д. (об этом подробнее ниже).
Характерный пример такого "двойственного" бытия -- девятый "случай"
серии -- "Сундук". Здесь рассказывается, как "человек с тонкой шеей"
забирается в сундук, начинает задыхаться в нем и наблюдать "борьбу жизни и
смерти". Эта борьба понимается как чередование бытия и небытия. Смерть
постоянно отменяется жизнью, жизнь смертью. В конце концов их чередование
переходит в некое мерцание, которое может быть обозначено как "пауза", как
состояние неразличимости элементов. Это состояние оказывается принципиально
неописываемым:
Ой! что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что
именно. Я что-то видел, или что-то слышал!.. Ой! опять что-то произошло!
Боже мой! <...> А это еще что такое? (ПВН, 363)
"Событие" тут располагается вне субъективности. Субъект не может его
пережить, оно как бы существует вне его самого, в области действия
автономной словесной машины. Человек с тонкой шеей не может описать
происходящее в принципе по той же причине, по какой Хармс не мог вспомнить и
записать "слово". Но в данном случае чередуются не буквы, не согласные, а
состояния бытия и небытия, создающие "паузу" в бытии и паузу в дискурсе.
Смысл этой паузы более сложен, чем просто неопределенность. Эмиль
Бенвенист показал, что в языке за глаголом "быть" скрываются два различных
слова:
...одно из них -- "связка", грамматический показатель тождества; другое
-- полнозначный глагол. Эти два слова сосуществовали и всегда могут
сосуществовать, будучи совершенно различными. Но во многих языках они
слились47.
Бенвенист показал, что глагол "быть" -- в смысле "существовать" -- в
индоевропейских языках чаще всего связан с лексемой "es-". При этом функция
выражения тождества часто закреплена (как в назывных предложениях) за
паузой, нулевой морфемой.
Деррида показал, как в результате этого смешения постепенно
складывается
сильное, в действительности едва ли преодолимое искушение рассматривать
возрастающее значение формальной функции связки как про-
______________
47 Бенвенист Эмиль. Общая лингвистика. М.: Прогресс. С. 203.
66 Глава 2
цесс выпадения, абстрагирования, упадка, выхолащивания семантической
полноты лексемы "быть" и всех иных лексем, которые таким же образом
подверглись усечению или замещению48.
В высказывании Хармса: "Весь мир -- окно -- Эстер" -- особенно хорошо
видно это смешение "связки" и глагола существования. Эстер ("есть Р") -- не
что иное, как демонстрация исчезновения "есть" в нулевой связке. В
нарративной форме смешение между тождеством и существованием очевидно и в
"Сундуке".
Хармс утверждает, что мир тождественен окну, а окно тождественно Эстер,
но за указанием на тождественность проступает указание на присутствие. Окно
производит некую компрессию текста во времени, которая также прочитывается
как утверждение некоего вне-темпорального момента -- теперь, момента
присутствия. Тот факт, что Р и М вытесняют друг друга, одновременно
отсылает и к тождественности (М функционально тождественно Р), и к
бытийности (М либо вытесняет собой Р из бытия, либо "событийствует" с ним).
То, что человек с тонкой шеей из "Сундука" не может говорить, связано с
нарушением процедуры установления языковых эквивалентностей
(тождественности), но этот процесс оказывается и выражением метафизической
взаимосвязи бытия и небытия, жизни и смерти.
То же самое можно сказать о самом имени Эстер: здесь утверждение
бытия49 (ср., например, с испанским глаголом, выражающим существование, --
estar) сейчас же подключается к игре буквенных эквивалентностей --
Эстер тождественна Рае.
И наконец, важно то, что "связка" выражает абстрагирование, своего рода
провал бытия, его ослабление, некий процесс кенозиса, опустошения
бытия. В этом смысле окно -- это провал, пауза, связка -- это место
установления знаковых, буквенных тождественностей, в которых бытие
ослаблено. Это место провала, "выпадения" бытия, как об этом говорит
Деррида.
9
"Дефигурация" неотделима от этой языковой связи тождественности и
бытия. Она не просто "стирает" из памяти, ослабляет бытие, она нарушает
сходство, разрушает видимость и тем самым создает крайнюю неопределенность в
отношениях тождественности. Рая и Эстер могут подменять друг друга, потому
что как бы не имеют лица, они дефигурированы. Ситуация тождественности
оказывается ослабленной.
Силовой, энергетический аспект "дефигурации", как я уже упоминал, был
описан и проанализирован Полем де Маном50. Де Ман гово-
_______________
48 Derrida Jacques. The Supplement of Copula: Philosophic before
Linguistics // Margins of Philosophy. Chicago: Chicago University Press,
1982. P. 203.
49 В древнееврейском Эстер связывается также с глаголом esthel
-- покрывать, скрывать. Утверждение в этом имени сочетается с сокрытием.
Выражаю благодарность за указание на этот "скрытый" смысл имени Ираду Кимхи.
50 Man Paul de. Shelley Disfigured // The Rhetoric of
Romanticism. New York: Columbia University Press, 1984. P. 93--124.
Окно 67
рит о некой утвердительной, установительной силе языка (the positing
power of language), которая каждый раз подвергается фигурации,
вытеснению, забыванию, деформации. Часто дефигурация осуществляется через
разрыв повествования в сложной механике рамочных конструкций. Речь
идет о неких топологиях пространств, проваливающихся друг в друга,
выворачивающихся друг в друга, подобно тому как предстают в разных аспектах
или чередуются буквы в монограмме окна.
Здесь уместно вспомнить современника Хармса, в той же степени, что и
он, сосредоточенного на теме окна. Это Сигизмунд Кржижановский. В 1924 году
он написал очерк "Московские вывески", в котором специально остановился на
словах, вписывающихся в новый городской пейзаж и трансформирующих его. Эта
семиотическая трансформация отражает общие изменения послереволюционной
действительности, повальную "смену имен". Интересно, однако, то, что
Кржижановский считает возможным описывать эту трансформацию в терминах
перестановки букв и "окон":
Слова, сделанные монограммически, например, ГДУВВ -- НОГТИ -- ЦИТ и т.
д., будучи лишь сочленениями звуков, легко и расчленяемы, например, знаками
звезды или серпа, скрещенного с молотом, на две (или более) буквенные
группы: это значительно расширяет возможность графической композиции
вывесочных слов51.
Монограммирование, как и у Хармса, превращает слова и буквы в некие
автономные геометрические значки, как будто путешествующие по городу и
случайно сочленяющиеся с предметными формами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Характерный пример такого "двойственного" бытия -- девятый "случай"
серии -- "Сундук". Здесь рассказывается, как "человек с тонкой шеей"
забирается в сундук, начинает задыхаться в нем и наблюдать "борьбу жизни и
смерти". Эта борьба понимается как чередование бытия и небытия. Смерть
постоянно отменяется жизнью, жизнь смертью. В конце концов их чередование
переходит в некое мерцание, которое может быть обозначено как "пауза", как
состояние неразличимости элементов. Это состояние оказывается принципиально
неописываемым:
Ой! что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что
именно. Я что-то видел, или что-то слышал!.. Ой! опять что-то произошло!
Боже мой! <...> А это еще что такое? (ПВН, 363)
"Событие" тут располагается вне субъективности. Субъект не может его
пережить, оно как бы существует вне его самого, в области действия
автономной словесной машины. Человек с тонкой шеей не может описать
происходящее в принципе по той же причине, по какой Хармс не мог вспомнить и
записать "слово". Но в данном случае чередуются не буквы, не согласные, а
состояния бытия и небытия, создающие "паузу" в бытии и паузу в дискурсе.
Смысл этой паузы более сложен, чем просто неопределенность. Эмиль
Бенвенист показал, что в языке за глаголом "быть" скрываются два различных
слова:
...одно из них -- "связка", грамматический показатель тождества; другое
-- полнозначный глагол. Эти два слова сосуществовали и всегда могут
сосуществовать, будучи совершенно различными. Но во многих языках они
слились47.
Бенвенист показал, что глагол "быть" -- в смысле "существовать" -- в
индоевропейских языках чаще всего связан с лексемой "es-". При этом функция
выражения тождества часто закреплена (как в назывных предложениях) за
паузой, нулевой морфемой.
Деррида показал, как в результате этого смешения постепенно
складывается
сильное, в действительности едва ли преодолимое искушение рассматривать
возрастающее значение формальной функции связки как про-
______________
47 Бенвенист Эмиль. Общая лингвистика. М.: Прогресс. С. 203.
66 Глава 2
цесс выпадения, абстрагирования, упадка, выхолащивания семантической
полноты лексемы "быть" и всех иных лексем, которые таким же образом
подверглись усечению или замещению48.
В высказывании Хармса: "Весь мир -- окно -- Эстер" -- особенно хорошо
видно это смешение "связки" и глагола существования. Эстер ("есть Р") -- не
что иное, как демонстрация исчезновения "есть" в нулевой связке. В
нарративной форме смешение между тождеством и существованием очевидно и в
"Сундуке".
Хармс утверждает, что мир тождественен окну, а окно тождественно Эстер,
но за указанием на тождественность проступает указание на присутствие. Окно
производит некую компрессию текста во времени, которая также прочитывается
как утверждение некоего вне-темпорального момента -- теперь, момента
присутствия. Тот факт, что Р и М вытесняют друг друга, одновременно
отсылает и к тождественности (М функционально тождественно Р), и к
бытийности (М либо вытесняет собой Р из бытия, либо "событийствует" с ним).
То, что человек с тонкой шеей из "Сундука" не может говорить, связано с
нарушением процедуры установления языковых эквивалентностей
(тождественности), но этот процесс оказывается и выражением метафизической
взаимосвязи бытия и небытия, жизни и смерти.
То же самое можно сказать о самом имени Эстер: здесь утверждение
бытия49 (ср., например, с испанским глаголом, выражающим существование, --
estar) сейчас же подключается к игре буквенных эквивалентностей --
Эстер тождественна Рае.
И наконец, важно то, что "связка" выражает абстрагирование, своего рода
провал бытия, его ослабление, некий процесс кенозиса, опустошения
бытия. В этом смысле окно -- это провал, пауза, связка -- это место
установления знаковых, буквенных тождественностей, в которых бытие
ослаблено. Это место провала, "выпадения" бытия, как об этом говорит
Деррида.
9
"Дефигурация" неотделима от этой языковой связи тождественности и
бытия. Она не просто "стирает" из памяти, ослабляет бытие, она нарушает
сходство, разрушает видимость и тем самым создает крайнюю неопределенность в
отношениях тождественности. Рая и Эстер могут подменять друг друга, потому
что как бы не имеют лица, они дефигурированы. Ситуация тождественности
оказывается ослабленной.
Силовой, энергетический аспект "дефигурации", как я уже упоминал, был
описан и проанализирован Полем де Маном50. Де Ман гово-
_______________
48 Derrida Jacques. The Supplement of Copula: Philosophic before
Linguistics // Margins of Philosophy. Chicago: Chicago University Press,
1982. P. 203.
49 В древнееврейском Эстер связывается также с глаголом esthel
-- покрывать, скрывать. Утверждение в этом имени сочетается с сокрытием.
Выражаю благодарность за указание на этот "скрытый" смысл имени Ираду Кимхи.
50 Man Paul de. Shelley Disfigured // The Rhetoric of
Romanticism. New York: Columbia University Press, 1984. P. 93--124.
Окно 67
рит о некой утвердительной, установительной силе языка (the positing
power of language), которая каждый раз подвергается фигурации,
вытеснению, забыванию, деформации. Часто дефигурация осуществляется через
разрыв повествования в сложной механике рамочных конструкций. Речь
идет о неких топологиях пространств, проваливающихся друг в друга,
выворачивающихся друг в друга, подобно тому как предстают в разных аспектах
или чередуются буквы в монограмме окна.
Здесь уместно вспомнить современника Хармса, в той же степени, что и
он, сосредоточенного на теме окна. Это Сигизмунд Кржижановский. В 1924 году
он написал очерк "Московские вывески", в котором специально остановился на
словах, вписывающихся в новый городской пейзаж и трансформирующих его. Эта
семиотическая трансформация отражает общие изменения послереволюционной
действительности, повальную "смену имен". Интересно, однако, то, что
Кржижановский считает возможным описывать эту трансформацию в терминах
перестановки букв и "окон":
Слова, сделанные монограммически, например, ГДУВВ -- НОГТИ -- ЦИТ и т.
д., будучи лишь сочленениями звуков, легко и расчленяемы, например, знаками
звезды или серпа, скрещенного с молотом, на две (или более) буквенные
группы: это значительно расширяет возможность графической композиции
вывесочных слов51.
Монограммирование, как и у Хармса, превращает слова и буквы в некие
автономные геометрические значки, как будто путешествующие по городу и
случайно сочленяющиеся с предметными формами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155