Сколько раз ему хотелось дотронуться до нее, сидя совсем рядом в аудиенц-зале, чувствуя ее тепло и вдыхая аромат ее духов на пирах, видя, как напрягаются ее руки и ноги, когда она бросает копье на охоте. И раз за разом он прогонял эти богохульные мысли, как учил его Хапусенеб, так что с годами лицо его приобрело скрытное и даже немного жестокое выражение, взгляд стал пронзительным, манеры – заносчивыми и нерасполагающими для всякого, кто не знал могущественного Эрпаха близко.
Хатшепсут увидела, как приподнялись его брови, когда она улыбнулась и протянула ему руку.
– Давно уже мы не обедали вдвоем и не говорили ни о чем, кроме дел, – заметила она, пока он целовал ее ладонь. – Проходи, Сенмут, садись. Расскажи, как поживает Та-кха'ет?
Он позволил ей подвести себя к низкому столику и одним изящным движением опустился на подушки. Пока она устраивалась рядом, он поискал глазами рабыню, которая должна была прислуживать.
– Та-кха'ет поживает хорошо, – ответил он. – Когда ваше величество не испытывает нужды во мне, мы живем очень тихо, и, по-моему, ее это немного раздражает. Она большая любительница развлечений.
Хатшепсут сама начала ухаживать за ним, наливать вино, предлагать фиги в меду и вымоченную в вине дыню.
– Вот как? Тогда тебе следует нанять для нее музыкантов или обеспечить ей другие удовольствия.
– Я так и сделал, но у нее непостоянный нрав. Она говорит, что ни один музыкант не может развлечь ее так, как я!
Они улыбнулись друг другу, и странная официальность этой встречи начала понемногу испаряться.
– И она права, разумеется! – сказала Хатшепсут, поднимая свой бокал и глядя на него поверх его края. – Я ведь говорила тебе раньше – надо было жениться на ней и сделать из нее княгиню. Вот чего она хочет.
– Да, знаю, – ответил он.
– Так почему же не женишься? Я дам за ней хорошее приданое. Я же знаю, какие вы, князья, бедные!
– Мне кажется, – беспечно заметил он, – что у нас уже был похожий разговор. Разве память царя так ослабела, что он забыл?
– Возможно, – просто сказала она, – ведь с того раза прошли годы, великий князь, а мужчины изменчивы в своих привязанностях.
– Некоторые – да, – так же беспечно ответил он, – но только не я.
– Может быть, тебе не трудно будет еще раз повторить мне, почему Та-кха'ет до сих пор остается рабыней?
Он поставил свой золотой кубок и некоторое время сидел, неотрывно глядя на нее. Комната наполнилась тишиной ожидания. Она чуть слышно вздохнула, пошевелилась на подушках, ленточки ее головного убора то и дело взлетали и опускались от горячих дуновений ветерка.
Наконец он посмотрел ей в лицо.
– Нет, мне не трудно. Но, ваше величество, теперь вы царь. И по-моему, теперь ваша очередь говорить первой, а не моя, ибо, хотя я больше не боюсь насмешек, я все же опасаюсь, что мои слова могут не коснуться слуха, притупившегося теми годами, о которых вы говорили.
– Ах, Сенмут, – тихо сказала она ему, – зачем мы жонглируем словами, точно пытаемся отдалить что-то другое? Разве ты не знаешь, что всю жизнь для меня существовал лишь один мужчина, которому была отдана моя любовь и которого буду любить до самой смерти?
И она порывисто схватила его за руки, подняла их к своему лицу и уткнулась в его ладони, целуя их.
Он склонился над ней.
– Теперь моя очередь слушать, – сказал он. – Говори же, Хатшепсу, говори!
Она застонала, уронила его руки себе на колени и, точно слепая, потянулась к его лицу.
– Я люблю тебя, Сенмут, люблю. Я жажду принадлежать тебе. Мое тело рвется к тебе; моя душа тоскует без тебя. Вот я унизилась перед тобой, готовая принять твою любовь, твой гнев или твое безразличие. Я готова. Обними же меня!
Ее пальцы затрепетали на его веках, щеках, и она заплакала.
Он рванулся вперед и стиснул ее в объятиях, яростно прижимая ее тело к своему, шепча слова любви, которые прорвались сквозь барьер его так долго сохраняемой почтительности.
– Хатшепсу! Возлюбленная моя, сестра моя.
Он взял ее подбородок в свои ладони, и она прижалась к нему, словно утопающая. Когда они поцеловались, губы обоих дрожали от болезненной нежности, и он почувствовал, как ее слезы катятся меж его пальцев.
– Ты уверена? – спросил он ее нежно. – Это ведь не так уж и мало для фараона.
Она торопливо закивала.
– Я уже давно уверена, – тихо ответила она, целуя его шею, подбородок, глаза. – Давай любить друг друга, покуда можем, мой дорогой брат, ибо нет ничего печальнее, чем видеть, как любовь съеживается и умирает от недостатка солнечного света.
И она медленно опустилась на колени, а его руки касались ее, как это бывало в его снах, исследуя каждый уголок ее прекрасного сильного тела, следуя всем его безупречным изгибам. Он привлек Хатшепсут к себе и рассмеялся так громко, что его смех спугнул дремлющие по углам тени и эхом зазвучал под крышей, и она засмеялась вместе с ним. Они поднялись и прильнули друг к другу, его руки сплелись вокруг ее талии, ее – обвили его шею, и они поцеловались снова, их голодные рты жадно впились друг в друга, готовые впитать всю радость, которой они так долго были лишены.
Он опустил ее на подушки, лаская податливую бархатистую плоть и чувствуя себя до боли счастливым, забыв о ее божественности, ее царственности, обо всем, кроме того, что перед ним его истинная жена, подруга его дней, читающая его мысли, та, которая ждет его и хочет быть вечно с ним одним. Он вошел в нее медленно, сдерживая себя, не сводя глаз с ее лица, наблюдая, как ее прекрасные черты расслабляются в экстазе. Потом они лежали рядом, горячий ветер обвевал их мокрые тела, ее голова на его плече, как на подушке, его руки сомкнулись вокруг нее. Они, улыбаясь, думали о грядущих днях и ночах, наполненных новым светом.
– Понять не могу, чего я так долго ждала, – сказала она. Сенмут рассмеялся, усталый и довольный.
– Время было неподходящее, ваше величество, – ответил он. Она постучала его по груди острым ногтем.
– Прошу тебя, Сенмут, любимый, когда мы одни, не называй меня ни величеством, ни даже Хатшепсу. Зови меня Хатшепсут, в твоих объятиях я не первый среди могущественных и почитаемых благородных людей царства, а всего лишь первая среди благородных женщин.
Он усмехнулся.
– Единственная из женщин, – сказал он. – Ты всегда была единственной.
– А как же Та-кха'ет?
Он повернул голову, но так и не смог разглядеть, что за выражение лица прятала она за спутанными волосами.
– Та-кха'ет как мягкая желтая луна урожая, к которой я прихожу спокойно, – сказал он. – А ты как огненное испепеляющее солнце летнего полдня. Разве я могу вернуться в объятия Та-кха'ет с такими ожогами?
– Но ведь ты не отошлешь ее от себя?
Счастливая, Хатшепсут хотела, чтобы и Та-кха'ет тоже была довольна.
– Нет, это было бы жестоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Хатшепсут увидела, как приподнялись его брови, когда она улыбнулась и протянула ему руку.
– Давно уже мы не обедали вдвоем и не говорили ни о чем, кроме дел, – заметила она, пока он целовал ее ладонь. – Проходи, Сенмут, садись. Расскажи, как поживает Та-кха'ет?
Он позволил ей подвести себя к низкому столику и одним изящным движением опустился на подушки. Пока она устраивалась рядом, он поискал глазами рабыню, которая должна была прислуживать.
– Та-кха'ет поживает хорошо, – ответил он. – Когда ваше величество не испытывает нужды во мне, мы живем очень тихо, и, по-моему, ее это немного раздражает. Она большая любительница развлечений.
Хатшепсут сама начала ухаживать за ним, наливать вино, предлагать фиги в меду и вымоченную в вине дыню.
– Вот как? Тогда тебе следует нанять для нее музыкантов или обеспечить ей другие удовольствия.
– Я так и сделал, но у нее непостоянный нрав. Она говорит, что ни один музыкант не может развлечь ее так, как я!
Они улыбнулись друг другу, и странная официальность этой встречи начала понемногу испаряться.
– И она права, разумеется! – сказала Хатшепсут, поднимая свой бокал и глядя на него поверх его края. – Я ведь говорила тебе раньше – надо было жениться на ней и сделать из нее княгиню. Вот чего она хочет.
– Да, знаю, – ответил он.
– Так почему же не женишься? Я дам за ней хорошее приданое. Я же знаю, какие вы, князья, бедные!
– Мне кажется, – беспечно заметил он, – что у нас уже был похожий разговор. Разве память царя так ослабела, что он забыл?
– Возможно, – просто сказала она, – ведь с того раза прошли годы, великий князь, а мужчины изменчивы в своих привязанностях.
– Некоторые – да, – так же беспечно ответил он, – но только не я.
– Может быть, тебе не трудно будет еще раз повторить мне, почему Та-кха'ет до сих пор остается рабыней?
Он поставил свой золотой кубок и некоторое время сидел, неотрывно глядя на нее. Комната наполнилась тишиной ожидания. Она чуть слышно вздохнула, пошевелилась на подушках, ленточки ее головного убора то и дело взлетали и опускались от горячих дуновений ветерка.
Наконец он посмотрел ей в лицо.
– Нет, мне не трудно. Но, ваше величество, теперь вы царь. И по-моему, теперь ваша очередь говорить первой, а не моя, ибо, хотя я больше не боюсь насмешек, я все же опасаюсь, что мои слова могут не коснуться слуха, притупившегося теми годами, о которых вы говорили.
– Ах, Сенмут, – тихо сказала она ему, – зачем мы жонглируем словами, точно пытаемся отдалить что-то другое? Разве ты не знаешь, что всю жизнь для меня существовал лишь один мужчина, которому была отдана моя любовь и которого буду любить до самой смерти?
И она порывисто схватила его за руки, подняла их к своему лицу и уткнулась в его ладони, целуя их.
Он склонился над ней.
– Теперь моя очередь слушать, – сказал он. – Говори же, Хатшепсу, говори!
Она застонала, уронила его руки себе на колени и, точно слепая, потянулась к его лицу.
– Я люблю тебя, Сенмут, люблю. Я жажду принадлежать тебе. Мое тело рвется к тебе; моя душа тоскует без тебя. Вот я унизилась перед тобой, готовая принять твою любовь, твой гнев или твое безразличие. Я готова. Обними же меня!
Ее пальцы затрепетали на его веках, щеках, и она заплакала.
Он рванулся вперед и стиснул ее в объятиях, яростно прижимая ее тело к своему, шепча слова любви, которые прорвались сквозь барьер его так долго сохраняемой почтительности.
– Хатшепсу! Возлюбленная моя, сестра моя.
Он взял ее подбородок в свои ладони, и она прижалась к нему, словно утопающая. Когда они поцеловались, губы обоих дрожали от болезненной нежности, и он почувствовал, как ее слезы катятся меж его пальцев.
– Ты уверена? – спросил он ее нежно. – Это ведь не так уж и мало для фараона.
Она торопливо закивала.
– Я уже давно уверена, – тихо ответила она, целуя его шею, подбородок, глаза. – Давай любить друг друга, покуда можем, мой дорогой брат, ибо нет ничего печальнее, чем видеть, как любовь съеживается и умирает от недостатка солнечного света.
И она медленно опустилась на колени, а его руки касались ее, как это бывало в его снах, исследуя каждый уголок ее прекрасного сильного тела, следуя всем его безупречным изгибам. Он привлек Хатшепсут к себе и рассмеялся так громко, что его смех спугнул дремлющие по углам тени и эхом зазвучал под крышей, и она засмеялась вместе с ним. Они поднялись и прильнули друг к другу, его руки сплелись вокруг ее талии, ее – обвили его шею, и они поцеловались снова, их голодные рты жадно впились друг в друга, готовые впитать всю радость, которой они так долго были лишены.
Он опустил ее на подушки, лаская податливую бархатистую плоть и чувствуя себя до боли счастливым, забыв о ее божественности, ее царственности, обо всем, кроме того, что перед ним его истинная жена, подруга его дней, читающая его мысли, та, которая ждет его и хочет быть вечно с ним одним. Он вошел в нее медленно, сдерживая себя, не сводя глаз с ее лица, наблюдая, как ее прекрасные черты расслабляются в экстазе. Потом они лежали рядом, горячий ветер обвевал их мокрые тела, ее голова на его плече, как на подушке, его руки сомкнулись вокруг нее. Они, улыбаясь, думали о грядущих днях и ночах, наполненных новым светом.
– Понять не могу, чего я так долго ждала, – сказала она. Сенмут рассмеялся, усталый и довольный.
– Время было неподходящее, ваше величество, – ответил он. Она постучала его по груди острым ногтем.
– Прошу тебя, Сенмут, любимый, когда мы одни, не называй меня ни величеством, ни даже Хатшепсу. Зови меня Хатшепсут, в твоих объятиях я не первый среди могущественных и почитаемых благородных людей царства, а всего лишь первая среди благородных женщин.
Он усмехнулся.
– Единственная из женщин, – сказал он. – Ты всегда была единственной.
– А как же Та-кха'ет?
Он повернул голову, но так и не смог разглядеть, что за выражение лица прятала она за спутанными волосами.
– Та-кха'ет как мягкая желтая луна урожая, к которой я прихожу спокойно, – сказал он. – А ты как огненное испепеляющее солнце летнего полдня. Разве я могу вернуться в объятия Та-кха'ет с такими ожогами?
– Но ведь ты не отошлешь ее от себя?
Счастливая, Хатшепсут хотела, чтобы и Та-кха'ет тоже была довольна.
– Нет, это было бы жестоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145