С. 151).
48 В текстах о докторе Фаусте книга навязчиво присутствует. В одной из
народных комедий Фауст приобретает силу негроманта после того, как
неизвестные три студента (духи ада?) оставляют на постоялом дворе книгу
"Clavio atari a Magica" -- "Ключ к искусству магии". У Гете Фауст начинает с
того, что рассматривает знак макрокосма, а затем знак земного духа, которого
он вызывает по книге. У каббалистов круг уподобляется Торе, с помощью
которой был сотворен мир.
Шар 215
В итоге происходящее "сейчас" получает некий вневременной "абсолютный"
исток в книге. Написанное же в книге как бы актуализируется и приобретает
иную темпоральность. Книга отчасти перестает принадлежать прошлому.
Метаморфоза в шар -- того же порядка. Книга в каком-то смысле похожа на шар
-- она тоже исток и завершение.
Исчезновение Петерсена, вероятно, связано с тем, что Макаров переводит
книгу в действие пьески и затем возвращает его в письменный текст, завершает
его чтением по книге.
8
Последняя реплика, подаваемая Макаровым "из" книги, вводится ремаркой:
"Макаров стоит в ужасе..." Ужас -- чувство, имеющее особое значение для
обэриутов. Липавский посвятил ему трактат "Исследование ужаса". В этом
трактате он описывает три основные ошибки, связанные с пониманием ужаса.
Первая ошибка заключается в их [эмоций] утилитарном толковании. <...>
Вторая ошибка связана с первой и заключается в утверждении субъективности
чувства. <...> С нашей же точки зрения ужасность, т. е. свойство порождать в
живых существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции,
очертаний, движения и т. д. (Логос, 81).
Терминология Липавского легко узнается в "трактате" Хармса, прежде
всего "утилитарность". Липавский пытается отделить "ужасность" от
субъективности, то есть перевести ее в плоскость "сущего", "пятого"
значения.
Третья ошибка, на которую он указывает, -- это сведение под рубрикой
страха разных совершенно разнородных вещей:
С нашей точки зрения страх есть имя собственное. Существует в мире
всего один страх, один его принцип, который проявляется в различных
вариациях и формах (Логос, 81).
Если сущее неделимо ("существует в мире всего один страх"), у него
может быть и единственное имя. Но имя это настолько мало выражает сущность,
что оно совпадает с "неименем". Ведь относится оно к чему-то по определению
не способному на индивидуализацию.
По мнению Липавского, ужас обычно связан с неопределенностью статуса
живой материи, например плазмы, которая является воплощением "разлитой,
неконцентрированной" жизни. Это жизнь до жизни: "абсолютный исток". Это
первичная, однородная, нечленимая протоплазма, принимающая форму шара.
Отсюда особый страх перед шарообразными телами, которые Липавский описывает
как пузыри и "пузырчатость":
Страх перед пузырчатостью не ложен. В ней, дйствительно, видна
безиндивидуальность жизни (Логос, 83).
216 Глава 7
Хармс откликается на эти рассуждения, помещая в один из своих текстов
загадочную коробку, из которой "вышли какие-то пузыри" (МНК, 100), о которых
ничего нельзя сообщить.
"Ужасность" -- эмоциональный коррелят геометрической объективности на
грани субъективности. Это чувство, вызываемое переходом живого в неживое,
индивидуального в надындивидуальное. Естественно, оно ассоциируется со
смертью. Таким образом, ужас Макарова органически входит в ситуацию
превращения Петерсена в шар.
Что все же означает, что "ужас -- это имя собственное"? Как он
соотнесен с речью?
Хармс в только что упомянутом тексте о пузырях, выходящих из коробки,
неожиданно связывает их с говорением:
Из коробки вышли какие-то пузыри. Хвилищевский на цыпочках удалился из
комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. "Черт с ней!" -- сказал себе
Хвилищевский. "Меня не касается, что в ней лежит. В самом деле! Черт с ней!"
Хвилищевский хотел крикнуть "Не пущу!" Но язык как-то подвернулся и
вышло: "не пустю" (МНК, 100).
"Подворачивающийся язык" Хвилищевского связан с непонятностью
содержания коробки, неопределенностью и неназываемостью пузыря. Язык
Хвилищевского "подворачивается" таким образом, что слово "пущу"
преобразуется в "пустю", то есть обнаруживает корень "пуст", "пустой". Таким
образом определяется и содержание коробки, и существо пузыря. Конечно, и
"ПУщу" и "ПУстю" возникают именно как лепет "ПУзырей" -- как преобразование
начального "пу" этого слова.
Речь в данном случае по-своему имитирует саму форму пузыря -- кружок, в
который складываются губы при произнесении звука "у". Даже то, что язык
"подворачивается", вводит в движение языка верчение, круг. Лоран
Женни заметил, что ужас обыкновенно формируется вокруг пустоты, зияния.
Зияние это повторяется в акустическом зиянии звука, который одновременно
оказывается образом открытого, зияющего рта49.
Это зияние рта одновременно означает разрыв, выпадение, немоту. Отсюда
и "подворачивание" языка. Язык действует как нога, проваливающаяся в
пустоту. Существенной оказывается, таким образом, не просто подмена "пущу"
на "пустю" -- но сам сдвиг, сам провал, сама непроизносимая и неназываемая
неловкость, которая не слышна, но ощущается именно в ложной постановке
языка50.
_______________
49 Jenny Laurent. La terreur et les signes. Paris: Gallimard,
1982. P. 113--114.
50 Каббалист Абраам Абулафиа утверждал, что согласные связаны с
органами тела и конечностями: "Знай, что все органы твоего тела соединены
между собой как формы букв одна с другой" (Cit. in: Idel Moshe.
Language, Torah and Hermeneutics in Abraham Abulafia. Albany:
SUNY Press, 1989. P. 6). Произнесение согласных отражается на
соответствующих членах тела, которые "подворачиваются". Зато гласные подобны
шару или кругу (Ibid. P. 8). То есть относятся как раз к области "ужаса" --
зияния.
Шар 217
Хармс любит трансформацию слов с помощью соскальзывания от одной
гласной к другой, особенно от "о" к "у", то есть, в рамках артикуляционных
форм, наиболее близких форме круга -- "вот-вут", "ноль-нуль".
Артикуляция ужаса -- это артикуляция пузыря, строящаяся вокруг
подворачивания и кругового зияния некой негативной сферы.
9
Для Липавского ужас "есть имя собственное" потому, что существует всего
один ужас, один страх. Нечто сходное утверждал Хармс по поводу иного чувства
-- любви -- в тексте 1940 года "Власть". Здесь рассуждает некая
неопределенная фигура со странным именем Фаол:
Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые
называются одним словом "любовь".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
48 В текстах о докторе Фаусте книга навязчиво присутствует. В одной из
народных комедий Фауст приобретает силу негроманта после того, как
неизвестные три студента (духи ада?) оставляют на постоялом дворе книгу
"Clavio atari a Magica" -- "Ключ к искусству магии". У Гете Фауст начинает с
того, что рассматривает знак макрокосма, а затем знак земного духа, которого
он вызывает по книге. У каббалистов круг уподобляется Торе, с помощью
которой был сотворен мир.
Шар 215
В итоге происходящее "сейчас" получает некий вневременной "абсолютный"
исток в книге. Написанное же в книге как бы актуализируется и приобретает
иную темпоральность. Книга отчасти перестает принадлежать прошлому.
Метаморфоза в шар -- того же порядка. Книга в каком-то смысле похожа на шар
-- она тоже исток и завершение.
Исчезновение Петерсена, вероятно, связано с тем, что Макаров переводит
книгу в действие пьески и затем возвращает его в письменный текст, завершает
его чтением по книге.
8
Последняя реплика, подаваемая Макаровым "из" книги, вводится ремаркой:
"Макаров стоит в ужасе..." Ужас -- чувство, имеющее особое значение для
обэриутов. Липавский посвятил ему трактат "Исследование ужаса". В этом
трактате он описывает три основные ошибки, связанные с пониманием ужаса.
Первая ошибка заключается в их [эмоций] утилитарном толковании. <...>
Вторая ошибка связана с первой и заключается в утверждении субъективности
чувства. <...> С нашей же точки зрения ужасность, т. е. свойство порождать в
живых существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции,
очертаний, движения и т. д. (Логос, 81).
Терминология Липавского легко узнается в "трактате" Хармса, прежде
всего "утилитарность". Липавский пытается отделить "ужасность" от
субъективности, то есть перевести ее в плоскость "сущего", "пятого"
значения.
Третья ошибка, на которую он указывает, -- это сведение под рубрикой
страха разных совершенно разнородных вещей:
С нашей точки зрения страх есть имя собственное. Существует в мире
всего один страх, один его принцип, который проявляется в различных
вариациях и формах (Логос, 81).
Если сущее неделимо ("существует в мире всего один страх"), у него
может быть и единственное имя. Но имя это настолько мало выражает сущность,
что оно совпадает с "неименем". Ведь относится оно к чему-то по определению
не способному на индивидуализацию.
По мнению Липавского, ужас обычно связан с неопределенностью статуса
живой материи, например плазмы, которая является воплощением "разлитой,
неконцентрированной" жизни. Это жизнь до жизни: "абсолютный исток". Это
первичная, однородная, нечленимая протоплазма, принимающая форму шара.
Отсюда особый страх перед шарообразными телами, которые Липавский описывает
как пузыри и "пузырчатость":
Страх перед пузырчатостью не ложен. В ней, дйствительно, видна
безиндивидуальность жизни (Логос, 83).
216 Глава 7
Хармс откликается на эти рассуждения, помещая в один из своих текстов
загадочную коробку, из которой "вышли какие-то пузыри" (МНК, 100), о которых
ничего нельзя сообщить.
"Ужасность" -- эмоциональный коррелят геометрической объективности на
грани субъективности. Это чувство, вызываемое переходом живого в неживое,
индивидуального в надындивидуальное. Естественно, оно ассоциируется со
смертью. Таким образом, ужас Макарова органически входит в ситуацию
превращения Петерсена в шар.
Что все же означает, что "ужас -- это имя собственное"? Как он
соотнесен с речью?
Хармс в только что упомянутом тексте о пузырях, выходящих из коробки,
неожиданно связывает их с говорением:
Из коробки вышли какие-то пузыри. Хвилищевский на цыпочках удалился из
комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. "Черт с ней!" -- сказал себе
Хвилищевский. "Меня не касается, что в ней лежит. В самом деле! Черт с ней!"
Хвилищевский хотел крикнуть "Не пущу!" Но язык как-то подвернулся и
вышло: "не пустю" (МНК, 100).
"Подворачивающийся язык" Хвилищевского связан с непонятностью
содержания коробки, неопределенностью и неназываемостью пузыря. Язык
Хвилищевского "подворачивается" таким образом, что слово "пущу"
преобразуется в "пустю", то есть обнаруживает корень "пуст", "пустой". Таким
образом определяется и содержание коробки, и существо пузыря. Конечно, и
"ПУщу" и "ПУстю" возникают именно как лепет "ПУзырей" -- как преобразование
начального "пу" этого слова.
Речь в данном случае по-своему имитирует саму форму пузыря -- кружок, в
который складываются губы при произнесении звука "у". Даже то, что язык
"подворачивается", вводит в движение языка верчение, круг. Лоран
Женни заметил, что ужас обыкновенно формируется вокруг пустоты, зияния.
Зияние это повторяется в акустическом зиянии звука, который одновременно
оказывается образом открытого, зияющего рта49.
Это зияние рта одновременно означает разрыв, выпадение, немоту. Отсюда
и "подворачивание" языка. Язык действует как нога, проваливающаяся в
пустоту. Существенной оказывается, таким образом, не просто подмена "пущу"
на "пустю" -- но сам сдвиг, сам провал, сама непроизносимая и неназываемая
неловкость, которая не слышна, но ощущается именно в ложной постановке
языка50.
_______________
49 Jenny Laurent. La terreur et les signes. Paris: Gallimard,
1982. P. 113--114.
50 Каббалист Абраам Абулафиа утверждал, что согласные связаны с
органами тела и конечностями: "Знай, что все органы твоего тела соединены
между собой как формы букв одна с другой" (Cit. in: Idel Moshe.
Language, Torah and Hermeneutics in Abraham Abulafia. Albany:
SUNY Press, 1989. P. 6). Произнесение согласных отражается на
соответствующих членах тела, которые "подворачиваются". Зато гласные подобны
шару или кругу (Ibid. P. 8). То есть относятся как раз к области "ужаса" --
зияния.
Шар 217
Хармс любит трансформацию слов с помощью соскальзывания от одной
гласной к другой, особенно от "о" к "у", то есть, в рамках артикуляционных
форм, наиболее близких форме круга -- "вот-вут", "ноль-нуль".
Артикуляция ужаса -- это артикуляция пузыря, строящаяся вокруг
подворачивания и кругового зияния некой негативной сферы.
9
Для Липавского ужас "есть имя собственное" потому, что существует всего
один ужас, один страх. Нечто сходное утверждал Хармс по поводу иного чувства
-- любви -- в тексте 1940 года "Власть". Здесь рассуждает некая
неопределенная фигура со странным именем Фаол:
Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые
называются одним словом "любовь".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155