«Бросьте, синьор Барба, сказал Йост, заметив, как тот хмурится и поджимает губы. — Время смутное, и будь вы на их месте, вы бы тоже никому не доверяли». Как ни странно, положение исправила Октавия — к полудню непоседа пробудилась, на втором привале смыла краску, стёрла воск, а к вечеру избавилась от надоевшего корсета с золотом и двинулась до музыкантов — наводить мосты.
— А я тоже умею петь! — без предисловий объявила она, подойдя к костру, возле которого сидели бродячие артисты. Фриц в очередной раз позавидовал её задорному нахальству: девочка, казалось, не испытывала к этим хмурым дядькам ни предубеждения, ни страха. Впрочем, то была не сила духа, а, скорее, детская непосредственность. Как в своё время ей не показался страшным кукольник с его сундуками, зонтиком и бородой, так и сейчас она не видела опасности в этих шестерых заросших мужиках с их барабанами, бурдонами, кривыми дудками и арфами. Октавия, как мышка, от природы обладала даром чувствовать опасность и, когда той не было, вела себя без всяких церемоний.
— Да? — невозмутимо бросил один, самый высокий, поворачивая перед огнём барабан, чтобы кожа на нём лучше просохла. Время от времени он ударял в него ладонью, извлекая гулкий дребезжащий звук, кривился и сушил опять. — И что же ты поёшь?
— А песни!
Парни одобрительно заусмехались и запереглядывались. В своём розовом платьице, в старенькой накидке, перешитой из театрального занавеса, с голубыми волосами, Октавия даже сейчас походила на большую куклу. Сердиться на неё было решительно невозможно.
— Хотел бы я послушать, как поют не песни! — высказался крайний слева — желтоволосый здоровяк с кривой ухмылкой, и ему закивали все остальные. — А что за песни ты поёшь?
— Всякие. Что вы хотите послушать?
— Чего-нибудь помедленнее, — сказал кто-то.
— Я знаю одну, она называется «Ez ist hiute eyn wunnychlicher tac». Спеть её? послышалось со всех сторон. Давай «Спой! Спой! начинай!»
— Постой, — остановил её один музыкант, эту песню я знаю! Там проигрыш. — Он полез в мешок, вытащил скрипку, подул на неё, пощипал струны, подкрутил колки и взялся за смычок. — Ну-ка, давай вместе. Три, четыре!..
Йост, бородатый кукольник и Фриц с удивлением насторожили уши, а Октавия сложила за спиной ладошки и запела. У неё оказался тонкий голос — не писклявый, но высокий, он слегка дрожал, но мелодию девочка вела вполне уверенно. Все шестеро музыкантов опять переглянулись. — А у малышки есть чувство ритма… — одобрительно проговорил бритоголовый. — А вот эту песню ты знаешь? — Он отбил на барабане пару тактов, мыча под нос мелодию, и поднял взгляд на девочку. — А? Знаешь?
— Конечно знаю!
— Да? Эй, Рейно! — обернулся барабанщик к своему приятелю — тому здоровяку, который сидел по левую руку. — Рейно, ты нам нужен. Доставай свою флейту.
— А я уже, — поднял тот инструмент, который в его лапище казался маленькой соломинкой. — Чего играем?
— Douce Dame Jolie! — Барабанщик потёр ладони, взял на изготовку палочки и снова повернулся к девочке. — Ну, на три четверти. Пошли!
Грянули. Октавия заволновалась и вступила позже, а инструменты — скрипка, флейта, барабан — едва её не заглушили, но предводитель сделал знак играть потише, подхватил припев, и плясовая понеслась по нарастающей. Когда мелодия утихла, все на поляне засвистели и заулюлюкали, захлопали в ладоши.
— А ну, ещё!
— Ещё, ещё!
— А можно я одна? А то я не привыкла…
— Пой одна!
— Только я спою очень старую песню, ей меня научил мой отец, — предупредила Октавия и запела «Two Sostra».
Суровая песня, с её медленным маршевым ритмом, в исполнении ребёнка прозвучала пугающе серьёзно, как далёкий зов морской сирены или как плач ангела на похоронах. Все слушали, разинув рты.
— Святая Катерина! — высказался кто-то, когда песня кончилась. — Чтоб мне лопнуть: эта девочка знает по-норманнски!
— И поёт Танхаузера и Машо, — добавил барабанщик. Конечно, это не Дюфай, но и не деревенские попевки…
Сколько тебе лет, дитя?
— Девять.
— Быть не может! А ты знаешь что-нибудь ещё?
— Я знаю много песен, у нас в трактире часто останавливались музыканты…
И она запела «Ai vis lo lop». Музыканты подхватили, но на середине девочка охрипла. Шпильманы залопотали и потащили её поближе к огню. Их суету не прервала даже каша, которая поспела и полезла через край. Пока одни музыканты добывали девочке тарелку и ложку, а другие наливали ей горячее питьё, барабанщик оглянулся на повозку и махнул рукой;
— Эй, Йост! И вы, господин хороший, как вас… — Он прищёлкнул пальцами. — Что вы сидите там, как эти самые? Идите к нам.
Йост, кукольник и Фридрих не заставили себя упрашивать и присоединились к трапезе. По кругу пустили бутылку, и через некоторое время музыканты уже оттаяли и вели себя вполне доброжелательно, даже сквернословить стали меньше. Принятая в круг Октавия была уже накоротке со всеми и, набив рот ветчиной и хлебом, начала болтать.
— Так здорово путешествовать, я уже столько всего видела! А знаете, сколько у господина Карла кукол? У меня никогда не было столько! Дома я жила одна с шестью сестрами и братом, однажды у меня был всамделишный котёнок, только тётя его не хотела кормить, и дядя Корнелис его утопил, а потом никого не было… А правда, что тополя — это большие одуванчики? Юбка — это когда две ноги в одну штанину! Как тебя зовут? У тебя такие светлые волосы! У меня тоже были почти такие же, только я в синьку упала. Ой, можно мне скрипочку потрогать? А в Брюгге где вы выступали? Ой, в Брюгге были во-от такие корабли — шириной с эту поляну! А вы знаете, что у птиц нос — это рот?
Ну и так далее.
— Не разговаривай во время еды, Октавия, — строго сказал Карл Барба.
— Да пусть себе болтает, — снисходительно разрешил барабанщик. — А вы славный малый, даром что из Сицилии. Не держите обиды — мы же не со зла. Когда нам Йост навяливал взять вас с собой, мы решили, будто вы какой-то хлыщ из городских, ну, знаете, из тех, кому нужна охрана.
— А вы тоже хороши! Как выезжали, вы столько спеси на себя напустили — просто фу-ты ну-ты!
Он фыркнул и хлопнул его по плечу. Все заржали.
— Точняк, мы из-за этого и злились, — поддакнул ему здоровый, пальцами выловил из кипящего котелка кусок мяса и положил Октавии в тарелку. — А чего? Любой рассердится. Паси тут всяких, будто нам своих забот мало…
— A propos, — он вытер руку о штаны и протянул её кукольнику, — меня зовут Рейно. Рейно Моргенштерн.
— Ка… Каспар, — представился Карл Барба, пожимая ему руку. — Я назвался Каспаром, чтоб выехать из города, — добавил он. — На самом же деле…
— Да зовитесь как угодно, — перебил его барабанщик. — Только если вы Каспар, тогда я — Тойфель. Михель дер Тойфель, или просто Тойфель.
— Тойфель? — удивился кукольник и поправил очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— А я тоже умею петь! — без предисловий объявила она, подойдя к костру, возле которого сидели бродячие артисты. Фриц в очередной раз позавидовал её задорному нахальству: девочка, казалось, не испытывала к этим хмурым дядькам ни предубеждения, ни страха. Впрочем, то была не сила духа, а, скорее, детская непосредственность. Как в своё время ей не показался страшным кукольник с его сундуками, зонтиком и бородой, так и сейчас она не видела опасности в этих шестерых заросших мужиках с их барабанами, бурдонами, кривыми дудками и арфами. Октавия, как мышка, от природы обладала даром чувствовать опасность и, когда той не было, вела себя без всяких церемоний.
— Да? — невозмутимо бросил один, самый высокий, поворачивая перед огнём барабан, чтобы кожа на нём лучше просохла. Время от времени он ударял в него ладонью, извлекая гулкий дребезжащий звук, кривился и сушил опять. — И что же ты поёшь?
— А песни!
Парни одобрительно заусмехались и запереглядывались. В своём розовом платьице, в старенькой накидке, перешитой из театрального занавеса, с голубыми волосами, Октавия даже сейчас походила на большую куклу. Сердиться на неё было решительно невозможно.
— Хотел бы я послушать, как поют не песни! — высказался крайний слева — желтоволосый здоровяк с кривой ухмылкой, и ему закивали все остальные. — А что за песни ты поёшь?
— Всякие. Что вы хотите послушать?
— Чего-нибудь помедленнее, — сказал кто-то.
— Я знаю одну, она называется «Ez ist hiute eyn wunnychlicher tac». Спеть её? послышалось со всех сторон. Давай «Спой! Спой! начинай!»
— Постой, — остановил её один музыкант, эту песню я знаю! Там проигрыш. — Он полез в мешок, вытащил скрипку, подул на неё, пощипал струны, подкрутил колки и взялся за смычок. — Ну-ка, давай вместе. Три, четыре!..
Йост, бородатый кукольник и Фриц с удивлением насторожили уши, а Октавия сложила за спиной ладошки и запела. У неё оказался тонкий голос — не писклявый, но высокий, он слегка дрожал, но мелодию девочка вела вполне уверенно. Все шестеро музыкантов опять переглянулись. — А у малышки есть чувство ритма… — одобрительно проговорил бритоголовый. — А вот эту песню ты знаешь? — Он отбил на барабане пару тактов, мыча под нос мелодию, и поднял взгляд на девочку. — А? Знаешь?
— Конечно знаю!
— Да? Эй, Рейно! — обернулся барабанщик к своему приятелю — тому здоровяку, который сидел по левую руку. — Рейно, ты нам нужен. Доставай свою флейту.
— А я уже, — поднял тот инструмент, который в его лапище казался маленькой соломинкой. — Чего играем?
— Douce Dame Jolie! — Барабанщик потёр ладони, взял на изготовку палочки и снова повернулся к девочке. — Ну, на три четверти. Пошли!
Грянули. Октавия заволновалась и вступила позже, а инструменты — скрипка, флейта, барабан — едва её не заглушили, но предводитель сделал знак играть потише, подхватил припев, и плясовая понеслась по нарастающей. Когда мелодия утихла, все на поляне засвистели и заулюлюкали, захлопали в ладоши.
— А ну, ещё!
— Ещё, ещё!
— А можно я одна? А то я не привыкла…
— Пой одна!
— Только я спою очень старую песню, ей меня научил мой отец, — предупредила Октавия и запела «Two Sostra».
Суровая песня, с её медленным маршевым ритмом, в исполнении ребёнка прозвучала пугающе серьёзно, как далёкий зов морской сирены или как плач ангела на похоронах. Все слушали, разинув рты.
— Святая Катерина! — высказался кто-то, когда песня кончилась. — Чтоб мне лопнуть: эта девочка знает по-норманнски!
— И поёт Танхаузера и Машо, — добавил барабанщик. Конечно, это не Дюфай, но и не деревенские попевки…
Сколько тебе лет, дитя?
— Девять.
— Быть не может! А ты знаешь что-нибудь ещё?
— Я знаю много песен, у нас в трактире часто останавливались музыканты…
И она запела «Ai vis lo lop». Музыканты подхватили, но на середине девочка охрипла. Шпильманы залопотали и потащили её поближе к огню. Их суету не прервала даже каша, которая поспела и полезла через край. Пока одни музыканты добывали девочке тарелку и ложку, а другие наливали ей горячее питьё, барабанщик оглянулся на повозку и махнул рукой;
— Эй, Йост! И вы, господин хороший, как вас… — Он прищёлкнул пальцами. — Что вы сидите там, как эти самые? Идите к нам.
Йост, кукольник и Фридрих не заставили себя упрашивать и присоединились к трапезе. По кругу пустили бутылку, и через некоторое время музыканты уже оттаяли и вели себя вполне доброжелательно, даже сквернословить стали меньше. Принятая в круг Октавия была уже накоротке со всеми и, набив рот ветчиной и хлебом, начала болтать.
— Так здорово путешествовать, я уже столько всего видела! А знаете, сколько у господина Карла кукол? У меня никогда не было столько! Дома я жила одна с шестью сестрами и братом, однажды у меня был всамделишный котёнок, только тётя его не хотела кормить, и дядя Корнелис его утопил, а потом никого не было… А правда, что тополя — это большие одуванчики? Юбка — это когда две ноги в одну штанину! Как тебя зовут? У тебя такие светлые волосы! У меня тоже были почти такие же, только я в синьку упала. Ой, можно мне скрипочку потрогать? А в Брюгге где вы выступали? Ой, в Брюгге были во-от такие корабли — шириной с эту поляну! А вы знаете, что у птиц нос — это рот?
Ну и так далее.
— Не разговаривай во время еды, Октавия, — строго сказал Карл Барба.
— Да пусть себе болтает, — снисходительно разрешил барабанщик. — А вы славный малый, даром что из Сицилии. Не держите обиды — мы же не со зла. Когда нам Йост навяливал взять вас с собой, мы решили, будто вы какой-то хлыщ из городских, ну, знаете, из тех, кому нужна охрана.
— А вы тоже хороши! Как выезжали, вы столько спеси на себя напустили — просто фу-ты ну-ты!
Он фыркнул и хлопнул его по плечу. Все заржали.
— Точняк, мы из-за этого и злились, — поддакнул ему здоровый, пальцами выловил из кипящего котелка кусок мяса и положил Октавии в тарелку. — А чего? Любой рассердится. Паси тут всяких, будто нам своих забот мало…
— A propos, — он вытер руку о штаны и протянул её кукольнику, — меня зовут Рейно. Рейно Моргенштерн.
— Ка… Каспар, — представился Карл Барба, пожимая ему руку. — Я назвался Каспаром, чтоб выехать из города, — добавил он. — На самом же деле…
— Да зовитесь как угодно, — перебил его барабанщик. — Только если вы Каспар, тогда я — Тойфель. Михель дер Тойфель, или просто Тойфель.
— Тойфель? — удивился кукольник и поправил очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186