P. 56.
Время 119
-- Сколько здесь пальцев (5)?!
-- Три.
-- Нет, посмотрите внимательно!
-- Семь.
-- Сосчитайте их.
-- 1, 2, 3, 5, 7.
-- Сосчитайте до десяти.
-- 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 10, 12.
Она не могла произнести алфавит или произвести простое умножение.
Когда она пыталась писать, появлялся исключительно сильный тремор;
правой рукой она не могла написать ни одного членораздельного слова
<...>. С числами обстояло еще хуже; она не могла различить между четырьмя и
пятью29.
Распад времени и всех форм серийности в принципе может пониматься как
метафорическая смерть -- то есть блокировка будущего, остановка
развертывания.
6
В "Старухе" сплетается несколько рядов. Выше уже говорилось о
"хронометрическом ряде", отмечающем движение времени по часам. Второй
тематический ряд -- "дискурсивный". Рассказчик предпринимает попытку за
попыткой писать. Эта серия попыток связана с желанием спать, то проходящим,
то вновь возвращающимся. Рассказчик ложится на кушетку, пытается заснуть, не
может, вскакивает, снова ложится, снова не может заснуть. Тогда он садится в
кресло у окна, пытается писать, но тут ему вновь хочется спать. Сон --
составляет еще один существенный ряд повести. Рассказ, который хочет
написать повествователь, -- это
рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он
знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает
(ПВН, 400).
Рассказ о человеке, чья активность также блокирована, который также не
может производить чудеса30, как не может писать тот, от лица которого
ведется повествование. Таким образом, структура прерывающегося времени,
провалов в "Старухе" впрямую соотнесена с неосуществляющимся рассказом, с
блокировкой дискурса. Речь не может разворачиваться, время теряет плавность
-- все это явления одного порядка. Мертвая старуха -- лишь материализация
причины, блокирующей любой тип "пластической" темпоральности, кроме
_________________
29 Jung С. G. A Case of Hysterical Stupor in a Prisoner in
Detention // Jung C. G. Psychiatric Studies. Princeton: Princeton University
Press, 1970. P. 140--141.
30 Анна Герасимова считает, что ожидание чуда входит в тематический
блок рассказов Хармса о творчестве, писательстве. По мнению Герасимовой,
этот цикл текстов автобиографичен и определяется ею как "не-случаи", то есть
как описание не-случающегося (Герасимова Анна. Даниил Хармс как
сочинитель. Проблема чуда // Новое литературное обозрение. 1995. No 16. С.
129-139).
120 Глава 4
монотонного, неотвратимого тиканья часов. Часы и старуха относятся к
общему смысловому слою.
Явлению старухи предшествует вторжение монотонного с т у -к а,
механизация человека:
Я смотрю из окна на улицу и вижу, как по панели идет человек на
механической ноге. Он громко стучит своей ногой и палкой.
-- Тюк, -- говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно (ПВН, 401).
Это "тюк" отыгрывается Хармсом в одном из "случаев" в сходном
контексте.
Явление старухи не дает возможности разблокировать дискурсивный ступор,
поразивший повествователя. Ее смерть -- это буквальный отклик невозможности
писать:
Мне надо работать. Я прошу вас уйти.
Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо. Рот у нее
приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная челюсть. И вдруг мне
становится ясно: старуха умерла (ПВН, 403).
Еще одна причина, мешающая рассказчику писать, -- чувство голода. Ценой
долгих усилий он сочиняет первую фразу рассказа:
"Чудотворец был высокого роста".
Я больше я ничего написать не могу. Я сижу до тех пор, пока не начинаю
чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапчику, где хранится у меня
провизия. Я шарю там, но ничего не нахожу (ПВН, 401).
Этот мотив отсылает к Гамсуну, где также описана блокировка письма,
связанная с голодом:
С огромным трудом мне удалось написать две короткие фразы -- с десяток
жалких, вымученных слов, которые я выжал насильственно, лишь бы как-нибудь
продвинуть дело. Но дальше я не мог работать, голова была пуста, силы
оставили меня. Я не мог пошевельнуться и широко раскрытыми глазами глядел на
эти слова, на эту недописанную страницу, вперившись в странные, шаткие
буквы, которые торчали на бумаге...31
В обоих случаях, и у Хармса и у Гамсуна, -- дискурсивный поток связан с
неким движением жизни через организм, с течением жизненных соков. Голод --
это отсутствие чего-то, это пустота, которая не заполняется, но требует
заполнения, и в этом качестве -- это предвосхищение смерти. Пустой шкапчик
Хармса -- блокирует письмо. Пустой шкапчик здесь -- это то же самое, что и
пустой письменный стол Ивана Яковлевича Бобова, который тоже не может
писать:
Иван Яковлевич подошел к столу и выдвинул ящик. В ящике была только
грязная вставочка, которая с грохотом покатилась и стукнулась в стенку
ящика. Иван Яковлевич выдвинул другой ящик. В этом ящике ничего не было...
(МНК, 140)
_______________
31 Гамсун Кнут. Голод/Пер. Ю. Балтрушайтиса// Гамсун К.
Избранное. Л.: Лениздат, 1991. С. 93.
Время 121
Голод по-своему связан с письмом. Макс Шелер заметил, что голод или
боль относятся к тому, что он называл переживаниями "проживаемого тела"
(Leib), или "органическими ощущениями"32. Органические ощущения
отличаются от чисто психических (радость, горе) тем, что они локализованы в
теле, что они "экстенсивны". Так, боль "распространяется", голод -- это
нечто "случающееся в желудке и в области груди". Даже усталость имеет
смутную телесную локализацию. При этом, отмечает Шелер:
Эти феномены проживаемого тела ни в коей мере не находятся "в"
пространстве, ни в объективном (то есть в руке как в объективной
анатомической форме-единстве), ни даже в феноменальном пространстве.
Напротив, они разделяют "вне-пространственность" со всем тем, что
принадлежит к чисто психическому33.
Будучи псевдопространственными феноменами, они обладают некоторой
динамикой и экстенсивностью, которая придает им временное измерение. Это
нечто происходящее, меняющееся, а следовательно, отмеченное сменой
интенсивностей и, в сущности, сериальное.
Шелер отметил, что такого рода феномены всегда даются нам либо как
экстенсивные, либо как последовательные. Конечно, замечает он, эта форма
предъявления феноменов "проживаемого тела" не имеет пространственности и
темпоральности. Эти явления не имеют бытия в "объективном времени"34, но
они, по его мнению, -- база, на которой возникают переживания "бытия в
прошлом", "бытия в настоящем", "бытия в будущем".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Время 119
-- Сколько здесь пальцев (5)?!
-- Три.
-- Нет, посмотрите внимательно!
-- Семь.
-- Сосчитайте их.
-- 1, 2, 3, 5, 7.
-- Сосчитайте до десяти.
-- 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 10, 12.
Она не могла произнести алфавит или произвести простое умножение.
Когда она пыталась писать, появлялся исключительно сильный тремор;
правой рукой она не могла написать ни одного членораздельного слова
<...>. С числами обстояло еще хуже; она не могла различить между четырьмя и
пятью29.
Распад времени и всех форм серийности в принципе может пониматься как
метафорическая смерть -- то есть блокировка будущего, остановка
развертывания.
6
В "Старухе" сплетается несколько рядов. Выше уже говорилось о
"хронометрическом ряде", отмечающем движение времени по часам. Второй
тематический ряд -- "дискурсивный". Рассказчик предпринимает попытку за
попыткой писать. Эта серия попыток связана с желанием спать, то проходящим,
то вновь возвращающимся. Рассказчик ложится на кушетку, пытается заснуть, не
может, вскакивает, снова ложится, снова не может заснуть. Тогда он садится в
кресло у окна, пытается писать, но тут ему вновь хочется спать. Сон --
составляет еще один существенный ряд повести. Рассказ, который хочет
написать повествователь, -- это
рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он
знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает
(ПВН, 400).
Рассказ о человеке, чья активность также блокирована, который также не
может производить чудеса30, как не может писать тот, от лица которого
ведется повествование. Таким образом, структура прерывающегося времени,
провалов в "Старухе" впрямую соотнесена с неосуществляющимся рассказом, с
блокировкой дискурса. Речь не может разворачиваться, время теряет плавность
-- все это явления одного порядка. Мертвая старуха -- лишь материализация
причины, блокирующей любой тип "пластической" темпоральности, кроме
_________________
29 Jung С. G. A Case of Hysterical Stupor in a Prisoner in
Detention // Jung C. G. Psychiatric Studies. Princeton: Princeton University
Press, 1970. P. 140--141.
30 Анна Герасимова считает, что ожидание чуда входит в тематический
блок рассказов Хармса о творчестве, писательстве. По мнению Герасимовой,
этот цикл текстов автобиографичен и определяется ею как "не-случаи", то есть
как описание не-случающегося (Герасимова Анна. Даниил Хармс как
сочинитель. Проблема чуда // Новое литературное обозрение. 1995. No 16. С.
129-139).
120 Глава 4
монотонного, неотвратимого тиканья часов. Часы и старуха относятся к
общему смысловому слою.
Явлению старухи предшествует вторжение монотонного с т у -к а,
механизация человека:
Я смотрю из окна на улицу и вижу, как по панели идет человек на
механической ноге. Он громко стучит своей ногой и палкой.
-- Тюк, -- говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно (ПВН, 401).
Это "тюк" отыгрывается Хармсом в одном из "случаев" в сходном
контексте.
Явление старухи не дает возможности разблокировать дискурсивный ступор,
поразивший повествователя. Ее смерть -- это буквальный отклик невозможности
писать:
Мне надо работать. Я прошу вас уйти.
Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо. Рот у нее
приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная челюсть. И вдруг мне
становится ясно: старуха умерла (ПВН, 403).
Еще одна причина, мешающая рассказчику писать, -- чувство голода. Ценой
долгих усилий он сочиняет первую фразу рассказа:
"Чудотворец был высокого роста".
Я больше я ничего написать не могу. Я сижу до тех пор, пока не начинаю
чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапчику, где хранится у меня
провизия. Я шарю там, но ничего не нахожу (ПВН, 401).
Этот мотив отсылает к Гамсуну, где также описана блокировка письма,
связанная с голодом:
С огромным трудом мне удалось написать две короткие фразы -- с десяток
жалких, вымученных слов, которые я выжал насильственно, лишь бы как-нибудь
продвинуть дело. Но дальше я не мог работать, голова была пуста, силы
оставили меня. Я не мог пошевельнуться и широко раскрытыми глазами глядел на
эти слова, на эту недописанную страницу, вперившись в странные, шаткие
буквы, которые торчали на бумаге...31
В обоих случаях, и у Хармса и у Гамсуна, -- дискурсивный поток связан с
неким движением жизни через организм, с течением жизненных соков. Голод --
это отсутствие чего-то, это пустота, которая не заполняется, но требует
заполнения, и в этом качестве -- это предвосхищение смерти. Пустой шкапчик
Хармса -- блокирует письмо. Пустой шкапчик здесь -- это то же самое, что и
пустой письменный стол Ивана Яковлевича Бобова, который тоже не может
писать:
Иван Яковлевич подошел к столу и выдвинул ящик. В ящике была только
грязная вставочка, которая с грохотом покатилась и стукнулась в стенку
ящика. Иван Яковлевич выдвинул другой ящик. В этом ящике ничего не было...
(МНК, 140)
_______________
31 Гамсун Кнут. Голод/Пер. Ю. Балтрушайтиса// Гамсун К.
Избранное. Л.: Лениздат, 1991. С. 93.
Время 121
Голод по-своему связан с письмом. Макс Шелер заметил, что голод или
боль относятся к тому, что он называл переживаниями "проживаемого тела"
(Leib), или "органическими ощущениями"32. Органические ощущения
отличаются от чисто психических (радость, горе) тем, что они локализованы в
теле, что они "экстенсивны". Так, боль "распространяется", голод -- это
нечто "случающееся в желудке и в области груди". Даже усталость имеет
смутную телесную локализацию. При этом, отмечает Шелер:
Эти феномены проживаемого тела ни в коей мере не находятся "в"
пространстве, ни в объективном (то есть в руке как в объективной
анатомической форме-единстве), ни даже в феноменальном пространстве.
Напротив, они разделяют "вне-пространственность" со всем тем, что
принадлежит к чисто психическому33.
Будучи псевдопространственными феноменами, они обладают некоторой
динамикой и экстенсивностью, которая придает им временное измерение. Это
нечто происходящее, меняющееся, а следовательно, отмеченное сменой
интенсивностей и, в сущности, сериальное.
Шелер отметил, что такого рода феномены всегда даются нам либо как
экстенсивные, либо как последовательные. Конечно, замечает он, эта форма
предъявления феноменов "проживаемого тела" не имеет пространственности и
темпоральности. Эти явления не имеют бытия в "объективном времени"34, но
они, по его мнению, -- база, на которой возникают переживания "бытия в
прошлом", "бытия в настоящем", "бытия в будущем".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155