Я перестала верить в Бога, который не защитил меня, и мечтала только о смерти.
Я была больше рабыней, чем те, что плыли в трюме. Капитан Фоулер запирал меня в каюте и никуда не выпускал. Он даже запретил мне подниматься на палубу, потому что однажды я чуть не бросилась за борт в мирный покой океана. С другой стороны, мое заточение было для меня благом: я не видела взглядов, которыми смотрели на меня моряки. Что было в этих лицах: злоба, похоть или даже сочувствие, - я не знаю. Унизительное сознание собственного ничтожества и стыд оказались для меня самой страшной пыткой. Фоулер вывалял меня в грязи, сделал неприкасаемой.
Фоулер ел со мной. За едой он был столь же неопрятен и мерзок, как и при отправлении других своих надобностей. Он даже спал со мной на той же койке, которую мы когда-то делили с Гартом. Он брал меня, когда ему заблагорассудится, оскверняя самыми немыслимыми способами, и я делала все, что он прикажет. Я больше не пыталась покончить с собой, твердо решив, что хочу жить и выживу.
Иногда он пинал меня тяжелыми сапогами, а я ползала и скулила у него в ногах, как побитая собака. Гарта тоже били ногами, твердила я себе, когда боль застилала сознание. Может быть, он выжил, выживу и я.
Фоулер внушал страх команде. Его никто и никогда не пытался остановить: матросы слишком хорошо знали, что прикончить человека ему так же просто, как расстегнуть передок штанов. Убийство для него - всего лишь еще одно извращенное удовольствие. Они, вероятно, даже радовались: когда он мучил меня, он не трогал их. Число экзекуций на палубе сокращалось ровно во столько раз, во сколько увеличивалось число пыток в моей камере.
Я забыла о гордости и хотела одного - умерить его жестокость. Я плакала, валялась у него в ногах. К стыду моему, я даже пыталась прихорашиваться: а вдруг он увидит во мне красивую женщину, заслуживающую лучшего обхождения? Я называла его Жозе и даже улыбалась ласково и кокетливо, словно добрая жена.
- Стараешься умаслить меня, стерва? - недобро усмехался он. - Будь я проклят, но ты, кажется, хочешь, чтобы я относился к тебе как к леди.
- Вовсе нет. Ты интересен мне как мужчина.
Он сгреб мое лицо в ладонь.
- Мужчина, говоришь? Я покажу тебе, какой я мужчина. А сейчас закрой рот. - Он ударил меня, и я полетела на койку. - Снимай это барахло и ложись ничком.
Расстегнув платье непослушными пальцами, я разделась и легла на спину.
- На живот, я сказал. Мордой вниз.
И вновь он терзал меня до тех пор, пока легкие мои едва не лопнули от крика.
Когда я решила, что запас его зверских штучек наконец иссяк, он придумал новую пытку. Однажды он привел ко мне в каюту молоденькую негритянскую девушку.
- Помнишь, как ты развлекалась, наблюдая за нашими мальчиками и девчонкой в Даоми, - заявил он со злорадной усмешкой. - Посмотрим, как тебе это понравится.
Девчонка слабо вскрикнула, когда он бросил ее на пол и раздвинул ноги. У нее не было сил с ним бороться, и она даже не плакала, когда он, справив свою нужду, ударил ее ногой в пах.
- Ну как, понравилось? - спросил он, застегивая штаны. - В следующий раз она будет смотреть, пока я проделаю то же самое с тобой.
Следующий раз, а за ним еще следующий… Фоулер сдержал обещание. Та женщина была свидетельницей моего позора, за ней еще многие другие из трюма, а я наблюдала за тем, что с ними проделывает мой тюремщик.
Я мечтала убить его. Не шпагой или из ружья, а медленно, так, как он убивал меня, так, чтобы жизнь вытекла из него но капле. Мне казалось, что, доведись мне выпустить из него кровь, я бы с наслаждением искупалась в ней и, быть может, снова стала прежней.
Изо всех сил я цеплялась за жизнь. Чего мне стоила эта борьба, я не знала до тех пор, пока однажды не предприняла очередную попытку добиться от моего мучителя снисхождения.
Фоулер состроил брезгливую мину:
- Ты, безмозглая французская шлюха, Жозе от тебя устал. От тебя смердит, и мне гадко смотреть на тебя. Хочешь посмотреть, почему?
Он зашелся сумасшедшим смехом и, выбежав из каюты, вернулся вскоре с маленьким зеркалом для бритья.
- Вот почему! - И сунул мне зеркальце под нос, захлебываясь от восторга.
Я не узнала себя. С полминуты я смотрела на лицо в зеркале, стараясь обнаружить сходство с прежней Элизой. Черные глаза, тусклые и пустые, казались непомерно большими на обтянутом кожей черепе. Запавшие щеки и мертвенно-серая кожа. Когда-то яркие губы растрескались и поблекли. А волосы, мои чудные черные волосы, которые Гарт сравнивал с ночным небом после шторма, представляли собой сплошной колтун. Я стала страшнее ведьмы из детской сказки.
Я поднесла к глазам руку: не рука, а птичья лапа с выступающими синими венами. И вдруг я захохотала, громко, неудержимо, как сумасшедшая. Я смеялась и не могла остановиться. Как все же смешно устроена жизнь! Я считала несчастьем то, что дядя Тео хотел выдать меня за богатого барона! Как это забавно! И как я была рассержена, как злилась на себя, глядя в зеркало накануне того рокового вечера, за то, что красива! Как смешно! Ужасно, до колик смешно!
- Ой, Жозе, смотри, что ты сотворил! - захлебывалась я от смеха. - Ведьма, настоящая ведьма! Я - морская ведьма, Жозе!
Он побледнел и чуть попятился. Вот на чем я сыграю! Понизив голос до замогильного шепота, я заявила:
- У меня теперь есть особая власть, Жозе. - Я завращала зрачками. - Сила исцеления и сила проклятия. И я проклинаю тебя, Жозе, проклинаю, проклинаю, проклинаю!
Я заухала, как сова, и Фоулер шмыгнул за дверь. Упав на койку, я рассмеялась. Он и в самом деле испугался меня, дурак! Господи, как я не додумалась до этого раньше? Все моряки суеверны, и даже капитаны не исключение. Я породила в его душе страх. Я снова засмеялась, и мой смех для меня самой прозвучал дико. Одиночество. Я свернулась клубком и заплакала. Душа моя исходила слезами, до сих пор я не знала, как плачет душа.
После этого случая Фоулер стал навещать меня не так часто. По мере приближения к Ямайке он стал больше заниматься рабами: кормить, следить за их прогулками - за истощенного раба не дадут хорошую цену. Теперь он спал в собственной каюте, и за это я была ему благодарна. Он продолжал использовать меня для отправления своих потребностей, но наблюдал за мной с некоторой опаской, наполовину поверив, что я и впрямь превратилась в ведьму. Я постоянно бубнила французские фразы, поскольку знала, что он не выносил этого языка. Удовольствие видеть, как он багровеет от злости и потом бледнеет от страха, делало нечувствительными его пинки.
- Ah, que vous etes l'animal le plus gros et despicable de tout monde, - бормотала я.
Теперь у меня появилось оружие, и я, не колеблясь, пускала его в ход. Я заметила, что латынь, произносимая речитативом, низким голосом, еще больше нагоняет на него страх. Пришлось порыться в памяти в поисках вызубренных в школе цитат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Я была больше рабыней, чем те, что плыли в трюме. Капитан Фоулер запирал меня в каюте и никуда не выпускал. Он даже запретил мне подниматься на палубу, потому что однажды я чуть не бросилась за борт в мирный покой океана. С другой стороны, мое заточение было для меня благом: я не видела взглядов, которыми смотрели на меня моряки. Что было в этих лицах: злоба, похоть или даже сочувствие, - я не знаю. Унизительное сознание собственного ничтожества и стыд оказались для меня самой страшной пыткой. Фоулер вывалял меня в грязи, сделал неприкасаемой.
Фоулер ел со мной. За едой он был столь же неопрятен и мерзок, как и при отправлении других своих надобностей. Он даже спал со мной на той же койке, которую мы когда-то делили с Гартом. Он брал меня, когда ему заблагорассудится, оскверняя самыми немыслимыми способами, и я делала все, что он прикажет. Я больше не пыталась покончить с собой, твердо решив, что хочу жить и выживу.
Иногда он пинал меня тяжелыми сапогами, а я ползала и скулила у него в ногах, как побитая собака. Гарта тоже били ногами, твердила я себе, когда боль застилала сознание. Может быть, он выжил, выживу и я.
Фоулер внушал страх команде. Его никто и никогда не пытался остановить: матросы слишком хорошо знали, что прикончить человека ему так же просто, как расстегнуть передок штанов. Убийство для него - всего лишь еще одно извращенное удовольствие. Они, вероятно, даже радовались: когда он мучил меня, он не трогал их. Число экзекуций на палубе сокращалось ровно во столько раз, во сколько увеличивалось число пыток в моей камере.
Я забыла о гордости и хотела одного - умерить его жестокость. Я плакала, валялась у него в ногах. К стыду моему, я даже пыталась прихорашиваться: а вдруг он увидит во мне красивую женщину, заслуживающую лучшего обхождения? Я называла его Жозе и даже улыбалась ласково и кокетливо, словно добрая жена.
- Стараешься умаслить меня, стерва? - недобро усмехался он. - Будь я проклят, но ты, кажется, хочешь, чтобы я относился к тебе как к леди.
- Вовсе нет. Ты интересен мне как мужчина.
Он сгреб мое лицо в ладонь.
- Мужчина, говоришь? Я покажу тебе, какой я мужчина. А сейчас закрой рот. - Он ударил меня, и я полетела на койку. - Снимай это барахло и ложись ничком.
Расстегнув платье непослушными пальцами, я разделась и легла на спину.
- На живот, я сказал. Мордой вниз.
И вновь он терзал меня до тех пор, пока легкие мои едва не лопнули от крика.
Когда я решила, что запас его зверских штучек наконец иссяк, он придумал новую пытку. Однажды он привел ко мне в каюту молоденькую негритянскую девушку.
- Помнишь, как ты развлекалась, наблюдая за нашими мальчиками и девчонкой в Даоми, - заявил он со злорадной усмешкой. - Посмотрим, как тебе это понравится.
Девчонка слабо вскрикнула, когда он бросил ее на пол и раздвинул ноги. У нее не было сил с ним бороться, и она даже не плакала, когда он, справив свою нужду, ударил ее ногой в пах.
- Ну как, понравилось? - спросил он, застегивая штаны. - В следующий раз она будет смотреть, пока я проделаю то же самое с тобой.
Следующий раз, а за ним еще следующий… Фоулер сдержал обещание. Та женщина была свидетельницей моего позора, за ней еще многие другие из трюма, а я наблюдала за тем, что с ними проделывает мой тюремщик.
Я мечтала убить его. Не шпагой или из ружья, а медленно, так, как он убивал меня, так, чтобы жизнь вытекла из него но капле. Мне казалось, что, доведись мне выпустить из него кровь, я бы с наслаждением искупалась в ней и, быть может, снова стала прежней.
Изо всех сил я цеплялась за жизнь. Чего мне стоила эта борьба, я не знала до тех пор, пока однажды не предприняла очередную попытку добиться от моего мучителя снисхождения.
Фоулер состроил брезгливую мину:
- Ты, безмозглая французская шлюха, Жозе от тебя устал. От тебя смердит, и мне гадко смотреть на тебя. Хочешь посмотреть, почему?
Он зашелся сумасшедшим смехом и, выбежав из каюты, вернулся вскоре с маленьким зеркалом для бритья.
- Вот почему! - И сунул мне зеркальце под нос, захлебываясь от восторга.
Я не узнала себя. С полминуты я смотрела на лицо в зеркале, стараясь обнаружить сходство с прежней Элизой. Черные глаза, тусклые и пустые, казались непомерно большими на обтянутом кожей черепе. Запавшие щеки и мертвенно-серая кожа. Когда-то яркие губы растрескались и поблекли. А волосы, мои чудные черные волосы, которые Гарт сравнивал с ночным небом после шторма, представляли собой сплошной колтун. Я стала страшнее ведьмы из детской сказки.
Я поднесла к глазам руку: не рука, а птичья лапа с выступающими синими венами. И вдруг я захохотала, громко, неудержимо, как сумасшедшая. Я смеялась и не могла остановиться. Как все же смешно устроена жизнь! Я считала несчастьем то, что дядя Тео хотел выдать меня за богатого барона! Как это забавно! И как я была рассержена, как злилась на себя, глядя в зеркало накануне того рокового вечера, за то, что красива! Как смешно! Ужасно, до колик смешно!
- Ой, Жозе, смотри, что ты сотворил! - захлебывалась я от смеха. - Ведьма, настоящая ведьма! Я - морская ведьма, Жозе!
Он побледнел и чуть попятился. Вот на чем я сыграю! Понизив голос до замогильного шепота, я заявила:
- У меня теперь есть особая власть, Жозе. - Я завращала зрачками. - Сила исцеления и сила проклятия. И я проклинаю тебя, Жозе, проклинаю, проклинаю, проклинаю!
Я заухала, как сова, и Фоулер шмыгнул за дверь. Упав на койку, я рассмеялась. Он и в самом деле испугался меня, дурак! Господи, как я не додумалась до этого раньше? Все моряки суеверны, и даже капитаны не исключение. Я породила в его душе страх. Я снова засмеялась, и мой смех для меня самой прозвучал дико. Одиночество. Я свернулась клубком и заплакала. Душа моя исходила слезами, до сих пор я не знала, как плачет душа.
После этого случая Фоулер стал навещать меня не так часто. По мере приближения к Ямайке он стал больше заниматься рабами: кормить, следить за их прогулками - за истощенного раба не дадут хорошую цену. Теперь он спал в собственной каюте, и за это я была ему благодарна. Он продолжал использовать меня для отправления своих потребностей, но наблюдал за мной с некоторой опаской, наполовину поверив, что я и впрямь превратилась в ведьму. Я постоянно бубнила французские фразы, поскольку знала, что он не выносил этого языка. Удовольствие видеть, как он багровеет от злости и потом бледнеет от страха, делало нечувствительными его пинки.
- Ah, que vous etes l'animal le plus gros et despicable de tout monde, - бормотала я.
Теперь у меня появилось оружие, и я, не колеблясь, пускала его в ход. Я заметила, что латынь, произносимая речитативом, низким голосом, еще больше нагоняет на него страх. Пришлось порыться в памяти в поисках вызубренных в школе цитат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135