Потом шаги вернулись. Принёс, — услышал Матиас. — Что дальше?
— Дай руку… Где ты? Я не вижу.
— Здесь. Я здесь. Вот. Говори, что дальше!
— Имя… мне понадобится имя. Тебя по-настоящему зовут Рутгером?
— Да. Да, Зерги… Зерги? Открой глаза! Чёрт… Зерги!!! Очнись!
— М-м… — Она застонала. — Не Зерги я. Альбина. Меня зовут Альбина. Не зря же я придумала те белые болты…
— Дай мне.
— Тебе нельзя пить!
— Уже можно…
Два раза звякнула дужка котелка, после чего опять раздался её голос:
— Повторяй за мной: «Огнём и кровью… кровью и огнём… я связываю свою жизнь…» Да повторяй же!
— Огнём и кровью, — запинаясь, начал говорить наёмник, — кровью и огнём…
Матиас слушал в оба уха, только человеческие слова скоро закончились: после пары невнятных клятв и обещаний Зерги, а за ней и Рутгер перешли на какой-то собачий язык — шипящий и гортанный, полный харкающих звуков; Рутгер еле выговаривал слова. Матиас ничего подобного не слышал прежде и решил, что это язык какой-то восточный или вовсе не язык. Однако длилось всё недолго. Не прошло пяти минут, как Зерги выдохнула: «Всё!» — и оба враз умолкли.
А потом закричали.
Матиас никогда не слышал, чтобы люди ТАК орали. Дева завопила первая, с надрывом, вверх и вниз, будто прыгала по лесенке: «АаАаАаАа!» — и это продолжалось долго, просто страшно долго, никакие лёгкие бы не вместили столько воздуха. Рутгер отстал от неё на какие-то секунды: «Что это? Что это?!!!» — только и успел воскликнуть он и тоже нашёлся воплем, будто с него живьём сдирали кожу. Сверху на всё наложились визг, рычание, хлопки, гортанный клёкот, коих не мог бы издать человек, и прочие ужасные звуки. Матиас тоже завопил и едва нашёл в себе силы поднять руку и перекреститься. Не помогло. Конь Зерги, всё ещё привязанный, стал ржать и биться. Всю округу озарила вспышка — Матиас её увидел даже сквозь опущенные веки и закрылся руками. Волосы его зашевелились, встали дыбом и начали потрескивать. Дождь ливанул как из ведра, молнии сверкали одна за другой, грохотало. Это было настоящее светопреставление. Истово молясь, Матиас вжался в кучу и горстями стал набрасывать на себя навоз.
…Тишина наступила внезапно, тишина такая полная, что даже конь успокоился. И тотчас Румпель услыхал, как кто-то поднимается, встаёт и медленно идёт к нему. Он замер. А шаги приблизились и смолкли. Матиас попытался приоткрыть глаза, хотя б немножечко, хотя б один. Кое-как раздвинул пальцами веки, различил перед собой размытый силуэт и снова погрузился в темноту. Кто подошёл, осталось тайной, Матиас не сумел даже понять, мужчина это или женщина.
— Рутгер, ты? — наконец окликнул он. Голос дрожал, пересохший язык едва шевельнулся. — Рутгер! (Молчание.) Рутгер?..
Он умолк.
Человек ещё немного постоял, нагнулся и вложил в ладонь Матиасу что-то круглое, на ощупь — как монеты. Потом всё так же молча отошёл. Он что-то делал (делала?): Ходил к амбару, возвращался, собирал припас, седлал коня… Матиас больше не решался говорить. Потом откуда-то сверху, будто с кроны дерева, послышался протяжный тонкий свист, похожий на крик птицы: «Чиии-йи!» Человек залез в седло. Конь всхрапнул и заплясал под седоком, тот успокоил. Конь покорился и пошёл — сначала рысью, а потом галопом, во всю прыть, всё дальше, дальше, и через минуту топот смолк.
Матиас остался один.
Когда наконец отёк спал и левый глаз открылся, возле амбара не было никого, лишь кровь, разбросанные вещи да две мёртвые лошади. Матиас посмотрел себе в ладонь, увидел блеск двух полновесных золотых и только сейчас понял, что дождик прекратился. Он поднял голову.
Над головой сияло солнце.
Тот, кто любит сказки, знает, что все добрые сказки одинаковы. Все они хорошо кончаются, а начинаются примерно так: «Однажды в далёкой-далёкой стране…» или: «За тридевять земель, в тридесятом царстве…». Или уж сразу, без вступлений: «Жили-были…» А вот страшные сказки выглядят иначе. И если человек желает рассказать страшилку, он непременно начнёт её со слов: «Однажды тёмной-тёмной ночью…»
Ночь. Точнее — темнота. Человек боится темноты. Темнота всегда означает неизвестность и угрозу. Глаз не видит, а по запахам и звукам далеко не каждый сможет распознать, что происходит и где он находится. Для этого надо быть ночным зверем или птицей. Ночным, а лучше сразу — подземным, ведь под толщей скал всегда темно. Закрыты веки — темнота. Открыты веки — темнота. Нет разницы. И то ли жив ты, то ли умер, непонятно. Как живут слепые? Ведь они всегда живут во тьме… Наверное, из-за этого у них какой-то свой, особый мир, отличный от того, где свет и зрение играют главную роль.
Так или примерно так рассуждала Ялка, сидя в темноте, одна, незнамо где, но где-то под землёй, куда завёл её безумный Карел-с-крыши. Если поразмыслить, её теперешнее положение немногим отличалось от недавнего заключения в монастыре, разве что пытки ей больше не угрожали. Всё тот же камень, та же власяница, тот же холод заставляет поджимать ноги в тех же оковах. Хорошо, есть плед. Ялка сидела, куталась в кусачее сукно, вздрагивала и вспоминала. Вспоминала, как ползла в узкой норе, время от времени останавливаясь передохнуть, но останавливаться надолго было невозможно, разу нападала паника. Девушка пугалась, ей казалось, что она совсем одна, что жизнь была лишь сном, дурацким сном, а теперь она умерла и попала в ад, где обречена вечно ползти по замкнутому кругу в этой страшной земляной кишке. Страх смерти позади, безвестность впереди. От этих мыслей она вся холодела, дыхание перехватывало, и тогда она окликала маленького человечка — своего проводника в подземном мире, своего карикатурного Орфея — и свершалось чудо: Карел неизменно отзывался, а порою даже возвращался — звал её, ругался, тормошил и теребил, заставлял двигаться. Как он разворачивался в узком туннеле, оставалось загадкой. А она, оказывается, засыпала, точней, впадала в полусонный бред и так ползла, бездумно двигая руками и ногами. Сколько времени всё это длилось, Ялка не могла сказать, но уж никак не меньше часа. Крысы проделали поистине титанический труд. Карел полз. Она ползла. Гремела цепью и ползла, выплёвывая землю, раздирая локти и колени, царапая обритой головой грязный свод. Живот мешал неимоверно, она не могла даже прилечь, разве что на бок. Сверху капало, один раз путь им преградила яма, и обоим пришлось саженей десять или больше проползти по горло в ледяной воде. Карел булькал и ругался, Ялка задирала голову, вжималась в потолок и стискивала зубы, чтоб не закричать. Случись обвал, их погребло бы. Но ничего не рухнуло (по крайней мере, над ними), хотя не дважды и не трижды Ялка слышала — то спереди, то сзади — мокрый шорох осыпающейся земли.
Но, как известно, ничто не вечно. Если идти, то всякий путь заканчивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Дай руку… Где ты? Я не вижу.
— Здесь. Я здесь. Вот. Говори, что дальше!
— Имя… мне понадобится имя. Тебя по-настоящему зовут Рутгером?
— Да. Да, Зерги… Зерги? Открой глаза! Чёрт… Зерги!!! Очнись!
— М-м… — Она застонала. — Не Зерги я. Альбина. Меня зовут Альбина. Не зря же я придумала те белые болты…
— Дай мне.
— Тебе нельзя пить!
— Уже можно…
Два раза звякнула дужка котелка, после чего опять раздался её голос:
— Повторяй за мной: «Огнём и кровью… кровью и огнём… я связываю свою жизнь…» Да повторяй же!
— Огнём и кровью, — запинаясь, начал говорить наёмник, — кровью и огнём…
Матиас слушал в оба уха, только человеческие слова скоро закончились: после пары невнятных клятв и обещаний Зерги, а за ней и Рутгер перешли на какой-то собачий язык — шипящий и гортанный, полный харкающих звуков; Рутгер еле выговаривал слова. Матиас ничего подобного не слышал прежде и решил, что это язык какой-то восточный или вовсе не язык. Однако длилось всё недолго. Не прошло пяти минут, как Зерги выдохнула: «Всё!» — и оба враз умолкли.
А потом закричали.
Матиас никогда не слышал, чтобы люди ТАК орали. Дева завопила первая, с надрывом, вверх и вниз, будто прыгала по лесенке: «АаАаАаАа!» — и это продолжалось долго, просто страшно долго, никакие лёгкие бы не вместили столько воздуха. Рутгер отстал от неё на какие-то секунды: «Что это? Что это?!!!» — только и успел воскликнуть он и тоже нашёлся воплем, будто с него живьём сдирали кожу. Сверху на всё наложились визг, рычание, хлопки, гортанный клёкот, коих не мог бы издать человек, и прочие ужасные звуки. Матиас тоже завопил и едва нашёл в себе силы поднять руку и перекреститься. Не помогло. Конь Зерги, всё ещё привязанный, стал ржать и биться. Всю округу озарила вспышка — Матиас её увидел даже сквозь опущенные веки и закрылся руками. Волосы его зашевелились, встали дыбом и начали потрескивать. Дождь ливанул как из ведра, молнии сверкали одна за другой, грохотало. Это было настоящее светопреставление. Истово молясь, Матиас вжался в кучу и горстями стал набрасывать на себя навоз.
…Тишина наступила внезапно, тишина такая полная, что даже конь успокоился. И тотчас Румпель услыхал, как кто-то поднимается, встаёт и медленно идёт к нему. Он замер. А шаги приблизились и смолкли. Матиас попытался приоткрыть глаза, хотя б немножечко, хотя б один. Кое-как раздвинул пальцами веки, различил перед собой размытый силуэт и снова погрузился в темноту. Кто подошёл, осталось тайной, Матиас не сумел даже понять, мужчина это или женщина.
— Рутгер, ты? — наконец окликнул он. Голос дрожал, пересохший язык едва шевельнулся. — Рутгер! (Молчание.) Рутгер?..
Он умолк.
Человек ещё немного постоял, нагнулся и вложил в ладонь Матиасу что-то круглое, на ощупь — как монеты. Потом всё так же молча отошёл. Он что-то делал (делала?): Ходил к амбару, возвращался, собирал припас, седлал коня… Матиас больше не решался говорить. Потом откуда-то сверху, будто с кроны дерева, послышался протяжный тонкий свист, похожий на крик птицы: «Чиии-йи!» Человек залез в седло. Конь всхрапнул и заплясал под седоком, тот успокоил. Конь покорился и пошёл — сначала рысью, а потом галопом, во всю прыть, всё дальше, дальше, и через минуту топот смолк.
Матиас остался один.
Когда наконец отёк спал и левый глаз открылся, возле амбара не было никого, лишь кровь, разбросанные вещи да две мёртвые лошади. Матиас посмотрел себе в ладонь, увидел блеск двух полновесных золотых и только сейчас понял, что дождик прекратился. Он поднял голову.
Над головой сияло солнце.
Тот, кто любит сказки, знает, что все добрые сказки одинаковы. Все они хорошо кончаются, а начинаются примерно так: «Однажды в далёкой-далёкой стране…» или: «За тридевять земель, в тридесятом царстве…». Или уж сразу, без вступлений: «Жили-были…» А вот страшные сказки выглядят иначе. И если человек желает рассказать страшилку, он непременно начнёт её со слов: «Однажды тёмной-тёмной ночью…»
Ночь. Точнее — темнота. Человек боится темноты. Темнота всегда означает неизвестность и угрозу. Глаз не видит, а по запахам и звукам далеко не каждый сможет распознать, что происходит и где он находится. Для этого надо быть ночным зверем или птицей. Ночным, а лучше сразу — подземным, ведь под толщей скал всегда темно. Закрыты веки — темнота. Открыты веки — темнота. Нет разницы. И то ли жив ты, то ли умер, непонятно. Как живут слепые? Ведь они всегда живут во тьме… Наверное, из-за этого у них какой-то свой, особый мир, отличный от того, где свет и зрение играют главную роль.
Так или примерно так рассуждала Ялка, сидя в темноте, одна, незнамо где, но где-то под землёй, куда завёл её безумный Карел-с-крыши. Если поразмыслить, её теперешнее положение немногим отличалось от недавнего заключения в монастыре, разве что пытки ей больше не угрожали. Всё тот же камень, та же власяница, тот же холод заставляет поджимать ноги в тех же оковах. Хорошо, есть плед. Ялка сидела, куталась в кусачее сукно, вздрагивала и вспоминала. Вспоминала, как ползла в узкой норе, время от времени останавливаясь передохнуть, но останавливаться надолго было невозможно, разу нападала паника. Девушка пугалась, ей казалось, что она совсем одна, что жизнь была лишь сном, дурацким сном, а теперь она умерла и попала в ад, где обречена вечно ползти по замкнутому кругу в этой страшной земляной кишке. Страх смерти позади, безвестность впереди. От этих мыслей она вся холодела, дыхание перехватывало, и тогда она окликала маленького человечка — своего проводника в подземном мире, своего карикатурного Орфея — и свершалось чудо: Карел неизменно отзывался, а порою даже возвращался — звал её, ругался, тормошил и теребил, заставлял двигаться. Как он разворачивался в узком туннеле, оставалось загадкой. А она, оказывается, засыпала, точней, впадала в полусонный бред и так ползла, бездумно двигая руками и ногами. Сколько времени всё это длилось, Ялка не могла сказать, но уж никак не меньше часа. Крысы проделали поистине титанический труд. Карел полз. Она ползла. Гремела цепью и ползла, выплёвывая землю, раздирая локти и колени, царапая обритой головой грязный свод. Живот мешал неимоверно, она не могла даже прилечь, разве что на бок. Сверху капало, один раз путь им преградила яма, и обоим пришлось саженей десять или больше проползти по горло в ледяной воде. Карел булькал и ругался, Ялка задирала голову, вжималась в потолок и стискивала зубы, чтоб не закричать. Случись обвал, их погребло бы. Но ничего не рухнуло (по крайней мере, над ними), хотя не дважды и не трижды Ялка слышала — то спереди, то сзади — мокрый шорох осыпающейся земли.
Но, как известно, ничто не вечно. Если идти, то всякий путь заканчивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186