События при этом могут вообще отрываться от временной оси и
рассматриваться как вневременная констелляция, как некое образование скорее
пространственного, чем временного толка. Такую вневременную констелляцию,
такую совокупность событий, как бы остановленных в неподвижной картинке,
можно называть "историей". Собственно, это то, что делает пробуждение со
сновидением или смерть с жизнью человека.
"История", однако, может возникать лишь в тех системах, которые
позволяют расщепление, диссоциацию различных временных потоков, где
дискурсивная линеарность разрушается темпоральной относительностью и
"остановкой" времени.
____________________
51 О взглядах Мак Таггарта на проблему реальности и нереальности
времени см.: Harwich Paul. Asymmetries in Time. Problems in the
Philosophy of Science. Cambridge, Mass; London- The MIT Press, 1987. P.
15-28.
Глава 5. ИСТОРИЯ
1
Расхождение между временем и событиями особенно явственно ощущается,
когда речь заходит об истории. Историография, как минимум до XVIII века, не
относилась к области научного знания, так как она касалась сферы
человеческого произвола и случайностей, то есть находилась вне области
действия законов. Для Аристотеля, например, мир разделялся на две сферы --
небесную, где господствует детерминизм, нет изменений и становления, где
небесные тела движутся с абсолютной регулярностью, и земной мир, где
действует случай, становление, где регулярность нарушена и в основе
происходящего лежит событие, регулярность нарушающее1. Таким образом,
время -- выражение регулярности -- как бы относилось к небесной сфере, а
события -- к земной. Параллелизм событийного и временного миров, их
сериальность в такой картине превращается в настоящее двое-мирие.
Сериальность, однако, в действительности имеет гораздо более изощренный
характер и не может быть сведена к двум сериям. Дело в том, что историческая
реальность состоит из огромного количества событийных рядов, многие из
которых связаны не только с темпоральной шкалой, но и друг с другом.
Историография в принципе не интересуется временем. Ее гораздо больше
интересует взаимосвязь и своего рода констелляция событийного ряда, чем его
соотнесенность с абсолютным "небесным" временным рядом. Тот факт, что
Французская революция произошла в 1789--1795 годах, интересен для историка
лишь в той в мере, в какой позволяет локализовать это событие или, вернее,
множество событий, условно называемых Французской революцией, поместить его
после одних и перед другими событиями или одновременно с третьими. Иными
словами, дата, как некая привязка к темпоральной шкале, в действительности
нужна лишь для уточнения оси событий, строящихся по принципу "позже чем" или
"раньше чем". Принцип соотнесенности с временем лишь позволяет историку
ввести в историю причинно-следственную логику, или, по выражению Поля Вейна,
включить событие в сюжет.
______________
1 См. об этой оппозиции: Veyne Paul. Writing History.
Middletown: Wesleyan University Press, 1984. P. 28-29.
История 135
Это включение в сюжет отрывает историю от линейного движения из
прошлого в будущее и придает ей характер "человеческой истории". Само
понятие истории связано с существованием человечества. Природное время
мыслится нами как неисторическое. Жан-Люк Нанси утверждает, например, что
история неотделима от понятия сообщества, а сообщество невозможно вне
истории:
...история принадлежит сообществу, а сообщество истории. История одного
человека или одной семьи становится исторической только в той в мере, в
какой она принадлежит сообществу2.
По сути дела, история -- это обозначение сосуществования людей как
единовременной констелляции. Нанси замечает, что возможность сказать "наше
время" означает попросту, что мы как некая совокупность складываемся
благодаря существованию времени3. Но тогда история перестает соотносится с
временем и становится лишь онтологическим условием существования
человечества как коллективного субъекта. Идея истории становится идеей
человечества. Адорно формулировал эту ситуацию иначе:
...историчность обездвиживает историю во внеисторическом пространстве,
равнодушном к историческим условиям, обусловливающим состав и констелляцию
субъекта и объекта4.
История в итоге отменяет историчность как темпоральность.
2
Хармс проблематизирует понятие исторического времени в целом ряде
текстов. В цикл "Случаи" включено несколько таких текстов. Прежде всего это
"Анекдоты из жизни Пушкина" и "Исторический эпизод"5.
Снискавшие большую популярность и породившие целый фольклор "Анекдоты
из жизни Пушкина", как и полагается анекдотам, оторваны от всякого
временного измерения, от всякого контекста. Это История, полностью сведенная
к вымышленным комическим эпизодам, чья связь с историей дается только через
соотнесенность с исторической личностью. Два раза в "Анекдотах" присутствует
тема времени. В пятом анекдоте уточнено время действия:
_________________
2 Nancy Jean-Luc. The Birth to Presence. Stanford: Stanford
University Press, 1993. P. 152.
3 Ibid. P. 151.
4 Adomo Theodor W. Negative Dialectics. New York: Continuum,
1992. P. 129.
5 Валерий Сажин прав, когда утверждает, что в некоторых случаях слово
"история" у Хармса синонимично понятию "происшествие":
Многочисленные "Истории", то и дело озаглавливающие тексты Хармса (см.
"Историческая личность", "История", "История дерущихся" и мн. др.), вполне
могут происходить из каламбура Гоголя по поводу Ноздрева: "Ноздрев был в
некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был,
не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила"
(Сажин Валерий. Тысяча мелочей // Новое литературное обозрение. 1993.
No 3. С. 201).
И все же этим смысл "истории" у Хармса не исчерпывается.
136 Глава 5
Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал
жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, Пушкин
ложился на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке (ПВН,
393).
Анекдот повествует о "событиях", настолько не обладающих никакой
событийностью, что привязка их к определенному хронологическому моменту как
бы не имеет смысла. В пятом пушкинском анекдоте мы имеем привязку к
временной шкале, но не имеем события. В третьем "Анекдоте" мы имеем иную
ситуацию:
Однажды Петрушевский сломал часы и послал за Пушкиным. Пушкин пришел,
осмотрел часы Петрушевского и положил их обратно на стул. "Что скажешь, брат
Пушкин?" -- спросил Петрушевский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
рассматриваться как вневременная констелляция, как некое образование скорее
пространственного, чем временного толка. Такую вневременную констелляцию,
такую совокупность событий, как бы остановленных в неподвижной картинке,
можно называть "историей". Собственно, это то, что делает пробуждение со
сновидением или смерть с жизнью человека.
"История", однако, может возникать лишь в тех системах, которые
позволяют расщепление, диссоциацию различных временных потоков, где
дискурсивная линеарность разрушается темпоральной относительностью и
"остановкой" времени.
____________________
51 О взглядах Мак Таггарта на проблему реальности и нереальности
времени см.: Harwich Paul. Asymmetries in Time. Problems in the
Philosophy of Science. Cambridge, Mass; London- The MIT Press, 1987. P.
15-28.
Глава 5. ИСТОРИЯ
1
Расхождение между временем и событиями особенно явственно ощущается,
когда речь заходит об истории. Историография, как минимум до XVIII века, не
относилась к области научного знания, так как она касалась сферы
человеческого произвола и случайностей, то есть находилась вне области
действия законов. Для Аристотеля, например, мир разделялся на две сферы --
небесную, где господствует детерминизм, нет изменений и становления, где
небесные тела движутся с абсолютной регулярностью, и земной мир, где
действует случай, становление, где регулярность нарушена и в основе
происходящего лежит событие, регулярность нарушающее1. Таким образом,
время -- выражение регулярности -- как бы относилось к небесной сфере, а
события -- к земной. Параллелизм событийного и временного миров, их
сериальность в такой картине превращается в настоящее двое-мирие.
Сериальность, однако, в действительности имеет гораздо более изощренный
характер и не может быть сведена к двум сериям. Дело в том, что историческая
реальность состоит из огромного количества событийных рядов, многие из
которых связаны не только с темпоральной шкалой, но и друг с другом.
Историография в принципе не интересуется временем. Ее гораздо больше
интересует взаимосвязь и своего рода констелляция событийного ряда, чем его
соотнесенность с абсолютным "небесным" временным рядом. Тот факт, что
Французская революция произошла в 1789--1795 годах, интересен для историка
лишь в той в мере, в какой позволяет локализовать это событие или, вернее,
множество событий, условно называемых Французской революцией, поместить его
после одних и перед другими событиями или одновременно с третьими. Иными
словами, дата, как некая привязка к темпоральной шкале, в действительности
нужна лишь для уточнения оси событий, строящихся по принципу "позже чем" или
"раньше чем". Принцип соотнесенности с временем лишь позволяет историку
ввести в историю причинно-следственную логику, или, по выражению Поля Вейна,
включить событие в сюжет.
______________
1 См. об этой оппозиции: Veyne Paul. Writing History.
Middletown: Wesleyan University Press, 1984. P. 28-29.
История 135
Это включение в сюжет отрывает историю от линейного движения из
прошлого в будущее и придает ей характер "человеческой истории". Само
понятие истории связано с существованием человечества. Природное время
мыслится нами как неисторическое. Жан-Люк Нанси утверждает, например, что
история неотделима от понятия сообщества, а сообщество невозможно вне
истории:
...история принадлежит сообществу, а сообщество истории. История одного
человека или одной семьи становится исторической только в той в мере, в
какой она принадлежит сообществу2.
По сути дела, история -- это обозначение сосуществования людей как
единовременной констелляции. Нанси замечает, что возможность сказать "наше
время" означает попросту, что мы как некая совокупность складываемся
благодаря существованию времени3. Но тогда история перестает соотносится с
временем и становится лишь онтологическим условием существования
человечества как коллективного субъекта. Идея истории становится идеей
человечества. Адорно формулировал эту ситуацию иначе:
...историчность обездвиживает историю во внеисторическом пространстве,
равнодушном к историческим условиям, обусловливающим состав и констелляцию
субъекта и объекта4.
История в итоге отменяет историчность как темпоральность.
2
Хармс проблематизирует понятие исторического времени в целом ряде
текстов. В цикл "Случаи" включено несколько таких текстов. Прежде всего это
"Анекдоты из жизни Пушкина" и "Исторический эпизод"5.
Снискавшие большую популярность и породившие целый фольклор "Анекдоты
из жизни Пушкина", как и полагается анекдотам, оторваны от всякого
временного измерения, от всякого контекста. Это История, полностью сведенная
к вымышленным комическим эпизодам, чья связь с историей дается только через
соотнесенность с исторической личностью. Два раза в "Анекдотах" присутствует
тема времени. В пятом анекдоте уточнено время действия:
_________________
2 Nancy Jean-Luc. The Birth to Presence. Stanford: Stanford
University Press, 1993. P. 152.
3 Ibid. P. 151.
4 Adomo Theodor W. Negative Dialectics. New York: Continuum,
1992. P. 129.
5 Валерий Сажин прав, когда утверждает, что в некоторых случаях слово
"история" у Хармса синонимично понятию "происшествие":
Многочисленные "Истории", то и дело озаглавливающие тексты Хармса (см.
"Историческая личность", "История", "История дерущихся" и мн. др.), вполне
могут происходить из каламбура Гоголя по поводу Ноздрева: "Ноздрев был в
некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был,
не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила"
(Сажин Валерий. Тысяча мелочей // Новое литературное обозрение. 1993.
No 3. С. 201).
И все же этим смысл "истории" у Хармса не исчерпывается.
136 Глава 5
Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал
жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, Пушкин
ложился на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке (ПВН,
393).
Анекдот повествует о "событиях", настолько не обладающих никакой
событийностью, что привязка их к определенному хронологическому моменту как
бы не имеет смысла. В пятом пушкинском анекдоте мы имеем привязку к
временной шкале, но не имеем события. В третьем "Анекдоте" мы имеем иную
ситуацию:
Однажды Петрушевский сломал часы и послал за Пушкиным. Пушкин пришел,
осмотрел часы Петрушевского и положил их обратно на стул. "Что скажешь, брат
Пушкин?" -- спросил Петрушевский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155