После прически наступила очередь бального наряда. Поверх нижнего платья из белоснежного шелка надели платье из прозрачной золотистой органди с летящими рукавами до локтя, которое крепилось под грудью и свободно распахивалось ниже, являя взорам белоснежный шелк нижнего наряда. К восьми часам я была готова.
В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:
- Мадемуазель, какая прелесть!
- Ах, очарование…
- Она так красива, что я сейчас заплачу!
Я нетерпеливо приказала:
- Дайте и мне посмотреть. Кто-нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.
Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля-Солнца.
Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем-то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.
Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.
- Я ненавижу ее, ненавижу. - И, закрыв лицо руками, я зарыдала.
Суеверная Франсуаза пришла в ужас.
- Разбитое зеркало может принести немало бед, - печально покачала она головой. - Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…
- Замолчи! - прикрикнула я на няньку. - Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!
Франсуаза обняла меня.
- Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.
Раздался стук в дверь.
- Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, - закончила Франсуаза и открыла дверь.
На пороге стоял мой верный жених.
- Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? - церемонно начал барон. - Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…
- Тогда входите, - грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. - А вы, девушки, выйдите.
Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.
Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой - от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.
Я смотрела на него без тени улыбки.
- Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? - произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. - У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…
- Вы хотели говорить со мной, Фридерик?
- О да, конечно, конечно!
Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:
- Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.
От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.
Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.
- Фридерик, право, не стоит…
- Прошу вас, - настаивал барон, - это драгоценности моей досточтимой матушки.
Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:
- Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!
Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:
- Благодарю вас, очень красиво.
И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.
Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.
- Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?
- Нет, - призналась няня, - не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.
- Я бы не смогла, - уныло ответила я, - его и поднять-то тяжело!
Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.
Вот такой, беззаботно смеющейся - впервые за много недель, - и застал меня Филипп.
- Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? - шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. - Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?
- Ни то, ни другое, - решительно заявила я, - я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?
- Ты мне всегда нравишься, - нежно заверил меня брат.
Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами - я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.
- Ты сегодня в ударе, сестрица, - сообщил он во время очередной фигуры, - но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.
- Пора ему привыкать, - весело ответила я. - После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!
- Элиза, - с шутливым неодобрением заметил Филипп, - боюсь, ты выпила слишком много шампанского.
- Ты прав. - Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. - Я много выпила, Филипп, но сегодня - последний день моей свободы, и я буду делать что хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:
- Мадемуазель, какая прелесть!
- Ах, очарование…
- Она так красива, что я сейчас заплачу!
Я нетерпеливо приказала:
- Дайте и мне посмотреть. Кто-нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.
Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля-Солнца.
Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем-то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.
Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.
- Я ненавижу ее, ненавижу. - И, закрыв лицо руками, я зарыдала.
Суеверная Франсуаза пришла в ужас.
- Разбитое зеркало может принести немало бед, - печально покачала она головой. - Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…
- Замолчи! - прикрикнула я на няньку. - Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!
Франсуаза обняла меня.
- Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.
Раздался стук в дверь.
- Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, - закончила Франсуаза и открыла дверь.
На пороге стоял мой верный жених.
- Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? - церемонно начал барон. - Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…
- Тогда входите, - грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. - А вы, девушки, выйдите.
Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.
Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой - от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.
Я смотрела на него без тени улыбки.
- Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? - произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. - У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…
- Вы хотели говорить со мной, Фридерик?
- О да, конечно, конечно!
Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:
- Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.
От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.
Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.
- Фридерик, право, не стоит…
- Прошу вас, - настаивал барон, - это драгоценности моей досточтимой матушки.
Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:
- Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!
Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:
- Благодарю вас, очень красиво.
И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.
Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.
- Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?
- Нет, - призналась няня, - не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.
- Я бы не смогла, - уныло ответила я, - его и поднять-то тяжело!
Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.
Вот такой, беззаботно смеющейся - впервые за много недель, - и застал меня Филипп.
- Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? - шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. - Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?
- Ни то, ни другое, - решительно заявила я, - я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?
- Ты мне всегда нравишься, - нежно заверил меня брат.
Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами - я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.
- Ты сегодня в ударе, сестрица, - сообщил он во время очередной фигуры, - но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.
- Пора ему привыкать, - весело ответила я. - После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!
- Элиза, - с шутливым неодобрением заметил Филипп, - боюсь, ты выпила слишком много шампанского.
- Ты прав. - Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. - Я много выпила, Филипп, но сегодня - последний день моей свободы, и я буду делать что хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135