Нельзя потревожить одни, чтобы в зеркале не
сместились другие. Как это свойственно эзотерическим текстам, речь идет о
инверсии иерархии, когда высшее оказывается низшим и наоборот. Оси в
эзотеризме обыкновенно -- оси инверсии53 и оси размыкания, растяжения,
границы, в которых происходят "замораживание" и отслоение.
В стихотворении 1929 года "Столкновение дуба с мудрецом" рассказывается
о том, как
один человек хотел стать дубом,
ногами в землю погрузиться,
руками по воздуху размахивать.
(ПВН, 68)
Любопытно, что трансформация человека в дерево прямо описывается
Хармсом как разнонаправленное движение -- взмывание вверх и одновременно
падение вниз. Вся метаморфоза как будто происходит в зеркале,
"переворачивающем" направление движения:
Окончив речь
и взяв пожитки,
он метнулся в потолок,
перетерпев тяготения пытки,
он реял под крышей, как молоток.
"Только б корни к низу бросить,
да с камнями перевить,
вот и стал бы я, как дуб".
(ПВН, 69)
Аристотель в свое время предложил теорию крайних (земля, огонь) и
серединных (вода, воздух) стихий. Он считал, что серединные стихии как бы
создают относительность направления падения. Воздух
______________________
53 См. об инверсии как классической процедуре эзотеризма: Riffard
Pierre. L'esoterisme. Paris: Robert Laffont, 1990. P. 380-387.
342 Глава 11
взлетает по отношению к земле, но падает по отношению к огню.
Серединные стихии поэтому находятся как бы в ситуации одновременного падения
и вознесения. Хармс иллюстрирует эту знакомую еще по школьным учебникам
систему круговорота в ряде своих стихов, например, в стихотворении "Небо"
(1935):
Уже поток небесный хлещет,
уже вода везде шумит.
Но вот из туч все реже блещет,
все дальше, дальше гром гремит.
Уже сверкает солнце шаром
и с неба в землю мечет жар,
и поднимает воду паром, и в облака сгущает пар
И снова страшный ливень льется,
и снова солнца шар блестит...
(4,111)
Воздух и вода -- любимые стихии Хармса, конечно, не от приверженности к
аристотелевской физике. Они создают среду для "переворачивания" и в качестве
таковых присутствуют в схеме квадрата стихий Таро.
Падение и взлет, хотя и подчиняются законам физики, нарушают
стабильность мира. Падение и взлет -- у Хармса это прежде всего выпадение из
причинно-следственных цепочек, это их трансформация. Предмет, падающий или
летящий вверх, находится в кратковременном состоянии автономии.
Автономизируясь, он претерпевает метаморфозу, на какое-то время оказываясь
на грани трансцендентального "мыра". Хармс в стихотворении "Звонить-лететь"
(1930) весьма незамысловато отразил то, что он назвал "логикой бесконечного
небытия":
Вот и дом полетел.
Вот и собака полетела.
Вот и сон полетел.
Вот и мать полетела.
Вот и сад полетел.
Конь полетел.
Баня полетела.
Шар полетел.
Вот и камень полететь.
Вот и пень полететь.
Вот и миг полететь.
Вот и круг полететь.
(ПВН, 86)
Полет создает "бесконечное небытие", постепенно раскачивая логику
языка, логику дискурсивности, спряжений и, конечно, глагольных
времен. Полет освобождает предметы от давления темпоральности и
линеарности. Он вводит знаки в ту область "внутри границы", в которой они
могут быть подвергнуты переворачиванию, где они могут быть повернуты в
сторону начала текста от его конца. Текст начинает "смотреть" в прошлое, а
не в будущее своего развития. "Новый свет" открывается через
переворачивание, а не линейное движение вперед.
Глава 12. СЕРИИ
1
Система "переворачивания", обращения, превращения верха в низ, а низа в
верх, вся система нарушения ассоциативных цепочек, столь важная для
хармсовской поэтики, исходит из фундаментальной упорядоченности мира. Если
бы мир не был упорядочен, то было бы невозможным менять местами верх и низ.
Все хармсовские трансформации и деформации имеют смысл только на фоне
предопределенности мировых иерархий. Такая предопределенность прочитывается
за каждым хармсовским падением и полетом.
Вместе с тем, как я уже неоднократно отмечал, упорядоченность,
исчислимость, погруженность во временную прогрессию, линеарность -- для
Хармса знаки некой враждебной, отчужденной от человека реальности.
Мир Хармса подчинен всепронизывающему серийному принципу,
выражающемуся, например, в изобилии перечислений, повторов, разного ряда
рядов. Но мир таких серий -- это "дурной" мир. Важная функция литературы --
нарушение этой внешней для подлинной жизни серийности. Хармсовский "абсурд"
может быть понят именно в этом контексте.
Введенскому принадлежат два взаимосвязанных текста, в которых
обсуждается проблема серийности. Один назывался "Заболевание сифилисом,
отрезанная нога, выдернутый зуб", второй -- "Бурчание в желудке во время
объяснения в любви" (1932--1933). Первый текст начинается с обсуждения
регулярности, вносимой в жизнь неким событием:
Почему я так боюсь заболеть сифилисом, или вырвать зуб? Кроме боли,
неприятностей, тут есть еще вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой
ряд. Отсюда начинается система отсчета. Она более страшная система отсчета,
чем от начала рождения. <...> И во-вторых, тут еще плохо то, что это было
что-то безусловно окончательное и единственное и состоявшееся и настоящее. И
это в моем понимании тоже становится числом. Это можно покрыть числом один.
А один, по-моему, это целая жизнь одного человека от начала и до конца, и
нормально это один мы должны чувствовать только в последний миг. А
тут вдруг это входит
344 Глава 12
внутри жизни. <...> Тут совпадение внешнего события с временем. <...>
все это меня пугает. Тут входит слово никогда (Введенский 2, 85).
Введенский описывает инверсию начала и конца. В принципе именно смерть
может придавать жизни целостность, единство, смысловую завершенность.
Вырывание зуба неожиданно проецирует нечто сходное со смертью в начало, а
жизнь становится ничем не ограниченной прогрессией: потенциальной
бесконечностью. Отсюда напуганность писателя тем, что событие вводит
в жизнь числовой ряд, или серийность. Оно задает точку отсчета, подобную
рождению. Но рождение, рассуждает он, оказывается вне пределов нашей памяти,
оно как бы не включено еще во время субъекта потому, что субъект еще не
имеет сознания времени (рождение подобно нулю Хармса). Выдернутый зуб --
событие особого порядка. Связанная с ним боль придает субъективность
внешнему ряду событий, а потому соотносит внешний событийный ряд с
внутренним, временным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
сместились другие. Как это свойственно эзотерическим текстам, речь идет о
инверсии иерархии, когда высшее оказывается низшим и наоборот. Оси в
эзотеризме обыкновенно -- оси инверсии53 и оси размыкания, растяжения,
границы, в которых происходят "замораживание" и отслоение.
В стихотворении 1929 года "Столкновение дуба с мудрецом" рассказывается
о том, как
один человек хотел стать дубом,
ногами в землю погрузиться,
руками по воздуху размахивать.
(ПВН, 68)
Любопытно, что трансформация человека в дерево прямо описывается
Хармсом как разнонаправленное движение -- взмывание вверх и одновременно
падение вниз. Вся метаморфоза как будто происходит в зеркале,
"переворачивающем" направление движения:
Окончив речь
и взяв пожитки,
он метнулся в потолок,
перетерпев тяготения пытки,
он реял под крышей, как молоток.
"Только б корни к низу бросить,
да с камнями перевить,
вот и стал бы я, как дуб".
(ПВН, 69)
Аристотель в свое время предложил теорию крайних (земля, огонь) и
серединных (вода, воздух) стихий. Он считал, что серединные стихии как бы
создают относительность направления падения. Воздух
______________________
53 См. об инверсии как классической процедуре эзотеризма: Riffard
Pierre. L'esoterisme. Paris: Robert Laffont, 1990. P. 380-387.
342 Глава 11
взлетает по отношению к земле, но падает по отношению к огню.
Серединные стихии поэтому находятся как бы в ситуации одновременного падения
и вознесения. Хармс иллюстрирует эту знакомую еще по школьным учебникам
систему круговорота в ряде своих стихов, например, в стихотворении "Небо"
(1935):
Уже поток небесный хлещет,
уже вода везде шумит.
Но вот из туч все реже блещет,
все дальше, дальше гром гремит.
Уже сверкает солнце шаром
и с неба в землю мечет жар,
и поднимает воду паром, и в облака сгущает пар
И снова страшный ливень льется,
и снова солнца шар блестит...
(4,111)
Воздух и вода -- любимые стихии Хармса, конечно, не от приверженности к
аристотелевской физике. Они создают среду для "переворачивания" и в качестве
таковых присутствуют в схеме квадрата стихий Таро.
Падение и взлет, хотя и подчиняются законам физики, нарушают
стабильность мира. Падение и взлет -- у Хармса это прежде всего выпадение из
причинно-следственных цепочек, это их трансформация. Предмет, падающий или
летящий вверх, находится в кратковременном состоянии автономии.
Автономизируясь, он претерпевает метаморфозу, на какое-то время оказываясь
на грани трансцендентального "мыра". Хармс в стихотворении "Звонить-лететь"
(1930) весьма незамысловато отразил то, что он назвал "логикой бесконечного
небытия":
Вот и дом полетел.
Вот и собака полетела.
Вот и сон полетел.
Вот и мать полетела.
Вот и сад полетел.
Конь полетел.
Баня полетела.
Шар полетел.
Вот и камень полететь.
Вот и пень полететь.
Вот и миг полететь.
Вот и круг полететь.
(ПВН, 86)
Полет создает "бесконечное небытие", постепенно раскачивая логику
языка, логику дискурсивности, спряжений и, конечно, глагольных
времен. Полет освобождает предметы от давления темпоральности и
линеарности. Он вводит знаки в ту область "внутри границы", в которой они
могут быть подвергнуты переворачиванию, где они могут быть повернуты в
сторону начала текста от его конца. Текст начинает "смотреть" в прошлое, а
не в будущее своего развития. "Новый свет" открывается через
переворачивание, а не линейное движение вперед.
Глава 12. СЕРИИ
1
Система "переворачивания", обращения, превращения верха в низ, а низа в
верх, вся система нарушения ассоциативных цепочек, столь важная для
хармсовской поэтики, исходит из фундаментальной упорядоченности мира. Если
бы мир не был упорядочен, то было бы невозможным менять местами верх и низ.
Все хармсовские трансформации и деформации имеют смысл только на фоне
предопределенности мировых иерархий. Такая предопределенность прочитывается
за каждым хармсовским падением и полетом.
Вместе с тем, как я уже неоднократно отмечал, упорядоченность,
исчислимость, погруженность во временную прогрессию, линеарность -- для
Хармса знаки некой враждебной, отчужденной от человека реальности.
Мир Хармса подчинен всепронизывающему серийному принципу,
выражающемуся, например, в изобилии перечислений, повторов, разного ряда
рядов. Но мир таких серий -- это "дурной" мир. Важная функция литературы --
нарушение этой внешней для подлинной жизни серийности. Хармсовский "абсурд"
может быть понят именно в этом контексте.
Введенскому принадлежат два взаимосвязанных текста, в которых
обсуждается проблема серийности. Один назывался "Заболевание сифилисом,
отрезанная нога, выдернутый зуб", второй -- "Бурчание в желудке во время
объяснения в любви" (1932--1933). Первый текст начинается с обсуждения
регулярности, вносимой в жизнь неким событием:
Почему я так боюсь заболеть сифилисом, или вырвать зуб? Кроме боли,
неприятностей, тут есть еще вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой
ряд. Отсюда начинается система отсчета. Она более страшная система отсчета,
чем от начала рождения. <...> И во-вторых, тут еще плохо то, что это было
что-то безусловно окончательное и единственное и состоявшееся и настоящее. И
это в моем понимании тоже становится числом. Это можно покрыть числом один.
А один, по-моему, это целая жизнь одного человека от начала и до конца, и
нормально это один мы должны чувствовать только в последний миг. А
тут вдруг это входит
344 Глава 12
внутри жизни. <...> Тут совпадение внешнего события с временем. <...>
все это меня пугает. Тут входит слово никогда (Введенский 2, 85).
Введенский описывает инверсию начала и конца. В принципе именно смерть
может придавать жизни целостность, единство, смысловую завершенность.
Вырывание зуба неожиданно проецирует нечто сходное со смертью в начало, а
жизнь становится ничем не ограниченной прогрессией: потенциальной
бесконечностью. Отсюда напуганность писателя тем, что событие вводит
в жизнь числовой ряд, или серийность. Оно задает точку отсчета, подобную
рождению. Но рождение, рассуждает он, оказывается вне пределов нашей памяти,
оно как бы не включено еще во время субъекта потому, что субъект еще не
имеет сознания времени (рождение подобно нулю Хармса). Выдернутый зуб --
событие особого порядка. Связанная с ним боль придает субъективность
внешнему ряду событий, а потому соотносит внешний событийный ряд с
внутренним, временным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155