Хармса занимал этот первый член серии существования. В "водевиле" "Адам
и Ева" (1935) он предложил ироническое решение бесконечной регрессии
генеалогической серии. Водевиль начинается с того, что Антон Исаакович
заявляет:
Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом. А ты, Наташа, будь
Евой (Х2, 77).
Хармс пародирует здесь генерацию искусственной серии. Поскольку серия
может пониматься как произведенное нами абстрагирование некоего правила, то
правило может быть волюнтаристски задано:
Антон Исаакович. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и
когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кланяться и говорить:
"Разрешите представиться -- Адам и Ева" (Х2, 77).
Речь в данном случае идет о едва ли не единственно возможном способе
постулирования начала генеалогической серии. Начало такой серии в принципе
невозможно, а потому оно дается нам как непроницаемое, как тайна. Мишель
Фуко заметил:

Серии 347
...исток делает возможным область знания, чья функция состоит в
открытии истока, правда, всегда в ложном открытии из-за чрезмерности его
собственного дискурса. Исток лежит в области неотвратимо утерянного, в том
месте, где истина вещей совпадает с истинностью дискурса, в месте
ускользающего их сочленения, которое было затемнено и в конце концов утеряно
дискурсом2.
Тот факт, что генеалогический дискурс делает исток невыразимым, связан
с особым мифологическим статусом первого, "адамического" слова, настолько
плотно совпадающего с истиной, что оно не может быть вербализовано. Исток --
это всегда область молчания.
Антон Исаакович у Хармса издевательски пародирует адамическое
"первоназывание". Слово является Введенскому вместе со временем в событии,
которое "наполнено посторонним содержанием", оно знак "чужого" события и
ложного истока потому, что истинный исток забыт. Первослово -- это слово
молчания, это слово беспамятства. Любое называние истока, называние себя
первым всегда ложь.
Область первых имен для Хармса -- область забытого. В одном из текстов
30-х годов он предлагает называть своих персонажей вымышленными именами
потому, что тогда, когда имена дойдут до читателя, они уже будут забыты,
потеряют свое значение (МНК, 150). В рассказе "Воспоминания одного мудрого
старика" прямо утверждается парадоксальная для мемуаров невозможность
памяти:
Память -- вообще явление странное. Как трудно бывает что-либо запомнить
и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем
другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, а потом ничего
вспомнить не сможешь (Х2, 88).
Потеря памяти в данном случае прежде всего относится к генеалогии.
После воспоминаний о брате старик вдруг чувствует, что кто-то ударил его по
спине. Он оборачивается к незнакомому человеку, который говорит:
Да ты что? Не узнаешь что ли меня? Ведь я твой брат (Х2, 89).
Генеалогический дискурс, воспоминание о происхождении объявляются
ложными по самому своему существу.
В текстах 1935 года Хармс затевает словесную игру вокруг истинного
события, которое не может быть рассказано, поскольку существует вне дискурса
и до времени. Такое событие -- рождение. Как только рождение вводится в
дискурс, оно темпорализуется и становится заведомо фальшивым. В тот момент,
когда рождение начинает принадлежать времени, дискурсу, с ним оказываются
возможны любые манипуляции, допустимые с временными, числовыми рядами.
Истинное событие явления на свет -- внетемпорально, оно не может
существовать во времени, а потому не может принадлежать серии.
_________________
2 Foucault Michel. Nietzsche, Genealogy, History// Foucault M.
Language, Counter-Memory, Practice / Ed. by Donald F. Bouchard. Ithaca:
Cornell University Press, 1977. P. 143.

348 Глава 12
В одном тексте Хармс утверждает, что "родился дважды". Он строит
изощренную нарративную цепочку вокруг этого немыслимого события:
Папа так разбушевался, что акушерка, принимавшая меня, растерялась и
начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез (Х2, 79).
Ребенка по ошибке запихивают роженице в прямую кишку, а когда она
требует ребенка назад, ей дают слабительного и ребенок рождается вторично.
В коротком тексте 1935 года, служащем продолжением первому,
рассказывается, как недоношенный ребенок был помещен в инкубатор, откуда его
вынули ровно через четыре месяца. "Таким образом, я как бы родился в третий
раз" (Х2, 79).
Все эти анекдоты используются Хармсом для доказательства
фундаментальной внетемпоральности, а следовательно, и несериальности
первособытия. И действительно, как может сериализироваться это по
определению уникальное событие -- через повторы самого себя?
3
Что означает серия для Хармса? Хармс считал, что числовая прогрессия в
натуральном ряде отнюдь не ненарушима. Объясняется это тем, что каждое число
в меньшей степени определяется своим местом в числовом ряду и в большей --
своими "сущностными свойствами". Так, нуль, начинающий натуральный ряд
чисел, это число, не являющееся числом, это негативность, по-своему
отмеченная неким "сущностным свойством". И все же оно способно начинать
серию. Серия, таким образом, не является совершенно однородным набором
элементов.
Другой интересующий Хармса аспект серийности -- это возможность менять
числа местами в серии, в прогрессии, в ряду, построенных по принципу
упорядоченности. Возможность переворачивания прежде всего проецируется на
самую незыблемую абстракцию порядка -- числовой ряд.
Четвертый "случай" серии называется "Сонет" и посвящен как раз
"испытанию" числовой последовательности. Само название -- "Сонет" --
отсылает к наиболее жесткой стиховой форме, со строго определенной системой
деления на строфы и рифмовки3.
_________________
3 Робин Мильнер-Галланд заметил, что в этом "случае" 14 фраз с делением
"8:6", характерным для сонетной формы (Milner-Gulland Robin. Beyond
the Turning-Point: An Afterword / / Daniil Kharms and the Poetics of the
Absurd / Ed. by Neil Cornwell. New York: St. Martin's Press, 1991. P. 258).
Существенно, что в такой форме восьмистишие предшествует шестистишию, то
есть восемь идет перед шестью.
Обращение к форме стиха здесь существенно еще и потому, что именно в
стихе элементы наиболее красноречиво вступают в структурные отношения,
утрачивают свою автономию. Как заметил Вальтер Беньямин, их индивидуальность
становится "функцией бесконечной цепочки серий" (Benjamin Walter. Two
Poems by Friedrich Holderlin// Benjamin W. Selected Writings / Ed. by Marcus
Bullock and Michael W. Jennings. Cambridge, Mass.; London: Belknap Press,
1996.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155