Это был хороший паводок. Он обещал рост налогов и обильный урожай. Феллахи, лишенные возможности обрабатывать землю в эти месяцы, трудились наравне с рабами на строительстве для фараона. Своей жизнью они были вполне довольны, ведь хлеб с луком они получали и здесь. В ослепительном свете солнца гомонили птицы. Над затопленными полями метались стрекозы на подрагивающих бронзово-голубых крылышках, поджидая, когда появятся комары, которые с ужасающей быстротой плодились в стоячей воде, грозя лихорадкой человеку и скоту. В это время года весь Египет полнился музыкой – музыкой плодородия и обильной жизни. А в доме мертвых рот Неферу наполнили так, чтобы щеки сохраняли округлость, как будто девушка просто спала, и последние повязки навеки опустились на ее глаза.
Во дворце не было слышно ни музыки, ни смеха. В покоях Неферу прислужницы собирали ее пожитки: одежду, посуду, мебель и баночки с притираниями – все, что может ей понадобиться и чем она будет продолжать пользоваться в одиночестве могилы. Ее разноцветные украшения завернули каждое отдельно и положили в золотые шкатулки, а осиротевшие короны сложили в обитые изнутри коробочки. В детской Нозме и Тийи упаковывали старые игрушки Неферу – красные и желтые кожаные мячики, волчки, деревянных кукол и маленьких разрисованных гусят, а еще ложечки, с которых ее кормили во младенчестве, юбочки и ленты, которые она носила ребенком. Во время специальной церемонии, недолгой, но берущей за душу, сожгли ее парики, и наконец просторный покой замер в ожидании новой обитательницы, новой наследницы, его пустота напоминала о смерти. На двери повесили замки и печати, а солнечный свет жидким золотом растекался внутри, словно это Ра заглядывал в каждый угол, ища свою потерявшуюся дочь.
Для Хатшепсут это было время глубочайшей скуки, перемежавшейся приступами глубочайшего горя. Она много времени проводила в царском зверинце, где наблюдала, как подрастает газель, кормила птиц и следовала за Небанумом от одной клетки к другой, пока он разносил пищу и воду их жильцам. Вместе с ним она садилась на крохотной лужайке в тени его дома, где обрывала лепестки розовых и белых маргариток, испещрявших траву, и расспрашивала его обо всех живых существах, что росли, летали или бегали по родной земле. Небанум был человек простой, жил одиноко и счастливо и о разных живых тварях знал все. Его сердце разрывалось от жалости к маленькой девочке, брошенной, как ему казалось, на произвол судьбы, не уверенной в себе. Он рассказывал ей о повадках птиц, о том, какие бывают цветы и как о них заботиться. Он рассказывал ей о любимых убежищах пустынного оленя, а она жадно впитывала каждое его слово. Иной раз, когда ей просто хотелось помолчать, она приходила к его двери, и тогда он сидел, не сводя глаз с ее бесстрастного лица и беспокойных пальцев, понимая ее боль и неуверенность без слов, как понимал нужды своих питомцев, но был не в силах предложить ничего, кроме своей компании и молока, которое его козы давали каждый день. Часто она приходила одна, без стражника и рабыни. В такие дни ему оставалось только надеться, что она попросила у Единого позволения идти куда захочет, но в глубине души он сомневался и старался не показывать, как ему страшно. Странно, но она нуждалась в нем. Он помнил Неферу и тоже молчал.
Уроков не было. Наставник царских детей Хаемвиз сидел в укромном уголке сада и дремал на солнышке. Юный Тутмос проводил время в покоях своей матери, разозленной и сбитой с толку последними событиями, а сыновья вельмож, с которыми Хатшепсут и Тутмос обычно встречались в комнате для занятий, сидели дома, радуясь нечаянным каникулам.
Ахмес заперлась в своих покоях, даже ела там, прислуживала ей за трапезой одна Хетефрас. Свое горе она хранила в тайне от всех. Дочь фараонов, с младых ногтей знакомая с порядками дворца, она хорошо знала, чего от нее ждут. Смерть царственной особы, так же как и жизнь, всегда влечет за собой неожиданные повороты и перемены. Ахмес много молилась своей любимой покровительнице, Исиде, преклонив колена у алтаря, который приказала воздвигнуть в своих покоях несколько лет тому назад. Однако ее молитвы чаще были о Хатшепсут, чем о Неферу, ибо она твердо верила в то, что ее старшая дочь сопровождает Амона-Ра в его странствии по небу и не нуждается ни в чьем заступничестве. Зато беспокойство за младшую росло не по дням, а по часам, точно плод в утробе, и каждое его шевеление приводило Ахмес в смятение, что было на нее совсем не похоже.
Что до самого Могучего Быка Маат, то он пристрастился мерить по ночам шагами залы и коридоры дворца, расстраивая планы слуг и пугая гвардейцев, которые несли стражу в самые глухие, безмолвные часы. Днем он ходил в храм, где собственноручно приносил жертвы, – эту обязанность обычно выполнял за него верховный жрец. Теперь он знал, чего хочет, и передача власти Тутмосу не входила в его планы. Во время своих ночных скитаний по дворцу он много думал о том, не стоит ли ему вызвать своих сыновей Ваджмоса и Аменмоса с границы и возложить царский венец на голову одного из них, но все же отказался от этой мысли. Обоим перевалило за сорок, оба с юных лет служили в армии. Но дело было совсем не в этом. В конце концов, фараон с выучкой военного – это сильный и решительный правитель. Просто одна мысль о том, что придется выдать за одного из них Хатшепсут, десятилетнюю девочку, вызывала в нем сентиментальное возмущение, хотя он и понимал, что это лучше, чем тот безумный план, с которым он носился. Кроме того, оба были давно женаты, их семьи жили в поместьях неподалеку от Фив, ни тот ни другой давным-давно не совали носа в политику, и… и…
«И на это нет моей воли, – признался он себе, преклоняя колена перед своим богом в полумраке величественного святилища. – Моя воля – воля Амона, но пожелать чего-либо еще не значит сделать». И он продолжал днем приносить жертвы богам, а по ночам мерить гулкие залы дворца твердыми шагами.
Наконец в середине месяца Мезор, когда река стала отступать, обнажая черную удобренную землю, на восточном берегу собрался погребальный кортеж, чтобы проводить Неферу домой. Пришедшие молча наблюдали, как поднимают на борт корабля гроб с ее телом, а вслед за ним и все, что связывало ее с жизнью. Утро выдалось солнечное и свежее, в воздухе пахло влажной землей. Течение в реке еще не успокоилось, а в садах из отсыревшей насквозь почвы уже лезли первые зеленые ростки. Жрецы, плакальщики и родственники покойной, готовясь к недолгому путешествию на запад, всходили на корабль с опущенными долу глазами, занятые каждый своей думой. На дальнем берегу их ждали запряженные волами неподвижные дроги, и, пока барки с погребальной процессией приближались к причалу, а шесты, которыми рабы отталкивались от дна, поднимались и падали, влажно блестя на солнце, Хатшепсут охватила дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145