— обратился он к своим слушателям. Такое мелкое, малозаметное существо, а столько в нём сосредоточено! Воистину достойный пример того, как малое становится великим, обретая слаженность и организованность. Ведь сии ничтожные твари приносят нам и мёд, и воск, и прочие… э-э-э… полезные субстанции, как-то: перга, пчелиный клей (idem прополис), а также маточное, прошу прощения, молочко. Чего уж говорить о пчелином яде истинной панацее от множества телесных хворей! А иногда и душевных… Не правда ли, дитя?
Он хмыкнул, обернулся, плотнее притворил леток и двинулся к стене амбара, туда, где на ворохе сухой соломы сидела девушка с зелёными глазами, не так давно разменявшая свой второй десяток. Тоненькая, невысокая, светловолосая, она носила будничное платье небогатой горожанки — белую рубашку, тёмно-красный корсет и длинную коричневую юбку с передником, некогда тоже белоснежным, а теперь разодранным и грязным. Голова её была обнажена, светлые волосы рассыпались по плечам; шаль и старенький белый чепец валялись рядом на соломе. Никаких украшений, колец, даже ниточки бус на ней не было, она ничем не выделялась среди прочих подобных девиц: служанок, кружевниц, молочниц, судомоек. Глаза её — расширенные, блестящие, с мольбой и безнадёжным отчаянием неотрывно следили за приближающимся толстяком, а точнее — за пчелой в его руках. Двинуться девица не могла: ноги и руки у неё были крепко перетянуты верёвками.
— Не нравится мне эта затея, — сквозь зубы вымолвила Зерни, созерцая эту сцену. Впрочем, ворчала она так себе, негромко, чтоб услышал только Рутгер, на крайняк Матиас. Но господин Андерсон обладал исключительным слухом.
— Молчать, вы, там! — скомандовал он, не отводя взгляда от съёжившейся девушки. — Я плачу вам не за то, чтоб слушать, что вам нравится, а что нет. Губы его, однако, продолжали улыбаться, только при взгляде на эту улыбку делалось нехорошо.
«By Gott, — отстранённо подумал Рутгер. — Я совсем перестал понимать, что творится… Совсем перестал».
По крыше шелестело. Дождь — холодный, нудный, надоедливый, не унимался третьи сутки. Польдеры грозило затопить, каналы вздулись, на плотинах то и дело стравливали воду. Шлюзы прорывало, ветряки работали круглые сутки. Всё отсырело. Троица наёмников расположилась у костра: Рутгер устроился на снятом седле, Зерги облюбовала чурбачок, на котором кололи дрова, Матиас стоял, подпирая потолочный столбик. Очаг стрелял, вонял и еле теплился, противный белый дым слоился под стропилами, свивался в осьминожьи щупальца и неохотно выползал в три узких окна. Серый, пасмурный свет пробивался навстречу. Дверь Андерсон прикрыл, и всё равно оттуда тянуло холодом и сыростью. Лошади в углу амбара фыркали, мотали мордами, копались в грязных торбах и шумно хрустели овсом.
Рутгер протёр глаза, слезящиеся от дыма и бессонной ночи, поморгал и нахмурился, припомнив, как вчера они выследили и схватили эту вроде бы на первый взгляд никчёмную девицу на канале, куда она вышла с корзинкой белья, схватили ловко и молниеносно, как охотники на ведьм, связали, перебросили через седло, а городская стража, с коей Андерсон заранее договорился, отвела глаза. Должно быть, мимоходом рассудил наёмник, Андерсон имел в таких делах немалый опыт и сноровку. Как бы то ни было, всё вышло гладко, их никто не стал преследовать. И только взгляды Зерги — хмурые, косые, настороженные, не сулили ничего хорошего. То, как она сейчас посматривала на Андерсона и на юную пленницу, как поглаживала ложе арбалета, кусала губы и нервически грызла одну соломину за другой, заставляло Рутгера насторожиться и чего-то ждать. Чего — он сам не знал, а поразмыслив, решил, что предпочёл бы и не знать вообще. Что-то здесь творилось странное, какая-то бесовщина была в этой бессмысленной погоне, в этих ульях, пчёлах, в этом господине Андерсоне, то ли маге, то ли медикусе, то ли дворянине, который никогда не спал, пил, не пьянея, и так умело крал девчонок, будто всю жизнь только этим и занимался. Разбой, грабёж, даже похищение — всё это были вещи, в общем-то, привычные, знакомые, но что-то говорило Рутгеру; не так всё просто.
Тем временем Андерсон уже подошёл к девице вплотную, опустился перед нею на одно колено, словно рыцарь перед дамой сердца, и продемонстрировал зажатую в пальцах пчелу. Насекомое шевелило челюстями и остервенело изгибало полосатое брюшко. В этих движениях было что-то отвратительное. Матиас тихо выругался.
— Ну что, — спросил толстяк, глядя пленнице в глаза — серое против зелёного, — так и будем играть в молчанку? Так что ж нам делать? — Он вздохнул и перевёл взгляд на пчелу. — А? Может, лучше — в прятки? Рассчитаться для начала… «Пчёлка-пчёлка, дай ответ… никакой там пчёлки нет…» Пленница разлепила дрожащие губы.
— Не надо… — всхлипнула она. — Прошу вас, господин… господин… я… — Она сглотнула. — Мне… Меня нельзя…
По щекам её струились слёзы. Голос у неё был очень тихий, Рутгер едва расслышал, что она сказала. Он вдруг поймал себя на мысли, что не знает даже, как её зовут: промеж них толстяк называл её Кошкой. Сама она хранила на этот счёт молчание, не угрожала, не сулила денег, не кричала, только тихо принимала всё, что с ней творили, не надеясь на спасение. Андерсон положил руку ей на плечо, и девчушка вздрогнула, как от удара.
— Я знаю, что нельзя, — сочувственно заверил он. — Знаю. Но что мне делать? Ты ведь догадываешься, что я собираюсь делать? А? Догадываешься, для чего? Так, может, ты всё-таки знаешь, как его позвать? Может, ты мне просто скажешь, а?
Девушка посмотрела на него и молча помотала головой. Господин Андерсон вздохнул:
— Что ж, дитя… ты не оставляешь мне другого выхода.
Он закатал девушке рукав и движением быстрым, как ланцет цирюльника, приложил ей к сгибу локтя бьющееся насекомое. Девушка вскрикнула, как заскулила, напряглась, обмякла, сморщилась. Потом вскинула голову, раскрыла рот и зарыдала в голос. Теперь в её взгляде читался неприкрытый ужас. Андерсон потрепал её по щеке, девушка только мотнула головой. Её широко распахнутые, полные слёз глаза неотрывно смотрели на троицу у костра. Зерги снова выругалась.
— Ну, всё, — сказал толстяк, раздавил пчелу, бросил трупик на пол и брезгливо отряхнул ладони. — Теперь только ждать.
Он выудил откуда-то кинжал, разрезал путы, связывающие девушку, встал и отряхнулся. Та не двинулась, не попыталась убежать, а только подобрала под себя ноги в полосатых вязаных чулках и схватилась за горло. Рыдания вскоре стихли, девушка сидела, всхлипывала, гулко сглатывала слюну и тёрла глаза. Дыхание её сделалось шумным и порывистым. Господин Андерсон стоял и наблюдал за ней с философическим спокойствием, и Рутгер вдруг решился.
— Господин Андерсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Он хмыкнул, обернулся, плотнее притворил леток и двинулся к стене амбара, туда, где на ворохе сухой соломы сидела девушка с зелёными глазами, не так давно разменявшая свой второй десяток. Тоненькая, невысокая, светловолосая, она носила будничное платье небогатой горожанки — белую рубашку, тёмно-красный корсет и длинную коричневую юбку с передником, некогда тоже белоснежным, а теперь разодранным и грязным. Голова её была обнажена, светлые волосы рассыпались по плечам; шаль и старенький белый чепец валялись рядом на соломе. Никаких украшений, колец, даже ниточки бус на ней не было, она ничем не выделялась среди прочих подобных девиц: служанок, кружевниц, молочниц, судомоек. Глаза её — расширенные, блестящие, с мольбой и безнадёжным отчаянием неотрывно следили за приближающимся толстяком, а точнее — за пчелой в его руках. Двинуться девица не могла: ноги и руки у неё были крепко перетянуты верёвками.
— Не нравится мне эта затея, — сквозь зубы вымолвила Зерни, созерцая эту сцену. Впрочем, ворчала она так себе, негромко, чтоб услышал только Рутгер, на крайняк Матиас. Но господин Андерсон обладал исключительным слухом.
— Молчать, вы, там! — скомандовал он, не отводя взгляда от съёжившейся девушки. — Я плачу вам не за то, чтоб слушать, что вам нравится, а что нет. Губы его, однако, продолжали улыбаться, только при взгляде на эту улыбку делалось нехорошо.
«By Gott, — отстранённо подумал Рутгер. — Я совсем перестал понимать, что творится… Совсем перестал».
По крыше шелестело. Дождь — холодный, нудный, надоедливый, не унимался третьи сутки. Польдеры грозило затопить, каналы вздулись, на плотинах то и дело стравливали воду. Шлюзы прорывало, ветряки работали круглые сутки. Всё отсырело. Троица наёмников расположилась у костра: Рутгер устроился на снятом седле, Зерги облюбовала чурбачок, на котором кололи дрова, Матиас стоял, подпирая потолочный столбик. Очаг стрелял, вонял и еле теплился, противный белый дым слоился под стропилами, свивался в осьминожьи щупальца и неохотно выползал в три узких окна. Серый, пасмурный свет пробивался навстречу. Дверь Андерсон прикрыл, и всё равно оттуда тянуло холодом и сыростью. Лошади в углу амбара фыркали, мотали мордами, копались в грязных торбах и шумно хрустели овсом.
Рутгер протёр глаза, слезящиеся от дыма и бессонной ночи, поморгал и нахмурился, припомнив, как вчера они выследили и схватили эту вроде бы на первый взгляд никчёмную девицу на канале, куда она вышла с корзинкой белья, схватили ловко и молниеносно, как охотники на ведьм, связали, перебросили через седло, а городская стража, с коей Андерсон заранее договорился, отвела глаза. Должно быть, мимоходом рассудил наёмник, Андерсон имел в таких делах немалый опыт и сноровку. Как бы то ни было, всё вышло гладко, их никто не стал преследовать. И только взгляды Зерги — хмурые, косые, настороженные, не сулили ничего хорошего. То, как она сейчас посматривала на Андерсона и на юную пленницу, как поглаживала ложе арбалета, кусала губы и нервически грызла одну соломину за другой, заставляло Рутгера насторожиться и чего-то ждать. Чего — он сам не знал, а поразмыслив, решил, что предпочёл бы и не знать вообще. Что-то здесь творилось странное, какая-то бесовщина была в этой бессмысленной погоне, в этих ульях, пчёлах, в этом господине Андерсоне, то ли маге, то ли медикусе, то ли дворянине, который никогда не спал, пил, не пьянея, и так умело крал девчонок, будто всю жизнь только этим и занимался. Разбой, грабёж, даже похищение — всё это были вещи, в общем-то, привычные, знакомые, но что-то говорило Рутгеру; не так всё просто.
Тем временем Андерсон уже подошёл к девице вплотную, опустился перед нею на одно колено, словно рыцарь перед дамой сердца, и продемонстрировал зажатую в пальцах пчелу. Насекомое шевелило челюстями и остервенело изгибало полосатое брюшко. В этих движениях было что-то отвратительное. Матиас тихо выругался.
— Ну что, — спросил толстяк, глядя пленнице в глаза — серое против зелёного, — так и будем играть в молчанку? Так что ж нам делать? — Он вздохнул и перевёл взгляд на пчелу. — А? Может, лучше — в прятки? Рассчитаться для начала… «Пчёлка-пчёлка, дай ответ… никакой там пчёлки нет…» Пленница разлепила дрожащие губы.
— Не надо… — всхлипнула она. — Прошу вас, господин… господин… я… — Она сглотнула. — Мне… Меня нельзя…
По щекам её струились слёзы. Голос у неё был очень тихий, Рутгер едва расслышал, что она сказала. Он вдруг поймал себя на мысли, что не знает даже, как её зовут: промеж них толстяк называл её Кошкой. Сама она хранила на этот счёт молчание, не угрожала, не сулила денег, не кричала, только тихо принимала всё, что с ней творили, не надеясь на спасение. Андерсон положил руку ей на плечо, и девчушка вздрогнула, как от удара.
— Я знаю, что нельзя, — сочувственно заверил он. — Знаю. Но что мне делать? Ты ведь догадываешься, что я собираюсь делать? А? Догадываешься, для чего? Так, может, ты всё-таки знаешь, как его позвать? Может, ты мне просто скажешь, а?
Девушка посмотрела на него и молча помотала головой. Господин Андерсон вздохнул:
— Что ж, дитя… ты не оставляешь мне другого выхода.
Он закатал девушке рукав и движением быстрым, как ланцет цирюльника, приложил ей к сгибу локтя бьющееся насекомое. Девушка вскрикнула, как заскулила, напряглась, обмякла, сморщилась. Потом вскинула голову, раскрыла рот и зарыдала в голос. Теперь в её взгляде читался неприкрытый ужас. Андерсон потрепал её по щеке, девушка только мотнула головой. Её широко распахнутые, полные слёз глаза неотрывно смотрели на троицу у костра. Зерги снова выругалась.
— Ну, всё, — сказал толстяк, раздавил пчелу, бросил трупик на пол и брезгливо отряхнул ладони. — Теперь только ждать.
Он выудил откуда-то кинжал, разрезал путы, связывающие девушку, встал и отряхнулся. Та не двинулась, не попыталась убежать, а только подобрала под себя ноги в полосатых вязаных чулках и схватилась за горло. Рыдания вскоре стихли, девушка сидела, всхлипывала, гулко сглатывала слюну и тёрла глаза. Дыхание её сделалось шумным и порывистым. Господин Андерсон стоял и наблюдал за ней с философическим спокойствием, и Рутгер вдруг решился.
— Господин Андерсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186