Последняя
моя книга -- "Демон и лабиринт" -- была в основном сфокусирована на феномене
"диаграмм" -- то есть таких знаков, в которых референция подавлена и которые
главным образом отсылают к динамике сил, фиксирующейся в телесных
деформациях. Диаграммы интересовали меня как некие "неполноценные" знаки, не
вписывающиеся в систему классической семиотики. И вновь Хармс незримой тенью
присутствовал в моей работе. Тело, телесные деформации не играли
существенной роли в его писаниях. Правда, с телами у Хармса часто происходят
совершенно немыслимые вещи -- они трансформируются до неузнаваемости,
расчленяются, гибнут самым причудливым образом. Но происходит это как будто
без приложения к ним силы. Своеобразие Хармса в контексте этой проблематики
заключалось в том, что у него как бы вообще не было тел, были имена, и с
необыкновенной последовательностью прослеживался мотив исчезновения
тела.
Работа над диаграммами имела для меня существенное значение, так как
она вынуждала меня все более настойчиво проблематизировать методы
традиционной филологии. Дело в том, что в филологии знак с его способностью
разворачиваться диахронически в некое интертекстуальное пространство -- это
прежде всего носитель определенного рода истории, он историчен. По выражению
Юрия Михайловича Лотмана, литературный знак (символ) хранит в себе память
своих предшествующих употреблений. Диаграмма же антиисторична по своему
существу, она выражает факт приложения к телу неких сил, а потому она значит
лишь в той мере, в какой эти силы действуют или хотя бы фиксируются в некоем
следе, отпечатке на теле. Диаграмма, таким образом, отражает момент
приложения сил, но она ни в коей мере не отсылает к истории, а
следовательно, и к любого рода цитированию. В этом смысле диаграмма --
антифилологична.
Филология в современном понимании этого слова возникает в эпоху
Ренессанса в результате открытия античной культуры и стремления к более
полному ее пониманию и творческому усвоению. Понимание смысла с самого
начала увязывается с историчностью текста, с его пониманием через контекст.
Историзация литературы филологией, однако, с самого начала столкнулась с
проблемой вневременного в тексте, его универсального значения, прежде всего
интересовавшего теологическую экзегетику -- вечного спутника и оппонента
филологии. В теологической перспективе смысл Священного писания обладал
вневременным, надысторическим значением, которое прежде всего выражалось в
его аллегоричности. Аллегория -- это попытка спасти текст от тотальной
историзации и сохранить таким образом единство культуры как поля
универсальных значений. Фило-
Введение 7
логия, однако, подвергла историзации и аллегорию, показав, что она
также принадлежит определенному историческому контексту.
Эпоха романтизма внесла в репертуар филологического историзма важную
новинку, увязав смысл текста с понятием опыта, в том числе и личного
опыта автора. Смысл текста оказывается на пересечении истории употребления
знаков и истории жизни автора. Ролан Барт отнес выражение личного "опыта"
писателя к сфере "стиля", оставив за "письмом" функцию сопряжения авторской
свободы с Историей:
Подобно самой свободе, письмо есть только момент, но это -- один из
наиболее очевидных моментов в Истории, ибо История, в первую очередь, -- как
раз и несет в себе возможность выбора и одновременно указывает на его
границы. Именно потому, что письмо возникает как продукт значимого поступка
писателя, оно соприкасается с Историей несравненно более ощутимо, нежели
любой другой пласт литературы1.
Творчество Хармса, как и творчество любого другого художника,
исторически обусловлено, но своеобразие его позиции заключается в том, что
он сознательно пытался порвать с пониманием литературы и литературного
"смысла" как исторических образований. "История" в ее традиционном понимании
описывается им как "остановка времени", а потому как феномен
антиисторический по существу.
Понимание Хармсом истории чрезвычайно близко тому, которое
сформулировал на рубеже веков Георг Зиммель. Зиммель заметил, что в
темпоральном аспекте история понимается нами как континуум, как
непрерывность, в то же время этот исторический континуум дается нам как
совокупность "исторических атомов" -- событий:
Возникает довольно странное положение: соответствующее реальности, т.
е. непрерывное, представляется только в форме абстрактной мысли,
оторвавшейся от конкретного исторического содержания, тогда как картины
этого содержания представляют его в чуждой действительности форме "событий".
"Сражение под Цорндорфом" есть коллективное понятие, образованное из
бесчисленно многих единичных событий. Вместе с познанием этих частностей
военной истории -- о каждой атаке, укреплении, эпизоде, перемещении войск и
т. д. -- она все ближе приближается к тому, что "действительно было". Но
ровно настолько же атомизируется и теряет непрерывность понятие этого
сражения. Непрерывность передается только плавающим над этими атомами
априорным знанием, проводящим идеальную линию сквозь все эти атомы2.
История возникает, таким образом, в результате абстрагирования
реальности, приближение к реальности разрушает формы членения временного
континуума, растворяет историю без остатка. То в текстах, что мы обычно
относим к области исторического, в действительности является продуктом
текстуальных практик. Хармс в целом ряде текстов играет с зиммелевским
парадоксом, показывая, каким обра-
_______________
1 Барт Ролан. Нулевая степень письма / Пер. Г. К. Косикова //
Семиотика / Сост. Ю. С. Степанова. М.: Радуга, 1983. С. 314.
2 Зиммель Георг. Проблема исторического времени / Пер. А. М.
Руткевича // Зиммель Г. Избранное. Т. 1. М.: Юристъ, 1996. С, 525-526.
8 Введение
зом история возникает в результате абстрагирующих практик, то есть по
существу своему вневременных операций, укорененных в априорных формах нашего
познания (в чем-то вроде кантовских "априори"). История как фундамент
филологии оказывается укорененной в чем-то фундаментально внеисторическом.
Но эти внеисторические формы принципиально отличны от аллегорий. Хармс
сознательно противопоставляет свои тексты аллегориям. И, хотя во многих из
них на первый план выступают некие вневременные абстракции, они
антиаллегоричны по существу. Выпадающие из окна старушки, конечно, не могут
быть отнесены к формам аллегорического мышления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
моя книга -- "Демон и лабиринт" -- была в основном сфокусирована на феномене
"диаграмм" -- то есть таких знаков, в которых референция подавлена и которые
главным образом отсылают к динамике сил, фиксирующейся в телесных
деформациях. Диаграммы интересовали меня как некие "неполноценные" знаки, не
вписывающиеся в систему классической семиотики. И вновь Хармс незримой тенью
присутствовал в моей работе. Тело, телесные деформации не играли
существенной роли в его писаниях. Правда, с телами у Хармса часто происходят
совершенно немыслимые вещи -- они трансформируются до неузнаваемости,
расчленяются, гибнут самым причудливым образом. Но происходит это как будто
без приложения к ним силы. Своеобразие Хармса в контексте этой проблематики
заключалось в том, что у него как бы вообще не было тел, были имена, и с
необыкновенной последовательностью прослеживался мотив исчезновения
тела.
Работа над диаграммами имела для меня существенное значение, так как
она вынуждала меня все более настойчиво проблематизировать методы
традиционной филологии. Дело в том, что в филологии знак с его способностью
разворачиваться диахронически в некое интертекстуальное пространство -- это
прежде всего носитель определенного рода истории, он историчен. По выражению
Юрия Михайловича Лотмана, литературный знак (символ) хранит в себе память
своих предшествующих употреблений. Диаграмма же антиисторична по своему
существу, она выражает факт приложения к телу неких сил, а потому она значит
лишь в той мере, в какой эти силы действуют или хотя бы фиксируются в некоем
следе, отпечатке на теле. Диаграмма, таким образом, отражает момент
приложения сил, но она ни в коей мере не отсылает к истории, а
следовательно, и к любого рода цитированию. В этом смысле диаграмма --
антифилологична.
Филология в современном понимании этого слова возникает в эпоху
Ренессанса в результате открытия античной культуры и стремления к более
полному ее пониманию и творческому усвоению. Понимание смысла с самого
начала увязывается с историчностью текста, с его пониманием через контекст.
Историзация литературы филологией, однако, с самого начала столкнулась с
проблемой вневременного в тексте, его универсального значения, прежде всего
интересовавшего теологическую экзегетику -- вечного спутника и оппонента
филологии. В теологической перспективе смысл Священного писания обладал
вневременным, надысторическим значением, которое прежде всего выражалось в
его аллегоричности. Аллегория -- это попытка спасти текст от тотальной
историзации и сохранить таким образом единство культуры как поля
универсальных значений. Фило-
Введение 7
логия, однако, подвергла историзации и аллегорию, показав, что она
также принадлежит определенному историческому контексту.
Эпоха романтизма внесла в репертуар филологического историзма важную
новинку, увязав смысл текста с понятием опыта, в том числе и личного
опыта автора. Смысл текста оказывается на пересечении истории употребления
знаков и истории жизни автора. Ролан Барт отнес выражение личного "опыта"
писателя к сфере "стиля", оставив за "письмом" функцию сопряжения авторской
свободы с Историей:
Подобно самой свободе, письмо есть только момент, но это -- один из
наиболее очевидных моментов в Истории, ибо История, в первую очередь, -- как
раз и несет в себе возможность выбора и одновременно указывает на его
границы. Именно потому, что письмо возникает как продукт значимого поступка
писателя, оно соприкасается с Историей несравненно более ощутимо, нежели
любой другой пласт литературы1.
Творчество Хармса, как и творчество любого другого художника,
исторически обусловлено, но своеобразие его позиции заключается в том, что
он сознательно пытался порвать с пониманием литературы и литературного
"смысла" как исторических образований. "История" в ее традиционном понимании
описывается им как "остановка времени", а потому как феномен
антиисторический по существу.
Понимание Хармсом истории чрезвычайно близко тому, которое
сформулировал на рубеже веков Георг Зиммель. Зиммель заметил, что в
темпоральном аспекте история понимается нами как континуум, как
непрерывность, в то же время этот исторический континуум дается нам как
совокупность "исторических атомов" -- событий:
Возникает довольно странное положение: соответствующее реальности, т.
е. непрерывное, представляется только в форме абстрактной мысли,
оторвавшейся от конкретного исторического содержания, тогда как картины
этого содержания представляют его в чуждой действительности форме "событий".
"Сражение под Цорндорфом" есть коллективное понятие, образованное из
бесчисленно многих единичных событий. Вместе с познанием этих частностей
военной истории -- о каждой атаке, укреплении, эпизоде, перемещении войск и
т. д. -- она все ближе приближается к тому, что "действительно было". Но
ровно настолько же атомизируется и теряет непрерывность понятие этого
сражения. Непрерывность передается только плавающим над этими атомами
априорным знанием, проводящим идеальную линию сквозь все эти атомы2.
История возникает, таким образом, в результате абстрагирования
реальности, приближение к реальности разрушает формы членения временного
континуума, растворяет историю без остатка. То в текстах, что мы обычно
относим к области исторического, в действительности является продуктом
текстуальных практик. Хармс в целом ряде текстов играет с зиммелевским
парадоксом, показывая, каким обра-
_______________
1 Барт Ролан. Нулевая степень письма / Пер. Г. К. Косикова //
Семиотика / Сост. Ю. С. Степанова. М.: Радуга, 1983. С. 314.
2 Зиммель Георг. Проблема исторического времени / Пер. А. М.
Руткевича // Зиммель Г. Избранное. Т. 1. М.: Юристъ, 1996. С, 525-526.
8 Введение
зом история возникает в результате абстрагирующих практик, то есть по
существу своему вневременных операций, укорененных в априорных формах нашего
познания (в чем-то вроде кантовских "априори"). История как фундамент
филологии оказывается укорененной в чем-то фундаментально внеисторическом.
Но эти внеисторические формы принципиально отличны от аллегорий. Хармс
сознательно противопоставляет свои тексты аллегориям. И, хотя во многих из
них на первый план выступают некие вневременные абстракции, они
антиаллегоричны по существу. Выпадающие из окна старушки, конечно, не могут
быть отнесены к формам аллегорического мышления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155