Но время шло, страхи отступали; наконец она начала искать способ выяснить, что у царицы на уме. Но все ее попытки словно натыкались на глухую стену. Асет вернулась к себе, встревоженная и озадаченная. Хатшепсут не возобновила запрет на ее передвижение по дворцу, так что, когда страх уступил место злости, женщина мерила шагами сад. А царица по-прежнему не подтверждала прав ее сына на престол. Тогда Асет решила взять дело в свои руки.
Однажды утром, когда Хатшепсут в присутствии Сенмута, Инени и Хапусенеба только начала разбирать утреннюю корреспонденцию, в зал ворвался Дуваенене, главный глашатай. Он запыхался, взгляд его был безумен. Едва он начал заикаясь объяснять, в чем дело, как следом вошел Ипуиемре, второй пророк Амона. Последним в зал бочком пробрался Менена, он встал, сложив руки на пухлом животе, с выражением благочестивой радости на елейной физиономии.
– На пол, все вы! – закричал Сенмут. – Здесь вам не пивная!
При этом громком напоминании все тут же пали ниц.
– Встаньте, – ровным голосом сказала Хатшепсут. В мыслях она металась от одного вошедшего к другому, пытаясь угадать причину внезапного вторжения, но те стояли молча.
– Ипуиемре, друг мой, ты, по-моему, здесь самый спокойный, – сказала она. – Учитывая, что я поклялась никогда не вступать в беседу с первым пророком Амона, тебе разрешается говорить.
Он поклонился и заговорил, причем от нее не укрылось, что во время речи руки у него дрожали, как он ни старался их спрятать.
– Великий знак был явлен сегодня утром в храме, ваше величество. Царевич короны исполнял свои обязанности служки в присутствии других мальчиков и верховного» жреца, когда могучий Амон кивнул ему головой!
Хапусенеб со свистом втянул воздух. Инени выронил папирус, его шелест эхом повторился в тишине. Сенмут почувствовал, что сердце у него остановилось, хотя и не подал виду.
Но его пылающий взгляд был прикован к лицу Менены. Верховный жрец не моргнул и глазом, только губы кривились.
Хатшепсут тоже замерла, сложенные на печати руки женщины словно застыли, солнце играло на ее золотом воротнике, переливавшемся от ее дыхания. Потом она расслабилась и насмешливо улыбнулась.
– Вот как? – мурлыкнула она, подходя к Нехези и отдавая ему печать. – И какие же выводы делаете вы из этого… знака?
– Ну, как же… Амон доволен царевичем, – промямлил пророк.
Улыбка царицы стала шире.
– Мой дорогой Ипуиемре, при всей твоей верности и лояльности ты слишком сильно меня боишься, и правильно делаешь. Дуваенене! Благодарю тебя, что поспешил принести мне это известие, а теперь будь добр, расскажи мне в точности, что же произошло.
Глашатай зажал свой жезл локтем и поклонился, его хорошо очерченные губы плотно сжались, влажно блестящие глаза сверкали.
– Царевич молился и во время молитвы спросил Амона, будет ли он фараоном, как того желал его отец.
– А потом? – Казалось, она наслаждалась этой шуткой. Ее рот потеплел, глаза заискрились, но за всем этим Сенмут безошибочно угадывал напряжение.
– Потом, мгновение спустя, Амон наклонил свою золотую голову.
Голос Дуваенене был ровен и невыразителен. Таким же тоном он мог бы рассказывать, что ел утром. Они с Хапусе-небом переглянулись и улыбнулись друг другу.
– Амон наклонил свою золотую голову, – повторила она, складывая ладони домиком и прикасаясь пальцами к губам, словно в задумчивости. – Дуваенене, найди царевича и его мать и приведи их сюда немедленно. Менена, выйди. Подожди в коридоре. Ипуиемре, ты можешь остаться.
Когда глашатай и верховный жрец ушли, Хатшепсут стремительно повернулась к остальным.
– Ну? – спросила она, подняв брови. Инени заговорил.
– Все это, разумеется, чистая правда, – сказал он. – Знак был, иначе Менена и жрецы не стали бы так распространяться об этом. Но…
– Это подделка! – Нехези яростно выругался. – Бог не кивает никому, кроме вас, могущественная!
– Знаю, – сказала она, – ибо многие склоняют перед богом лишь голову, не преклоняются в сердце своем.
– Я тоже думаю, что это хитрая уловка, – сказал Хапу-сенеб. – Кто был с мальчиком, когда это произошло?
– Менена, разумеется, – тут же ответил Сенмут.
– И другие мальчики, – напомнил Ипуиемре.
– Это значит, – тихо сказала Хатшепсут, – что в храме больше недовольных жрецов, чем мы полагали, ведь если Менена был рядом с мальчиком, то кто же находился тогда в святилище позади Амона?
Все посмотрели на Ипуиемре, но тот покачал головой.
– Не знаю, – ответил он беспомощно. – Я был снаружи, во внутреннем дворе, вместе со священными танцовщицами, и видел мальчика и бога только издалека.
Вернулся Дуваенене, с ним Асет и Тутмос. Асет была заметно взволнована; на ее щеках под краской горели два ярких красных пятна, движения стали еще более упругими, чем обычно, так что теперь она была еще больше похожа на кошку. Тутмос был серьезен. Он подошел и поклонился своей тетке-мачехе, обдав ее ароматом ладана, который еще так недавно держал в руках.
– Приветствую тебя, Тутмос, – сказала она. – Я услышала о милости, которой одарил тебя бог, и хочу знать подробности. Расскажи мне, как это произошло.
Ясные глаза ребенка заглянули в ее собственные глаза. Мать не раз говорила ему, что царица его не любит, что она хочет убрать его подальше из дворца, чтобы самой править на свободе. Но он не испытывал ненависти к этой высокой очаровательной женщине с лицом таким прекрасным, что на него хотелось смотреть не отрываясь.
– Я молился. Я часто молюсь, – добавил он с вызовом. Она кивнула:
– Разумеется. Молиться хорошо и полезно. И она наградила его нежной улыбкой.
Он расхрабрился.
– Я решил спросить у Амона совета, – прочирикал он, и слушателям вдруг показалось, что мальчик повторяет хорошо заученный урок. – Я поднял кадильницу повыше и задал вопрос, суждено ли мне стать фараоном.
– Правда? И что же он сказал?
– Он улыбнулся мне и склонил свою благословенную голову. Он склонил ее очень низко, так что подбородок уперся в его бессмертную грудь. Все, кто был рядом, видели это.
– Хм. Скажи мне, Тутмос, кто я?
Он озадаченно посмотрел на нее, и уголки его губ поползли вверх.
– Вы царица Египта.
– А кто еще?
– Я… я не знаю.
– Тогда я скажу тебе сама, поскольку твоя мать, видимо, не сочла нужным это сделать. Я – дочь Амона, его истинное воплощение здесь, на земле, плод его священных чресл, его возлюбленная, которую он любил еще до того, как послал на землю. Его мысли – это мои мысли, его воля – моя воля. Неужели ты думаешь, что он пообещал бы сделать тебя фараоном, а я ничего бы об этом не знала?
Асет издала полузадушенный вскрик и шагнула вперед. Тутмос озадаченно покачал головой:
– Н-нет, наверное. Но почему же он тогда кивнул?
– Потому что хотел показать, как он доволен тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Однажды утром, когда Хатшепсут в присутствии Сенмута, Инени и Хапусенеба только начала разбирать утреннюю корреспонденцию, в зал ворвался Дуваенене, главный глашатай. Он запыхался, взгляд его был безумен. Едва он начал заикаясь объяснять, в чем дело, как следом вошел Ипуиемре, второй пророк Амона. Последним в зал бочком пробрался Менена, он встал, сложив руки на пухлом животе, с выражением благочестивой радости на елейной физиономии.
– На пол, все вы! – закричал Сенмут. – Здесь вам не пивная!
При этом громком напоминании все тут же пали ниц.
– Встаньте, – ровным голосом сказала Хатшепсут. В мыслях она металась от одного вошедшего к другому, пытаясь угадать причину внезапного вторжения, но те стояли молча.
– Ипуиемре, друг мой, ты, по-моему, здесь самый спокойный, – сказала она. – Учитывая, что я поклялась никогда не вступать в беседу с первым пророком Амона, тебе разрешается говорить.
Он поклонился и заговорил, причем от нее не укрылось, что во время речи руки у него дрожали, как он ни старался их спрятать.
– Великий знак был явлен сегодня утром в храме, ваше величество. Царевич короны исполнял свои обязанности служки в присутствии других мальчиков и верховного» жреца, когда могучий Амон кивнул ему головой!
Хапусенеб со свистом втянул воздух. Инени выронил папирус, его шелест эхом повторился в тишине. Сенмут почувствовал, что сердце у него остановилось, хотя и не подал виду.
Но его пылающий взгляд был прикован к лицу Менены. Верховный жрец не моргнул и глазом, только губы кривились.
Хатшепсут тоже замерла, сложенные на печати руки женщины словно застыли, солнце играло на ее золотом воротнике, переливавшемся от ее дыхания. Потом она расслабилась и насмешливо улыбнулась.
– Вот как? – мурлыкнула она, подходя к Нехези и отдавая ему печать. – И какие же выводы делаете вы из этого… знака?
– Ну, как же… Амон доволен царевичем, – промямлил пророк.
Улыбка царицы стала шире.
– Мой дорогой Ипуиемре, при всей твоей верности и лояльности ты слишком сильно меня боишься, и правильно делаешь. Дуваенене! Благодарю тебя, что поспешил принести мне это известие, а теперь будь добр, расскажи мне в точности, что же произошло.
Глашатай зажал свой жезл локтем и поклонился, его хорошо очерченные губы плотно сжались, влажно блестящие глаза сверкали.
– Царевич молился и во время молитвы спросил Амона, будет ли он фараоном, как того желал его отец.
– А потом? – Казалось, она наслаждалась этой шуткой. Ее рот потеплел, глаза заискрились, но за всем этим Сенмут безошибочно угадывал напряжение.
– Потом, мгновение спустя, Амон наклонил свою золотую голову.
Голос Дуваенене был ровен и невыразителен. Таким же тоном он мог бы рассказывать, что ел утром. Они с Хапусе-небом переглянулись и улыбнулись друг другу.
– Амон наклонил свою золотую голову, – повторила она, складывая ладони домиком и прикасаясь пальцами к губам, словно в задумчивости. – Дуваенене, найди царевича и его мать и приведи их сюда немедленно. Менена, выйди. Подожди в коридоре. Ипуиемре, ты можешь остаться.
Когда глашатай и верховный жрец ушли, Хатшепсут стремительно повернулась к остальным.
– Ну? – спросила она, подняв брови. Инени заговорил.
– Все это, разумеется, чистая правда, – сказал он. – Знак был, иначе Менена и жрецы не стали бы так распространяться об этом. Но…
– Это подделка! – Нехези яростно выругался. – Бог не кивает никому, кроме вас, могущественная!
– Знаю, – сказала она, – ибо многие склоняют перед богом лишь голову, не преклоняются в сердце своем.
– Я тоже думаю, что это хитрая уловка, – сказал Хапу-сенеб. – Кто был с мальчиком, когда это произошло?
– Менена, разумеется, – тут же ответил Сенмут.
– И другие мальчики, – напомнил Ипуиемре.
– Это значит, – тихо сказала Хатшепсут, – что в храме больше недовольных жрецов, чем мы полагали, ведь если Менена был рядом с мальчиком, то кто же находился тогда в святилище позади Амона?
Все посмотрели на Ипуиемре, но тот покачал головой.
– Не знаю, – ответил он беспомощно. – Я был снаружи, во внутреннем дворе, вместе со священными танцовщицами, и видел мальчика и бога только издалека.
Вернулся Дуваенене, с ним Асет и Тутмос. Асет была заметно взволнована; на ее щеках под краской горели два ярких красных пятна, движения стали еще более упругими, чем обычно, так что теперь она была еще больше похожа на кошку. Тутмос был серьезен. Он подошел и поклонился своей тетке-мачехе, обдав ее ароматом ладана, который еще так недавно держал в руках.
– Приветствую тебя, Тутмос, – сказала она. – Я услышала о милости, которой одарил тебя бог, и хочу знать подробности. Расскажи мне, как это произошло.
Ясные глаза ребенка заглянули в ее собственные глаза. Мать не раз говорила ему, что царица его не любит, что она хочет убрать его подальше из дворца, чтобы самой править на свободе. Но он не испытывал ненависти к этой высокой очаровательной женщине с лицом таким прекрасным, что на него хотелось смотреть не отрываясь.
– Я молился. Я часто молюсь, – добавил он с вызовом. Она кивнула:
– Разумеется. Молиться хорошо и полезно. И она наградила его нежной улыбкой.
Он расхрабрился.
– Я решил спросить у Амона совета, – прочирикал он, и слушателям вдруг показалось, что мальчик повторяет хорошо заученный урок. – Я поднял кадильницу повыше и задал вопрос, суждено ли мне стать фараоном.
– Правда? И что же он сказал?
– Он улыбнулся мне и склонил свою благословенную голову. Он склонил ее очень низко, так что подбородок уперся в его бессмертную грудь. Все, кто был рядом, видели это.
– Хм. Скажи мне, Тутмос, кто я?
Он озадаченно посмотрел на нее, и уголки его губ поползли вверх.
– Вы царица Египта.
– А кто еще?
– Я… я не знаю.
– Тогда я скажу тебе сама, поскольку твоя мать, видимо, не сочла нужным это сделать. Я – дочь Амона, его истинное воплощение здесь, на земле, плод его священных чресл, его возлюбленная, которую он любил еще до того, как послал на землю. Его мысли – это мои мысли, его воля – моя воля. Неужели ты думаешь, что он пообещал бы сделать тебя фараоном, а я ничего бы об этом не знала?
Асет издала полузадушенный вскрик и шагнула вперед. Тутмос озадаченно покачал головой:
– Н-нет, наверное. Но почему же он тогда кивнул?
– Потому что хотел показать, как он доволен тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145