Так Сенмут, сын крестьянина, жрец Амона и зодчий расстался наконец с невинностью. Он полюбил Та-кха'ет, ее своеобразный юмор, ее умение легко, непринужденно молчать, ее неожиданные вспышки страсти. Он обнаружил, что, с тех пор как она поселилась с ним, ему стало легче работать. Вне всякого сомнения, царевич знала, что делает, размышлял он, и в ее планы вовсе не входило, чтобы к полной самоотдаче, которой она требовала от него в качестве зодчего, примешивались внутренние метания и борения неудовлетворенного самца. До чего мудра и до чего коварна! И как беспощадна в своем упорстве, в своей убежденности, что все будет так, как она захочет, стоит ей только пожелать. И он каждое утро с удвоенным рвением возвращался к своей работе, а вечерами с новой страстью шел в постель.
Вечером последнего дня месяца Апап Хатшепсут приблизилась к храму Амона. Она была одна, если не считать служителя его величества, который сопровождал ее, пока она шла сквозь мокрую, холодную рощу; но едва она вступила под первый пилон, обозначавший вход в священное место, слуга поклонился и оставил ее.
Одета она была лишь в набедренную повязку, а ее отец собственноручно смыл с нее всю косметику, благовония и масла. Убранные наверх волосы удерживала простая бронзовая булавка, ее единственное украшение.
Солнце село час тому назад, а земля уже остыла – Ра забрал с собой весь свет, все тепло, все краски. Хатшепсут дрожала на холодном ветру, который со свистом проносился мимо нее в ворота и оттуда дальше, в пустоту внешнего храмового двора. Она встала на колени, поцеловала землю и заспешила вперед, стремясь уйти со сквозняка; но внутри было так же холодно и пустынно, как в саду, только пилоны один за другим отбрасывали черные тени на золотистый пол. Ни замешкавшийся жрец, ни припозднившийся верующий не нарушали своим присутствием тишину зимнего вечера. С минуту девушка озиралась по сторонам, испытывая желание бежать подальше от темных углов, откуда доносились вздохи ветра. Сегодня был вечер ее встречи с Амоном, и потому ни одна лампада в храме не горела. Она нерешительно шагнула вперед, к огромным дырам, которые были всего-навсего боковыми проходами, но теперь казались ей гигантскими черными ртами, распяленными, чтобы поглотить ее, и, бормоча молитву, торопливо пересекла внутренний двор. Между третьим и четвертым пилонами тьма была гуще всего, ибо деревянная крыша, сооруженная здесь по приказу ее отца, не пропускала тот жидкий свет, который изливало после заката зимнее небо. Она перебегала от одного ряда колонн к другому, ища заветные золотые двери, за которыми был другой зал и другой проход – узкий, потаенный, полный тайн, ведущий в святилище, к самому великому богу.
Уже рукой подать до дверей, они в два ее роста высотой, десять шагов шириной. Вдруг она подпрыгнула и вскрикнула от неожиданности: откуда-то из темноты выплыла человеческая фигура с ключом в руках.
Это верховный жрец пришел проводить ее в святилище. На нем был тяжелый плащ с капюшоном, который ей захотелось сдернуть с его плеч, чтобы укрыть им свое нагое тело. Он сделал ей знак и отпер замок. Двери беззвучно распахнулись, они вошли и зашагали в дальний конец неширокого зала. Там оказалась еще одна дверь, из электрума и слоновой кости; жрец отпер ее для Хатшепсут, но дальше с ней не пошел.
Воздух здесь был очень холодный и совсем неподвижный, как если бы она стояла в самой середине храма. Прислушиваясь к удаляющимся шагам верховного жреца, Хатшепсут чувствовала себя так, точно ее позабыли посреди гигантского лабиринта, откуда вместе со звуком шагов уходит и воздух. «Мне нечего бояться, – напомнила она себе, – ведь это мой отец». И все же она не сразу смогла заставить себя взглянуть в лицо Единому, который ждал ее, хотя здесь, в святая святых храма, куда день и ночь изливалась его сила, его присутствие ощущалось как нечто холодное и осязаемое. Наконец она повернулась и увидела его.
Он спокойно сидел на своем позолоченном троне, позолоченные руки лежали на позолоченных коленях, у ног стояли золотые и серебряные блюда, тончайший лен покрывал его тело. Она хорошо его разглядела, ведь по обе стороны громадной монолитной фигуры тускло горели светильники, а перед троном, мерцая, непрестанно источали благовонный дым две медные курильницы. В задней стене по обе стороны трона виднелись две крохотные двери: одна вела в покои верховного жреца, другая в личную молельню Тутмоса, но сейчас обе были закрыты и, судя по всему, не имели ни ручек, ни замков. Немало времени прошло, прежде чем Хатшепсут отважилась взглянуть богу в лицо. Сначала она упала на ледяной позолоченный пол и, крепко зажмурившись, прижалась к нему лицом, но обнаружила, что не может молиться, как намеревалась. Его близкое присутствие подавляло. Оно было везде; она задыхалась в нем. Так она лежала, покуда по ее спине не побежали мурашки, а руки и ноги не заныли, требуя перемены положения. Когда она поняла, что готова, то села перед ним на пол, скрестив ноги, и посмотрела ему прямо в лицо.
Оно внушало благоговейный трепет, но не пугало. Огромные позолоченные глаза смотрели вдаль, позолоченные губы чуть заметно улыбались, а над августейшим челом реял великолепный золоченый плюмаж божественного убора, готовый, казалось, встрепенуться при малейшем дуновении. Так сидел он, всемогущий Амон Фиванский, в крохотном темном святилище, откуда правил миром и где день за днем принимал поклонение бесконечной череды фараонов. Иногда его выносили в город, но он предпочитал вершить свои дела здесь, в таинственном полумраке, вечно окутывавшем его трон.
Хатшепсут глядела на него до тех пор, пока все не поплыло и бог не начал приплясывать у нее перед глазами. Тогда она снова зажмурилась, а он все рос, рос, пока не возвысился надо всем на свете, могучий, непобедимый. Между приступами сотрясавшей ее тело дрожи она простиралась ниц, касаясь лбом пола, и молилась. Но он молчал. Он не приветствовал ее, не подавал никаких знаков, и, по мере того как близилась к концу ночь, ее отчаяние становилось все глубже. Высоко над ней, там, где светили звезды и свежий ветер гнал по небу облака, рога протрубили полночь, а бог все не заговаривал со впавшей в отчаяние девушкой.
Наконец она уронила голову на пол и остались лежать, не обращая внимания на ноющую спину. «О Амон, Отец мой», – подумала она, усталая и подавленная, и эти слова эхом разнеслись в пустом и безжизненном святилище ее сознания, по которому она скиталась в поисках его. Ее руки и ноги обмякли, дыхание замедлилось. Должна же где-то быть дверь, та маленькая щелочка, сквозь которую она сможет до него дотянуться.
И тут похожий на пещеру темный провал забытья наполнился тихим, гипнотическим шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145