Шнырь привалился к стенке, пытаясь отдышаться, сплюнул, отхаркнулся. Грудь его ходила ходуном, руки тряслись. Остальные трое выглядели не лучше, разве что рубашки не в крови да зубы целые.
— Ну, Шнырь, ну, ты дал! — восхищённо покрутил носом один из них. — Поначалу, когда начали тебя махратить, я уж думал: всё — уроют тебя щас. А ты, глянь, и сам ушёл, и нам помог, и этим навалял…
— Уж да, так да! — подтвердил второй, осторожно щупая свой синяк. — А я и не знал, что ты дубиной можешь. Думал, только по домам шуршишь, а ты, оказывается, парень жох! Уважаю.
Шнырь молчал. Откуда в нём взялось умение так драться, он не знал. Но появилось оно весьма кстати. Впрочем, он был не уверен, сможет ли при надобности повторить. Ощущение чужого присутствия внутри исчезло, оставив только пустоту и непонятный привкус сожаления: «Эх… Все его устремления и цели показались вдруг какими-то мелкими и глупыми. Дубинка потерялась. Кости ныли, мышцы словно калились свинцом. Он попытался отлепиться от стены — не получилось: повело. Привалился спиной. Поднял взгляд. Небо потемнело окончательно. Высыпали звёзды. Круглая луна маячила сквозь облака, как оловянная тарелка; в её свете городские улицы и набережная были как на ладони. Сквозь куртку и рубашку ощущались стылые неровности стены. От воды тянуло сыростью и гнилью.
— Пошли вы все…— вдруг вырвалось у него. Приятели переглянулись.
— Да брось ты, Шнырь! Отважно вышло…
— Я говорю: подите к чёрту! — взорвался он. — Приятели… Дерьмо свинячье! Я на вас надеялся, а вы… Трепаться только мастера, на вассере стоять да ширмы чистить.
— Всё! Один я с этих пор. Валите к дьяволу, на все четыре стороны.
— Иоахим, ну чего ты?.. — Первый примирительно тронул его за плечо. — Ну куда ты один? Нам теперь, наоборот, гуртом держаться надо, где-то бабки доставать. Ведь ежели поймают, Цапель с тебя шкуру спустит, а так, всех вместе, может быть, ещё послушает.
— А мне чихать. Спустит так спустит. — Шнырь стряхнул его руку с плеча, тронул кровь под носом и под ухом, посмотрел на ладонь и вытер её о штаны. — На кой мне такие подельники, которые чуть что — сразу в кусты? Я вам больше не товарищ. Пояли?
— Куда ты?
— Всё равно куда. Лишь бы отсюдова подальше.
— А… нам куда тогда?
— Да хоть в воду!
Он махнул рукой и, не оглядываясь, двинулся по набережной Блошиной Канавы. Вскоре он скрылся за углом.
— Чего это с ним? — с недоумением и даже опаской спросил один из троицы, глядя ему вслед. — На себя стал не похож. Ровно бес какой в него вселился…
— И то, — кивнул второй, — на самом деле диковато. Я Иоахима шесть лет знаю, а такого не было. Где он так наловчился? Одним махом четверых!
— Да ещё каких четверых…
— Что верно, то верно: у Цапеля в охранниках кто попало не ходит.
— В жизни такого не видел.
— А я видел, — мрачно сказал молчавший доселе третий и плюнул.
— Когда? — обернулся первый.
— Так… было дело, — уклончиво ответил третий.
— И чего?
— А ничего. Пущай идёт. Он конченый теперь.
Приятели замялись. Переглянулись.
— Да ну, чего ты… Может, ещё отвертится.
— Не отвертится. Тут без колдовства не обошлось. Падла буду — конченый он. Конченый.
Повисла тишина. Сразу стало как-то холодней. Первый на всякий случай осенил себя крестом, остальные двое поспешили последовать его примеру.
— Брешешь, Штихель, — неуверенно сказал парень с синяком, нелепо двигая шеей в тесном вороте, будто ему стало трудно дышать. — Откудова тебе знать?
Поименованный Штихель помедлил, потом отвернулся.
— Оттудова.
Вышли мыши как-то раз
Поглядеть, который час.
Раз, два, три, четыре —
Мыши дёрнули за три.
Вдруг раздался страшный звон,
Убежали мышки вон
— Как замечательно! — Октавия засмеялась и захлопала в ладоши. — Ещё! Еще! Почитай ещё! Ты знаешь ещё что-нибудь?
Фриц замялся.
— Я так, сразу, и не вспомню, — признался он.
— Ну пожалуйста, ну Фридрих, ну ещё что-нибудь такое, про мышек!
— Да не помню я… А тебе что, мышки разве нравятся?
— Ага! То есть нет — я их боюсь, но в песенках они такие смешные! Расскажи что-нибудь ещё.
— Ну ладно, — согласился Фриц, тем более что как раз сейчас ему припомнилась ещё одна считалка. — Ладно.
Мышка в кружечке зелёной
Наварила кашки пшённой.
Ребятишек дюжина
Ожидает ужина.
Всем по ложечке досталось —
Ни крупинки не осталось!
— Ой, здорово, здорово! Спасибо! — Девчонка подскочила к Фрицу, обняла его за шею и по-детски клюнула губами в щёку.
— Ты просто настоящий поэт.
Мальчишка покраснел и стал высвобождаться из объятий.
— Да ну, чего ты… пусти…
— Забавные стишки. — Карл Барба поправил на носу очки и посмотрел на башенные часы, большая стрелка на которых подползала к девяти. — Откуда ты их знаешь?
— А, это так… считалки. Я их сестрёнке рассказывал. Она тоже мышей боялась, а мне не нравилось, когда она все время визжала. Я хотел, чтоб она перестала их бояться.
— И она перестала?
— Наверное, да…
— А где сейчас твоя сестра? Фриц совсем погрустнел.
— Я… я не знаю, Карл-баас. Они… их… Я давно ушёл из дому.
— Ну что за помощники мне попадаются! — с чувством сказал бородач. — Одни сплошные беглецы. То Карло, то Алексей, теперь вот вы… Однако что это мы так долго причаливаем?
А причаливали и самом деле долго. Большинство пристаней в пригороде было занято, а хозяева двух-трёх пустых ожидали в ближайшее часы какие-то баржи. Шкипер «Жанетты» спорил до хрипоты, дымил трубкой, тряс колпаком, потел и ругался. Скорее всего он был прав: никаких барж не предвиделось, просто арендаторы стремились набить цену за швартовку, а переплачивать ему не хотелось. Три с половиной часа баржа стояла на фарватере, мешая судоходству, пока терпение шкипера не лопнуло и он не приказал сниматься с якоря и продвигаться в город по каналам. Из-за завышенной цены въездная пошлина на шлюзе съела столько же, но и разгружать теперь получалось ближе. Очень скоро плоская равнина кончилась, и Брюгге выплыл им навстречу выщербленными стенами своих окраин, которые, впрочем, вскоре сменили дома старой застройки, жилые и многоэтажные, закрывавшие обзор. Запахло морем.
Дома большей частью были шириной в одну комнату, черепичный скат одного упирался в скат соседнего, и островерхие крыши сливались на фоне утреннего неба в пильчатый драконий гребень. Над ними, видимая издалека, возвышалась белая громада башни Белфри — гордости суконных рядов. Не было двух одинаковых фасадов, что по форме, что по цвету, многие дома опутывал плющ, а окна часто выходили прямо на канал, без всякой набережной или тротуара. Нигде не было занавесок — это действовал gezelling — герцог Альба среди прочих приказов запретил фламандцам занавешивать окна, дабы шторы не скрывали от испанских солдат намерений хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Ну, Шнырь, ну, ты дал! — восхищённо покрутил носом один из них. — Поначалу, когда начали тебя махратить, я уж думал: всё — уроют тебя щас. А ты, глянь, и сам ушёл, и нам помог, и этим навалял…
— Уж да, так да! — подтвердил второй, осторожно щупая свой синяк. — А я и не знал, что ты дубиной можешь. Думал, только по домам шуршишь, а ты, оказывается, парень жох! Уважаю.
Шнырь молчал. Откуда в нём взялось умение так драться, он не знал. Но появилось оно весьма кстати. Впрочем, он был не уверен, сможет ли при надобности повторить. Ощущение чужого присутствия внутри исчезло, оставив только пустоту и непонятный привкус сожаления: «Эх… Все его устремления и цели показались вдруг какими-то мелкими и глупыми. Дубинка потерялась. Кости ныли, мышцы словно калились свинцом. Он попытался отлепиться от стены — не получилось: повело. Привалился спиной. Поднял взгляд. Небо потемнело окончательно. Высыпали звёзды. Круглая луна маячила сквозь облака, как оловянная тарелка; в её свете городские улицы и набережная были как на ладони. Сквозь куртку и рубашку ощущались стылые неровности стены. От воды тянуло сыростью и гнилью.
— Пошли вы все…— вдруг вырвалось у него. Приятели переглянулись.
— Да брось ты, Шнырь! Отважно вышло…
— Я говорю: подите к чёрту! — взорвался он. — Приятели… Дерьмо свинячье! Я на вас надеялся, а вы… Трепаться только мастера, на вассере стоять да ширмы чистить.
— Всё! Один я с этих пор. Валите к дьяволу, на все четыре стороны.
— Иоахим, ну чего ты?.. — Первый примирительно тронул его за плечо. — Ну куда ты один? Нам теперь, наоборот, гуртом держаться надо, где-то бабки доставать. Ведь ежели поймают, Цапель с тебя шкуру спустит, а так, всех вместе, может быть, ещё послушает.
— А мне чихать. Спустит так спустит. — Шнырь стряхнул его руку с плеча, тронул кровь под носом и под ухом, посмотрел на ладонь и вытер её о штаны. — На кой мне такие подельники, которые чуть что — сразу в кусты? Я вам больше не товарищ. Пояли?
— Куда ты?
— Всё равно куда. Лишь бы отсюдова подальше.
— А… нам куда тогда?
— Да хоть в воду!
Он махнул рукой и, не оглядываясь, двинулся по набережной Блошиной Канавы. Вскоре он скрылся за углом.
— Чего это с ним? — с недоумением и даже опаской спросил один из троицы, глядя ему вслед. — На себя стал не похож. Ровно бес какой в него вселился…
— И то, — кивнул второй, — на самом деле диковато. Я Иоахима шесть лет знаю, а такого не было. Где он так наловчился? Одним махом четверых!
— Да ещё каких четверых…
— Что верно, то верно: у Цапеля в охранниках кто попало не ходит.
— В жизни такого не видел.
— А я видел, — мрачно сказал молчавший доселе третий и плюнул.
— Когда? — обернулся первый.
— Так… было дело, — уклончиво ответил третий.
— И чего?
— А ничего. Пущай идёт. Он конченый теперь.
Приятели замялись. Переглянулись.
— Да ну, чего ты… Может, ещё отвертится.
— Не отвертится. Тут без колдовства не обошлось. Падла буду — конченый он. Конченый.
Повисла тишина. Сразу стало как-то холодней. Первый на всякий случай осенил себя крестом, остальные двое поспешили последовать его примеру.
— Брешешь, Штихель, — неуверенно сказал парень с синяком, нелепо двигая шеей в тесном вороте, будто ему стало трудно дышать. — Откудова тебе знать?
Поименованный Штихель помедлил, потом отвернулся.
— Оттудова.
Вышли мыши как-то раз
Поглядеть, который час.
Раз, два, три, четыре —
Мыши дёрнули за три.
Вдруг раздался страшный звон,
Убежали мышки вон
— Как замечательно! — Октавия засмеялась и захлопала в ладоши. — Ещё! Еще! Почитай ещё! Ты знаешь ещё что-нибудь?
Фриц замялся.
— Я так, сразу, и не вспомню, — признался он.
— Ну пожалуйста, ну Фридрих, ну ещё что-нибудь такое, про мышек!
— Да не помню я… А тебе что, мышки разве нравятся?
— Ага! То есть нет — я их боюсь, но в песенках они такие смешные! Расскажи что-нибудь ещё.
— Ну ладно, — согласился Фриц, тем более что как раз сейчас ему припомнилась ещё одна считалка. — Ладно.
Мышка в кружечке зелёной
Наварила кашки пшённой.
Ребятишек дюжина
Ожидает ужина.
Всем по ложечке досталось —
Ни крупинки не осталось!
— Ой, здорово, здорово! Спасибо! — Девчонка подскочила к Фрицу, обняла его за шею и по-детски клюнула губами в щёку.
— Ты просто настоящий поэт.
Мальчишка покраснел и стал высвобождаться из объятий.
— Да ну, чего ты… пусти…
— Забавные стишки. — Карл Барба поправил на носу очки и посмотрел на башенные часы, большая стрелка на которых подползала к девяти. — Откуда ты их знаешь?
— А, это так… считалки. Я их сестрёнке рассказывал. Она тоже мышей боялась, а мне не нравилось, когда она все время визжала. Я хотел, чтоб она перестала их бояться.
— И она перестала?
— Наверное, да…
— А где сейчас твоя сестра? Фриц совсем погрустнел.
— Я… я не знаю, Карл-баас. Они… их… Я давно ушёл из дому.
— Ну что за помощники мне попадаются! — с чувством сказал бородач. — Одни сплошные беглецы. То Карло, то Алексей, теперь вот вы… Однако что это мы так долго причаливаем?
А причаливали и самом деле долго. Большинство пристаней в пригороде было занято, а хозяева двух-трёх пустых ожидали в ближайшее часы какие-то баржи. Шкипер «Жанетты» спорил до хрипоты, дымил трубкой, тряс колпаком, потел и ругался. Скорее всего он был прав: никаких барж не предвиделось, просто арендаторы стремились набить цену за швартовку, а переплачивать ему не хотелось. Три с половиной часа баржа стояла на фарватере, мешая судоходству, пока терпение шкипера не лопнуло и он не приказал сниматься с якоря и продвигаться в город по каналам. Из-за завышенной цены въездная пошлина на шлюзе съела столько же, но и разгружать теперь получалось ближе. Очень скоро плоская равнина кончилась, и Брюгге выплыл им навстречу выщербленными стенами своих окраин, которые, впрочем, вскоре сменили дома старой застройки, жилые и многоэтажные, закрывавшие обзор. Запахло морем.
Дома большей частью были шириной в одну комнату, черепичный скат одного упирался в скат соседнего, и островерхие крыши сливались на фоне утреннего неба в пильчатый драконий гребень. Над ними, видимая издалека, возвышалась белая громада башни Белфри — гордости суконных рядов. Не было двух одинаковых фасадов, что по форме, что по цвету, многие дома опутывал плющ, а окна часто выходили прямо на канал, без всякой набережной или тротуара. Нигде не было занавесок — это действовал gezelling — герцог Альба среди прочих приказов запретил фламандцам занавешивать окна, дабы шторы не скрывали от испанских солдат намерений хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186