Кто-то — за старые долги, другие по дружбе… Но только не сейчас! Сейчас это невозможно. Я…
— Почему? Почему невозможно? — Слёзы уже не стояли в глазах у девочки, а вовсю бежали по щекам. Чувствовалось, ещё немного — и она просто разревётся. — Я будто проклята, от меня все шарахаются, как от прокажённой! Мне четырнадцать, а выгляжу я, будто мне двенадцать. Сколько я ещё проживу? Ну сколько? Два года, три? А потом однажды — раз, и всё! Я задохнусь, как висельник. И никто не придёт, чтобы меня спасти. Даже на похороны никто не придёт. Разве можно… разве можно так?! Я живу как в стволе у аркебузы: каждую секунду жду — вдруг выстрелит! Только зимой и сплю спокойно, а летом на улицу выйти боюсь. Муха пролетит — а у меня кровь стынет! Как-то одна залетела мне в волосы — и я совсем голову потеряла, ничего не соображала, всю посуду перебила на кухне, кипятком обварилась… Мне потом хотели волосы обстричь, как больной. Я бы уже раз десять умерла, если бы… если бы… — Тут она сглотнула и закончила: — Если бы не ты.
Эти эмоции, этот поток наивных детских аргументов, был одновременно и трогателен и нелеп; любые доводы разума здесь не имели силы. Эта маленькая, хрупкая, беспомощная девочка в глубине душе уже была женщиной — с железным стержнем бессознательного, чувственного восприятия мира. Она действительно была живая, как она сказала, но живая не в том смысле, что дышала и ходила, а в другом, глубинном чувстве жизни (а стало быть, и смерти), что доступен только женщине — и больше никому. Она могла почувствовать, но не могла понять. В ней закипала просыпавшаяся юность, в ней бурлили чувства, которых она хотела и которых боялась, она выдумывала свою жизнь, но боялась её постичь. Пустяк в её понимании превращался в трагедию, а трагедия — в пустяк, и в данную минуту мир начинался ею и ею же заканчивался. Всё остальное было пришлым или выдуманным.
Травник был в совершеннейшем смятении.
— Но, девочка, послушай… Это же не значит, что я вечно должен быть рядом!
— Конечно нет! Только я всё время боюсь, что однажды… ты не придёшь.
— Есть способы, — неуверенно сказал Жуга. — Я бы мог…
Хм…
— У меня никого нет.
— Хочешь, я поговорю с хозяевами?
— Меня тогда вообще возненавидят.
Вновь повисла пауза.
— Дурацкое положение, — пробормотал Жуга и дёрнул себя за волосы.
Девица, конечно, была не права. Травник знал немало людей, которые всё время жили под угрозой смерти: люди с астмой, люди с язвой, с грудной жабой, с больным сердцем. Наконец, солдаты (хотя мужчины — это всё-таки не женщины, у них другое отношение к жизни и к смерти). Но все они жили и ценили каждое мгновение этой жизни, а при необходимости принимали всё как должное. Или не принимали, но всё равно — жили! А здесь всё обстояло много лучше. Девушка знала, откуда исходит опасность, знала, как от неё уберечься. И всё равно боялась. Потому что маленькая, потому что слабая, потому что одна. Потому, что каждый из нас бывает небрежен.
Потому, что однажды найдётся подонок, который поймает тебя и ужалит пчелой.
Можно было объяснить ей. Дать совет, помочь, научить, найти заботливых людей, оставить лекарства. Немножко времени — буквально три-четыре дня, — и всё можно было поправить.
Но как раз времени-то и не было. Не было времени. Совсем.
«Я столько лет приходил к ней, — подумал травник, — помогал… Но, по сути, было ли то помощью? Она ждала и верила, что я приду, а я даже имени её не помню».
— Как твоё имя? — спросил он.
Девушка подняла глаза. Опустила.
— Сусанна.
— Ах да… Тебя ещё прозвали — Крошка Су.
Девчонка надула губки:
— Мне не нравится это прозвище!
— Я не буду тебя дразнить, — успокоил её травник. — Просто вспомнилось.
— А тебя как зовут?
— Жуга.
— Какое странное имя.
— Да, ты права, — почесав в затылке, признал травник. — Для здешних мест звучит странновато. Если мы не хотим, чтоб нас нашли, лучше взять какое-нибудь другое.
— Может, Ливен? Или Гильом? Или, может, Иероним?
— Нет, это не подходит.
— Тогда, может, Этьен? Или Тибальт?
Травник с прищуром посмотрел на девушку.
— Не слишком ли рьяно ты за меня взялась? — то ли спросил, то ли укорил он её. — Поумерь пыл, девочка. Да и в любом случае всё это не годится. Ты слышишь, как я говорю? У меня нездешний выговор. С местным именем я привлеку внимание, люди сразу почуют неладное, подумают, что я сыщик или ещё чего-нибудь такое. Проще взять какое-нибудь латинское имя, пусть думают, что я монах.
При постриге часто дают новые имена.
— А ты монах?
— Нет, это только ряса, сама же видишь: тонзуры нет…
Кстати, это мысль — надо будет забежать к цирюльнику. Жалко, ряса бернардинская, они почти не выходят в мир, но я что-нибудь придумаю. Яд и пламя, теперь много чего надо успеть сделать… Ну что ж… — Жуга хлопнул себя по коленям (похоже, он уже всё решил и теперь просчитывал в уме маршрут их будущего пути). — Раз в Кортрейк нам не надо, двинемся в Лиссбург — я всё равно собирался туда заглянуть. Это займёт у нас дней пять, в лучшем случае четыре. Яд и пламя, многовато… Но ничего не поделаешь — ехать нам всё равно не на чем, так что пойдём пешком, якобы я и взаправду монах. О! А назовусь-ка я Якобом! Тем паче скоро день святого Якоба. И насчёт мест врать почти не придётся — скажу, что я из Трансильвании — в последнее время там многие приняли католичество. Брат Якоб Трансильванский… Хм… Как тебе это имя?
Девица уже вполне воспряла духом. Настроение у неё менялось, как погода осенью. Ничего особенного для такого возраста, но травник тем не менее подметил это, и в его душе тихонько зазвенели колокольчики тревоги. «Тот ещё характер. Ох, намучаюсь я с ней… — подумал он. — Впрочем, бог даст, не успею. Однако что-то очень уж везёт мне в последнее время на сумасшедших девок… Не к добру всё это».
— Якоб? — переспросила Сусанна, складывая руки на коленях. — Как будто неплохо! А я тогда…
— А ты останешься как есть — Сусанна, осадил её травник. — И пожалуйста, не спорь. Игрушки кончились. Ты даже не знаешь, в какие дела впуталась. Надеюсь, я успею пристроить тебя понадёжней до того, как обо всём забуду.
— О чем ты забудешь? А в какие дела?
— Любопытство кошку сгубило… Ой, прости. Я не хотел.
Девушка, однако, всё равно надулась. Впрочем, ненадолго.
Пора было поесть и поискать ночлег. Их бегство было столь поспешным, что у них не оказалось ни денег, ни еды, ни тёплой одежды. Свой плащ Жуга отдал девчонке, сам остался в рясе. Но удача улыбнулась им, хотя и уголками губ: монах, которого Жуга ограбил, оказался ушлым малым — вместо грузиков, какие вшивают в одежду для придания складкам монументальности, в уголках суконного гарнаша он запрятал мелкие монеты, одна из которых даже оказалась золотой. В придорожной гостинице травник купил ковригу хлеба, маленький дорожный котелок и наполнил флягу кислым прошлогодним вином, а сердобольная хозяйка угостила их вкуснейшим пирогом и подала кусок очень хорошего сыру, испросив взамен благословения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Почему? Почему невозможно? — Слёзы уже не стояли в глазах у девочки, а вовсю бежали по щекам. Чувствовалось, ещё немного — и она просто разревётся. — Я будто проклята, от меня все шарахаются, как от прокажённой! Мне четырнадцать, а выгляжу я, будто мне двенадцать. Сколько я ещё проживу? Ну сколько? Два года, три? А потом однажды — раз, и всё! Я задохнусь, как висельник. И никто не придёт, чтобы меня спасти. Даже на похороны никто не придёт. Разве можно… разве можно так?! Я живу как в стволе у аркебузы: каждую секунду жду — вдруг выстрелит! Только зимой и сплю спокойно, а летом на улицу выйти боюсь. Муха пролетит — а у меня кровь стынет! Как-то одна залетела мне в волосы — и я совсем голову потеряла, ничего не соображала, всю посуду перебила на кухне, кипятком обварилась… Мне потом хотели волосы обстричь, как больной. Я бы уже раз десять умерла, если бы… если бы… — Тут она сглотнула и закончила: — Если бы не ты.
Эти эмоции, этот поток наивных детских аргументов, был одновременно и трогателен и нелеп; любые доводы разума здесь не имели силы. Эта маленькая, хрупкая, беспомощная девочка в глубине душе уже была женщиной — с железным стержнем бессознательного, чувственного восприятия мира. Она действительно была живая, как она сказала, но живая не в том смысле, что дышала и ходила, а в другом, глубинном чувстве жизни (а стало быть, и смерти), что доступен только женщине — и больше никому. Она могла почувствовать, но не могла понять. В ней закипала просыпавшаяся юность, в ней бурлили чувства, которых она хотела и которых боялась, она выдумывала свою жизнь, но боялась её постичь. Пустяк в её понимании превращался в трагедию, а трагедия — в пустяк, и в данную минуту мир начинался ею и ею же заканчивался. Всё остальное было пришлым или выдуманным.
Травник был в совершеннейшем смятении.
— Но, девочка, послушай… Это же не значит, что я вечно должен быть рядом!
— Конечно нет! Только я всё время боюсь, что однажды… ты не придёшь.
— Есть способы, — неуверенно сказал Жуга. — Я бы мог…
Хм…
— У меня никого нет.
— Хочешь, я поговорю с хозяевами?
— Меня тогда вообще возненавидят.
Вновь повисла пауза.
— Дурацкое положение, — пробормотал Жуга и дёрнул себя за волосы.
Девица, конечно, была не права. Травник знал немало людей, которые всё время жили под угрозой смерти: люди с астмой, люди с язвой, с грудной жабой, с больным сердцем. Наконец, солдаты (хотя мужчины — это всё-таки не женщины, у них другое отношение к жизни и к смерти). Но все они жили и ценили каждое мгновение этой жизни, а при необходимости принимали всё как должное. Или не принимали, но всё равно — жили! А здесь всё обстояло много лучше. Девушка знала, откуда исходит опасность, знала, как от неё уберечься. И всё равно боялась. Потому что маленькая, потому что слабая, потому что одна. Потому, что каждый из нас бывает небрежен.
Потому, что однажды найдётся подонок, который поймает тебя и ужалит пчелой.
Можно было объяснить ей. Дать совет, помочь, научить, найти заботливых людей, оставить лекарства. Немножко времени — буквально три-четыре дня, — и всё можно было поправить.
Но как раз времени-то и не было. Не было времени. Совсем.
«Я столько лет приходил к ней, — подумал травник, — помогал… Но, по сути, было ли то помощью? Она ждала и верила, что я приду, а я даже имени её не помню».
— Как твоё имя? — спросил он.
Девушка подняла глаза. Опустила.
— Сусанна.
— Ах да… Тебя ещё прозвали — Крошка Су.
Девчонка надула губки:
— Мне не нравится это прозвище!
— Я не буду тебя дразнить, — успокоил её травник. — Просто вспомнилось.
— А тебя как зовут?
— Жуга.
— Какое странное имя.
— Да, ты права, — почесав в затылке, признал травник. — Для здешних мест звучит странновато. Если мы не хотим, чтоб нас нашли, лучше взять какое-нибудь другое.
— Может, Ливен? Или Гильом? Или, может, Иероним?
— Нет, это не подходит.
— Тогда, может, Этьен? Или Тибальт?
Травник с прищуром посмотрел на девушку.
— Не слишком ли рьяно ты за меня взялась? — то ли спросил, то ли укорил он её. — Поумерь пыл, девочка. Да и в любом случае всё это не годится. Ты слышишь, как я говорю? У меня нездешний выговор. С местным именем я привлеку внимание, люди сразу почуют неладное, подумают, что я сыщик или ещё чего-нибудь такое. Проще взять какое-нибудь латинское имя, пусть думают, что я монах.
При постриге часто дают новые имена.
— А ты монах?
— Нет, это только ряса, сама же видишь: тонзуры нет…
Кстати, это мысль — надо будет забежать к цирюльнику. Жалко, ряса бернардинская, они почти не выходят в мир, но я что-нибудь придумаю. Яд и пламя, теперь много чего надо успеть сделать… Ну что ж… — Жуга хлопнул себя по коленям (похоже, он уже всё решил и теперь просчитывал в уме маршрут их будущего пути). — Раз в Кортрейк нам не надо, двинемся в Лиссбург — я всё равно собирался туда заглянуть. Это займёт у нас дней пять, в лучшем случае четыре. Яд и пламя, многовато… Но ничего не поделаешь — ехать нам всё равно не на чем, так что пойдём пешком, якобы я и взаправду монах. О! А назовусь-ка я Якобом! Тем паче скоро день святого Якоба. И насчёт мест врать почти не придётся — скажу, что я из Трансильвании — в последнее время там многие приняли католичество. Брат Якоб Трансильванский… Хм… Как тебе это имя?
Девица уже вполне воспряла духом. Настроение у неё менялось, как погода осенью. Ничего особенного для такого возраста, но травник тем не менее подметил это, и в его душе тихонько зазвенели колокольчики тревоги. «Тот ещё характер. Ох, намучаюсь я с ней… — подумал он. — Впрочем, бог даст, не успею. Однако что-то очень уж везёт мне в последнее время на сумасшедших девок… Не к добру всё это».
— Якоб? — переспросила Сусанна, складывая руки на коленях. — Как будто неплохо! А я тогда…
— А ты останешься как есть — Сусанна, осадил её травник. — И пожалуйста, не спорь. Игрушки кончились. Ты даже не знаешь, в какие дела впуталась. Надеюсь, я успею пристроить тебя понадёжней до того, как обо всём забуду.
— О чем ты забудешь? А в какие дела?
— Любопытство кошку сгубило… Ой, прости. Я не хотел.
Девушка, однако, всё равно надулась. Впрочем, ненадолго.
Пора было поесть и поискать ночлег. Их бегство было столь поспешным, что у них не оказалось ни денег, ни еды, ни тёплой одежды. Свой плащ Жуга отдал девчонке, сам остался в рясе. Но удача улыбнулась им, хотя и уголками губ: монах, которого Жуга ограбил, оказался ушлым малым — вместо грузиков, какие вшивают в одежду для придания складкам монументальности, в уголках суконного гарнаша он запрятал мелкие монеты, одна из которых даже оказалась золотой. В придорожной гостинице травник купил ковригу хлеба, маленький дорожный котелок и наполнил флягу кислым прошлогодним вином, а сердобольная хозяйка угостила их вкуснейшим пирогом и подала кусок очень хорошего сыру, испросив взамен благословения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186