Откуда в городе, где управляют реформаты, взяться католическому монаху — этого он решительно не мог понять. Рядом с размытой белой фигурой ученик художника различил ещё какой-то силуэт — видимо, это был пёс, громадный и тоже белый.
— Шухер! — крикнул кто-то, и мальчишки разбежались кто куда.
Монах тем временем нагнулся над побитым мальчишкой и что-то сделал с ним. Что — Бенедикт не видел, только не прошло и минуты, как мальчик вдруг со всхлипом втянул воздух, застонал и начал шевелиться. Собака стояла рядом. Со всех сторон к ним бежали люди: женщины, мужчины, мастеровые, торговцы и просто прохожие:
— Эй! Отойди от мальчика, ты, бернардинская свинья!
— Я хочу помочь, — смиренно ответил он.
— Я тебе сказал: не трожь мальчишку! Не нужны ему твои поганые молитвы!
Толпа загомонила: «Папское отродье!», «Откуда он тут взялся?», «Мало они пожгли наших жён и мужей, теперь за детей взялись!», «Бросим его в Рейн, пускай читает проповеди селёдкам!»
— Да поймите же, — увещевал монах, — он ранен. Принесите кто-нибудь воды!
Мальчишка снова застонал, кто-то подхватил его на руки и унёс. А Бенедикт наконец нашёл очки, надел их и успел увидеть, как широкоплечий дядька не иначе, каменщик — шагнул вперёд, хватил монаха кулаком по голове, и тот упал. Белый посох выпал из его рук и застучал о камни. Эта сцена так и врезалась в цепкую память художника — толпа, мужчина с мальчиком на руках и падающий бернардинец. Белая собака, больше похожая на волка, зарычала, прыгнула и подобралась возле тела, защищая хозяина. Люди ахнули, отшатнулась, но через миг опомнились. Воздух наполнился камнями. Что было дальше, Бенедикт уже не видел. Раздавались удары, кто-то кричал: «Хватай собаку!», другой отвечал ему: «Ищи дурака!» Чья-то рука помогла Бенедикту подняться, отряхнула его камзол и штаны, он бормотал благодарности… Перед глазами всё плыло. В общем, обошлось, даже очки уцелели, разве что в сутолоке у него срезали кошель, но там были только два несчастных патара, и Бенедикт не очень о них сожалел.
Так вот, человек, сейчас лежащий на столе, и был тем монахом.
Урок продолжался. Мэтр Лори с указкой в руках объяснял, где что находится («…мышцы развиты достаточно… бу-бу-бу-бу… habitus astenicum… бу-бу… наличествует худоба…»), ученики хихикали, скрывая робость и смущение, и обстреливали друг друга шариками жёваной бумаги. Бенедикт рисовал, а мысли его были далеко. Он не завтракал сегодня, в животе урчало. Свинец карандаша скользил по бумаге, а Бенедикт представлял себе голубя на вертеле: поджаристую солёненькую корочку, хрустящие белые косточки и дивный аромат жареной птицы. Чтоб отвлечься, он начал вспоминать другие блюда — хэхактбалы, насибалы, хотпот и хаше, и амстердамские воздушные пироги из риса, и мамашиного гуся по-фламандски — с чесноком и сливками, и угорька на вертеле с двойным брюжским пивом, и колбаски с белым соусом, и каплуна, и бейтувский студень с гречневой мукой и роммельграудом, и горох по-зеландски со шпиком и патокой, и даже «Искушение Янссонса» — запеканку из картошки и солёной рыбы, придуманную в осаждённом Лейдене одной бойкой хозяюшкой и очень популярную в последние три месяца, пока в подвалах города ещё была селёдка и картошка…
Так, размышляя о приятном, пропуская большую часть объяснений хирурга мимо ушей, Бенедикт водил карандашом и глотал слюну, пока вдруг им не овладело deja vu. Он не мог отделаться от ощущения, что всё это с ним уже когда-то было. На мгновение ему стало страшно, по спине пробежал холодок, но в следующий миг он вгляделся в рисунок и понял, в чём дело.
Этого человека он уже когда-то рисовал.
Карандаш проткнул бумагу и нырнул в дырку на мольберте.
— Что за чёрт…
Смерть часто меняет облик человека, но здесь ошибка была исключена. Папаша Норберт мог ругать сына за что угодно, но даже он не мог поспорить с тем, что у Бенедикта фантастическая память на лица. Такая мелочь, как rigor mortis, не могла его обмануть. Секунду или две Бенедикт всматривался в нарисованное лицо, затем в порыве озарения несколькими штрихами добавил к портрету длинные взлохмаченные волосы, «открыл» ему глаза и вздрогнул, словно от удара.
— Матерь Божья!
Перед ним был травник по прозвищу Лис. Тот самый, чей портрет он рисовал по памяти когда-то для монаха-инквизитора.
Бенедикт почувствовал какую-то беспомощность и огляделся. Однако никто ничего не заметил: все сидели, уткнувшись в свои листы. Рем отвлёкся на его прерывистый вздох, но приписал всё холоду и вернулся к своему рисунку, и только белобрысый новичок, перед которым не было мольберта, обратил внимание на его смятение и теперь разглядывал Бенедикта в упор. Тот отвёл глаза и устремил взор на кафедру, где мэтр Лори как раз заканчивал свои пространные объяснения и собирался перейти непосредственно к вскрытию.
— Как видим, — бубнил он, тыча указкой, — тело покрывают множественные следы побоев, синяки и мелкие раны. Это указывает на то, что незадолго перед смертью этот человек был бит дубинкою, а может быть, камнями или же упал с высоты, отчего и умер без покаяния, и тело его в настоящий момент служит нам наглядным, так сказать, пособием… Кхм-кхм! Да. Если приглядеться, мы увидим, что многие раны зажили, хотя не до конца. Есть также и более старые шрамы — вот здесь… здесь… и здесь, на виске. Да. Очевидно, его modus vivendi был таков, что он неоднократно ввязывался, так сказать, в драки, что для него погано кончилось. Не следуйте его примеру, или вы окончите свои дни так же — на анатомическом столе, представляя собой, так сказать, натюрморт… Кхм-кхм! Ну-с, а теперь приступим.
Он отложил указку, с тихим звоном взял из ящичка ланцет и повернулся к телу. По рядам пронёсся возбуждённый шёпот, школяры заинтересованно подались вперёд. Их, столько времени проживших посреди войны, было трудно удивить зрелищем каких-то побоев, вот вскрытие — совсем другое дело. Мэтр Лори отмерил вниз от шеи трупа пальцами сколько-то дюймов, поведал, сколько именно (все записали), и вонзил треугольное лезвие куда-то под грудину.
— Sitis attenti, — комментировал он, — Для начала мы делаем продольный разрез сверху вниз по животу. Мышцы брюшины и косая фасция взрезаются легко, а грудиной мы займёмся позже — там понадобится пила или кусачки для хрящей. Так. А сейчас я… а сейчас… да что ж такое… а… э… господи Иисусе!!! Крик его заставил студентов оторваться от своих дел и взглянуть на кафедру, после чего все тоже разом завопили и повскакивали с мест, опрокидывая лавки и мольберты.
Труп зашевелился! Это не было случайным сокращением мёртвых связок или мышц, нет, человек на столе открыл глаза, затем движением быстрым, как бросок змеи, перехватил занесённую руку хирурга с ланцетом, а другой рукой зажал разрез на животе, откуда начала сочиться тёмная густая кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Шухер! — крикнул кто-то, и мальчишки разбежались кто куда.
Монах тем временем нагнулся над побитым мальчишкой и что-то сделал с ним. Что — Бенедикт не видел, только не прошло и минуты, как мальчик вдруг со всхлипом втянул воздух, застонал и начал шевелиться. Собака стояла рядом. Со всех сторон к ним бежали люди: женщины, мужчины, мастеровые, торговцы и просто прохожие:
— Эй! Отойди от мальчика, ты, бернардинская свинья!
— Я хочу помочь, — смиренно ответил он.
— Я тебе сказал: не трожь мальчишку! Не нужны ему твои поганые молитвы!
Толпа загомонила: «Папское отродье!», «Откуда он тут взялся?», «Мало они пожгли наших жён и мужей, теперь за детей взялись!», «Бросим его в Рейн, пускай читает проповеди селёдкам!»
— Да поймите же, — увещевал монах, — он ранен. Принесите кто-нибудь воды!
Мальчишка снова застонал, кто-то подхватил его на руки и унёс. А Бенедикт наконец нашёл очки, надел их и успел увидеть, как широкоплечий дядька не иначе, каменщик — шагнул вперёд, хватил монаха кулаком по голове, и тот упал. Белый посох выпал из его рук и застучал о камни. Эта сцена так и врезалась в цепкую память художника — толпа, мужчина с мальчиком на руках и падающий бернардинец. Белая собака, больше похожая на волка, зарычала, прыгнула и подобралась возле тела, защищая хозяина. Люди ахнули, отшатнулась, но через миг опомнились. Воздух наполнился камнями. Что было дальше, Бенедикт уже не видел. Раздавались удары, кто-то кричал: «Хватай собаку!», другой отвечал ему: «Ищи дурака!» Чья-то рука помогла Бенедикту подняться, отряхнула его камзол и штаны, он бормотал благодарности… Перед глазами всё плыло. В общем, обошлось, даже очки уцелели, разве что в сутолоке у него срезали кошель, но там были только два несчастных патара, и Бенедикт не очень о них сожалел.
Так вот, человек, сейчас лежащий на столе, и был тем монахом.
Урок продолжался. Мэтр Лори с указкой в руках объяснял, где что находится («…мышцы развиты достаточно… бу-бу-бу-бу… habitus astenicum… бу-бу… наличествует худоба…»), ученики хихикали, скрывая робость и смущение, и обстреливали друг друга шариками жёваной бумаги. Бенедикт рисовал, а мысли его были далеко. Он не завтракал сегодня, в животе урчало. Свинец карандаша скользил по бумаге, а Бенедикт представлял себе голубя на вертеле: поджаристую солёненькую корочку, хрустящие белые косточки и дивный аромат жареной птицы. Чтоб отвлечься, он начал вспоминать другие блюда — хэхактбалы, насибалы, хотпот и хаше, и амстердамские воздушные пироги из риса, и мамашиного гуся по-фламандски — с чесноком и сливками, и угорька на вертеле с двойным брюжским пивом, и колбаски с белым соусом, и каплуна, и бейтувский студень с гречневой мукой и роммельграудом, и горох по-зеландски со шпиком и патокой, и даже «Искушение Янссонса» — запеканку из картошки и солёной рыбы, придуманную в осаждённом Лейдене одной бойкой хозяюшкой и очень популярную в последние три месяца, пока в подвалах города ещё была селёдка и картошка…
Так, размышляя о приятном, пропуская большую часть объяснений хирурга мимо ушей, Бенедикт водил карандашом и глотал слюну, пока вдруг им не овладело deja vu. Он не мог отделаться от ощущения, что всё это с ним уже когда-то было. На мгновение ему стало страшно, по спине пробежал холодок, но в следующий миг он вгляделся в рисунок и понял, в чём дело.
Этого человека он уже когда-то рисовал.
Карандаш проткнул бумагу и нырнул в дырку на мольберте.
— Что за чёрт…
Смерть часто меняет облик человека, но здесь ошибка была исключена. Папаша Норберт мог ругать сына за что угодно, но даже он не мог поспорить с тем, что у Бенедикта фантастическая память на лица. Такая мелочь, как rigor mortis, не могла его обмануть. Секунду или две Бенедикт всматривался в нарисованное лицо, затем в порыве озарения несколькими штрихами добавил к портрету длинные взлохмаченные волосы, «открыл» ему глаза и вздрогнул, словно от удара.
— Матерь Божья!
Перед ним был травник по прозвищу Лис. Тот самый, чей портрет он рисовал по памяти когда-то для монаха-инквизитора.
Бенедикт почувствовал какую-то беспомощность и огляделся. Однако никто ничего не заметил: все сидели, уткнувшись в свои листы. Рем отвлёкся на его прерывистый вздох, но приписал всё холоду и вернулся к своему рисунку, и только белобрысый новичок, перед которым не было мольберта, обратил внимание на его смятение и теперь разглядывал Бенедикта в упор. Тот отвёл глаза и устремил взор на кафедру, где мэтр Лори как раз заканчивал свои пространные объяснения и собирался перейти непосредственно к вскрытию.
— Как видим, — бубнил он, тыча указкой, — тело покрывают множественные следы побоев, синяки и мелкие раны. Это указывает на то, что незадолго перед смертью этот человек был бит дубинкою, а может быть, камнями или же упал с высоты, отчего и умер без покаяния, и тело его в настоящий момент служит нам наглядным, так сказать, пособием… Кхм-кхм! Да. Если приглядеться, мы увидим, что многие раны зажили, хотя не до конца. Есть также и более старые шрамы — вот здесь… здесь… и здесь, на виске. Да. Очевидно, его modus vivendi был таков, что он неоднократно ввязывался, так сказать, в драки, что для него погано кончилось. Не следуйте его примеру, или вы окончите свои дни так же — на анатомическом столе, представляя собой, так сказать, натюрморт… Кхм-кхм! Ну-с, а теперь приступим.
Он отложил указку, с тихим звоном взял из ящичка ланцет и повернулся к телу. По рядам пронёсся возбуждённый шёпот, школяры заинтересованно подались вперёд. Их, столько времени проживших посреди войны, было трудно удивить зрелищем каких-то побоев, вот вскрытие — совсем другое дело. Мэтр Лори отмерил вниз от шеи трупа пальцами сколько-то дюймов, поведал, сколько именно (все записали), и вонзил треугольное лезвие куда-то под грудину.
— Sitis attenti, — комментировал он, — Для начала мы делаем продольный разрез сверху вниз по животу. Мышцы брюшины и косая фасция взрезаются легко, а грудиной мы займёмся позже — там понадобится пила или кусачки для хрящей. Так. А сейчас я… а сейчас… да что ж такое… а… э… господи Иисусе!!! Крик его заставил студентов оторваться от своих дел и взглянуть на кафедру, после чего все тоже разом завопили и повскакивали с мест, опрокидывая лавки и мольберты.
Труп зашевелился! Это не было случайным сокращением мёртвых связок или мышц, нет, человек на столе открыл глаза, затем движением быстрым, как бросок змеи, перехватил занесённую руку хирурга с ланцетом, а другой рукой зажал разрез на животе, откуда начала сочиться тёмная густая кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186