы. И, как Вадик, завтра попроситесь, чтоб вас забрали от меня?.. Задерживать вас я не буду.
— Я не Колокольня,— угрюмо возразил Танцюра.-— Никуда от вас не собираюсь... Но лучше выйдем отсюда,
Сергей иронизировал:
— Помните ли вы о своих вдохновенных панегириках нашему маленькому, зато дружному коллективу?
— У меня не куриная память.
— Зачем же нам выходить? Игорь — член нашего коллектива. Зачем нам от него прятаться? Говорить мы будем о Жене, а она тоже в нашем коллективе. Вот Игорь нас и рассудит... Ну, выкладывайте, что там у вас на душе.
Всегда храбрый и острый на язык, на этот раз Танцюра долго собирался с духом. Вдруг он выпалил:
— Вы любите Женю?
Много дал бы Игорь, чтобы увидеть в этот миг лицо Сергея. Без художественных украшений пересказ этого «мужского» разговора Надийке, а потом и Татьяне не обойдется. Все же Игорь еще ниже склонился над историей болезни.
Сергей придвинулся к Танцюре, и ирония в его голосе переплелась с мечтательностью.
— Женя — мало сказать чудесная девушка... Можно позавидовать тому, кого она полюбит. Но как несчастен будет тот, кто станет ревновать ее к каждому встречному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Игорь немного пришел в себя.
— Я приму и худшие условия. Но ты совсем не знаешь...
— Что нужно, знаю! — дал все-таки знать о себе профессорский норов.— И про опухоль в легком. И про твои упражнения с чьим-то пищеводом. И не только это. Думаешь, не вижу, что ты мечтаешь до сердца пробиться? Все вы, желторотые, вбили себе это в голову. Вот и хочу послушать, что ты запоешь, когда через полгода, после кропотливых исследований больных и напряженной работы в лабораториях, поумнеешь... К разговору о палате вернемся завтра. До этого сам подумай и посоветуйся с кем хочешь. Если же мое предложение не по тебе, то чтоб я тебя завтра тут не видел! Трусы мне не нужны.
Хоть и гневный голос у Федора Ипполитовича, а глаза поблескивают задорно. Значит, старик не прочь превратить перемирие с сыном в мир? Значит, эти два дня не прошли для него даром? А если из него как из проснувшегося вулкана полетели сначала камни, дым и пепел,— разве Игорь не вытерпит это? Только бы вслед за пеплом вырвался настоящий огонь!
Чтобы Игорь не сказал лишнего, Друзь снова торопливо спросил:
. — А как же с Фармагеем, Федор Ипполитович?
Профессор поморщился.
— Ты думаешь, что после твоего доклада на пятиминутке Фармагей не подаст заявления об уходе? По-твоему, у него хватит наглости смотреть всем в глаза?— И совсем уже гневно воскликнул:—Пусть вам обоим до земли поклонится, что спасли его от худшего!
Тихо, как вчера утром, Друзь спросил:
— И это все?
Не по-вчерашнему повел себя Федор Ипполитович, хоть и блеснула в его глазах молния. Дружелюбно легли на плечи ординатора его руки.
— У какого-то народа есть поговорка: путь начинает* ся с первого шага. Не толкай же в спину того, кто только начал собираться в дорогу.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. И Друзь опустил голову.
— Извините, Федор Ипполитович. Я верю каждому слову вашему.
Но не сумел скрыть, что желания верить было в его словах больше, чем веры.
Чтобы отец этого не заметил, Игорь покачал головой:
-— Бедный Гришко...
Отец повернулся к нему.
— Ты такой жалостливый? Так возьми его себе в помощники, сделай из него что-нибудь порядочное... Молчишь? Знаешь, что если и станет он другим, то не скоро. Вот и не распускай нюни.
Игорь попробовал вставить слово:
— Ты думаешь...
— Нет, я знаю,— оборвал его Федор Ипполитович.— Таким, как Фармагей, в нашем институте делать нечего. И, если хочешь, виновен в этом и я. Вот узнаешь, как он собирался проскочить в кандидаты наук верхом на Сергее и Черемашко...
— И это все? — снова повторил Друзь.— А как же с Самойлом Евсеевичем?
На мгновение профессору стало неловко. Но откликнулся он сразу:
— Он и тебя обхаживал? -
— Нет. На меня собирались подействовать административными мерами. Там полная уверенность, что вы возражать не будете.
Смущение Федора Ипполитовича стало заметнее.
— Ты поверил?
Друзь молча смотрел ему в глаза.
— И ты, Брут,— вздохнул Федор Илполитович.— Вот какова твоя вера... Разве молчание всегда означает согласие?— Он с беспокойством посмотрел на часы.— Ого, половина одиннадцатого, Спокойной ночи,— Но возле
дверей оглянулся на Друзя.— Ты доволен своим Танцюрой?
— Да,— отозвался Друзь.—А если вы о том, что было вчера в четвертой палате, то это больше не повторится.
Федор Ипполитович криво усмехнулся.
— Долг платежом красен. Так и быть, сегодня и я тебе поверю,
В ординаторской женского отделения долго царило молчание.
Игорь склонился над историей болезни Марины Эрастовны. Ему никак не давалась первая фраза. Трудно отмахнуться от вопросов, которые возникли в связи столько что происшедшим. А еще труднее — ответить на них...
Можно ли принять всерьез то, что отец сказал в операционной? Что же он сделает со своей «левой рукой»?
Если бы не Танцюра (придя в ординаторскую, он молча уселся в углу), можно было бы посоветоваться с Сергеем. Ведь и ему не дает, очевидно, покоя то же самое. Иначе после двухчасового стояния у операционного стола не слонялся бы он между тесно расставленными столами и стульями.
Подействовали последние события и на Танцюру. Он то лохматит волосы, то обеими руками разглаживает их...
Две строки Игорь написал все-таки до того, как Сергей подошел к Танцюре и почему-то начал виновато:
— Не сердитесь на меня, Саня. Из головы вылетело, что у вас ко мне дело... Я слушаю.
Если Танцюра весь вечер был только молчалив, то сейчас лицо его окаменело. Он достал гребешок, расчесал свою шевелюру и снова натянул на нее белую шапочку. Потом вздохнул так, что едва не захлебнулся, и начал весьма торжественно:
— Сергей Антонович! Я убежден, что поговорим мы с полной откровенностью.
Сергей откашлялся, но голос его увереннее не стал:
— Сначала скажите: не вы ли вышли из института, когда я подходил к нему? Куда же вы тогда пропали?
Танцюра ответил глухим шепотом:
— Кажется, мы поймем друг друга. Но нам лучше выйти в коридор: там сейчас никого, а разговор будет мужской.
Легко написал бы Игорь третью строку. Он вспомнил о чем спрашивал его отец в операционной. Повторить свои ответы — вот и готова запись.
Но от шепота Танцюры перо застыло.
— И ты, Брут? — теперь уже Сергей задал этот вопрос.— Значит, то были вы. И, как Вадик, завтра попроситесь, чтоб вас забрали от меня?.. Задерживать вас я не буду.
— Я не Колокольня,— угрюмо возразил Танцюра.-— Никуда от вас не собираюсь... Но лучше выйдем отсюда,
Сергей иронизировал:
— Помните ли вы о своих вдохновенных панегириках нашему маленькому, зато дружному коллективу?
— У меня не куриная память.
— Зачем же нам выходить? Игорь — член нашего коллектива. Зачем нам от него прятаться? Говорить мы будем о Жене, а она тоже в нашем коллективе. Вот Игорь нас и рассудит... Ну, выкладывайте, что там у вас на душе.
Всегда храбрый и острый на язык, на этот раз Танцюра долго собирался с духом. Вдруг он выпалил:
— Вы любите Женю?
Много дал бы Игорь, чтобы увидеть в этот миг лицо Сергея. Без художественных украшений пересказ этого «мужского» разговора Надийке, а потом и Татьяне не обойдется. Все же Игорь еще ниже склонился над историей болезни.
Сергей придвинулся к Танцюре, и ирония в его голосе переплелась с мечтательностью.
— Женя — мало сказать чудесная девушка... Можно позавидовать тому, кого она полюбит. Но как несчастен будет тот, кто станет ревновать ее к каждому встречному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66