– Подобно тому как твоя мать любила меня, Исида любила своего божественного супруга и собирала части его бедного изрубленного тела со всех концов земли. Я строил здесь, но мы не задержимся надолго. Абидос находится недалеко от Фив, и у тебя еще будет возможность познакомиться с ним. Сейчас я иду спать. Утром мы принесем жертвы Осирису и поплывем дальше.
Он поцеловал ее в прохладный лоб и размашисто зашагал прочь, но Хатшепсут еще не насытилась этой ночью. Она долго не сходила с места, опершись на поручни и глядя, как висящие над ее головой огни на корме перемигиваются со своим отражением в спокойной, точно масло, воде под ее ногами. Размышляя об убийстве сына солнечного бога и преданности его верной Исиды, она прогуливалась по палубе, куда доносились отцовский храп, разговоры и приглушенный смех прислуги на других лодках. Вокруг не было ни души, только черное небо и прохладный ветер, но ей все было безразлично. Это одиночество было продолжением того странствия внутрь самой себя, которое Хатшепсут начала еще после смерти Ахмес, и теперь девушка, нахмурив брови и не отрывая глаз от палубы у себя под ногами, ходила взад и вперед, как это часто делал ее отец. В постель она легла не раньше, чем на соседних лодках настала полная тишина.
Ранним свежим утром царственная пара со всей своей свитой спустилась на берег и совершила торжественный ритуал в честь Осириса. Однако настроение у всех было хорошее, и, когда церемония закончилась, все гурьбой вернулись на борт, выбрали якоря и отчалили, причем и хозяева, и слуги одинаково радовались возобновлению путешествия. Хатшепсут в ту ночь спала крепко, без сновидений, а разбудили ее пение птиц и утренняя прохлада, которая, точно вино, растекалась по каюте. Пока она и Тутмос завтракали, сидя за столом друг против друга, матросы шестами вытолкнули барку на середину реки и снова поставили паруса. Ветер дул благоприятный, прямо из-за кормы, паруса пили его, как кони – воду. На мостике капитан выкрикивал команды, и топот босых ног по палубе приятно дополнял запахи свежей рыбы и теплых гусиных яиц. Милях в двух к северу от города Хатшепсут заметила какие-то развалины и кивком указала на них Тутмосу, который отложил хлеб и нахмурился.
– Раньше здесь стоял храм Хенти-Иментиу, абидосского бога-шакала, – буркнул фараон. – Теперь он разрушен, камня на камне не осталось. Здесь нашли себе приют дикие звери. – Он сплюнул на пол. – Нечестивые язычники-гиксосы! Немало хентисов прошло с тех пор, как они оставили Египет, изгнанные за его пределы священным гневом твоих славных предков. Но разрушения и горе, причиненные ими, не избыты и поныне.
Он снова взял свой хлеб и припечатал его куском мяса.
– Хенти-Иментиу, – сказала Хатшепсут. – Наверняка для жителей Абидоса это могущественный бог. Думаю, я отстрою этот храм заново, для них и для него.
Тутмос удивился:
– Вот как? Хорошо! Я сделал все, что мог, но разоренные святилища усеивают эту землю, как шелуха от давно съеденных плодов, и люди по-прежнему горюют. Через пять дней я покажу тебе другие развалины, Хатшепсут. Там тебе придется сойти на берег и выслушать, что скажет эта богиня, ибо это сама Хатор, хотя ее храм в Кусе весь порос кустарниками и сорной травой.
Они все плыли, а местность вокруг не менялась. Правда, в это время вода в реке стала спадать, открывая взгляду лоскутное одеяло черных и коричневых полей, кое-где подернутых зеленью молодых всходов, пересеченных крест-накрест тропинками, и повсюду в полях и вдоль берега росли деревья и тянулись к свету трепетные зимние цветы. Иногда впереди показывались длинные, спускающиеся прямо к воде стены аристократических усадеб, и тогда, проплывая мимо, они видели мощеные ступени причалов с пришвартованными к ним лодками, тенистые аллеи из невысоких деревьев, крытые галереи, которые скоро таяли за кормой, точно сон; но это случалось нечасто, ибо путешественники держались далеко от больших городов. Между полями и грядой утесов виднелась полоса ослепительно желтого песка, изредка от нее отделялась дорога и убегала вдаль, за холмы, в палящий зной пустыни.
Пять дней спустя они достигли дороги, которая, казалось, впадала прямо в реку. Фараон приказал бросать якорь и спустить носилки. Пока они ждали, он указал в глубь берега.
– Прямо за тем утесом лежит Кус, – сказал он, – а по этой дороге жители деревни спускались раньше к реке. Сейчас по ней мало кто ходит, и я подумываю поставить на вершине холма отряд, поскольку здесь стали появляться разбойники и обитатели пустынь и портить жизнь тем деревенским, кто еще не ушел.
Они с Хатшепсут сели в носилки, и прогулка длиной в четыре мили началась. Впереди и позади них шли четверо служителей его величества, они не спускали глаз с вершин утесов, внимательно следя, не шелохнется ли там что, но горизонт был пуст, и только несколько птиц кружили в небе, паря слишком высоко, чтобы можно было понять, какой они породы.
Летом такая прогулка стала бы пыткой, но в это время года была истинным удовольствием. Носилки покачивались под увешанными золотыми кистями балдахинами, дорога бежала, прямая и ровная, к небольшому перевалу между скалами, который придвигался все ближе. Внезапно они оказались в густой тени утесов, а потом так же внезапно вынырнули по ту сторону перевала и увидели перед собой деревню Кус. Смотреть там было не на что. В глинобитных домишках еще обитали люди – над крышами лениво поднимался дым; между тощими полями торчали узловатые колючки, чахлые акации и пальмы; каменные дома, принадлежавшие крестьянам побогаче, превратились в руины, их хозяева бежали в трудные времена оккупации. Тутмос отдал приказ, и носилки продолжили путь к маленькому храму на краю селения; шесть его колонн тянулись к голубому небу, точно тонкие пальцы, сияя белизной в утреннем свете. Стены внешнего двора рухнули, вокруг камней, которые торчали из земли, словно кости, поднялась трава, ее ласкал ветер. Хатшепсут увидела, что раньше за оградой был сад, от которого остались лишь мертвые палки да плотный, слежавшийся ковер опавших листьев между ними.
– Я подожду тебя здесь, – сказал Тутмос. Процессия остановилась.
– Иди, ведь это храм Хатор, а ей ты обязана поклониться.
Хатшепсут послушно соскользнула с носилок и пошла. Песок оказался горячим, ноги увязали в нем. Но скоро почва стала твердой, и она поняла, что вышла на мощеную дорожку, которую давно затянуло песком. Пройдя ворота внешнего двора, тоже наполовину засыпанные песком, она вошла в зал. Каменные плиты, устилавшие пол, потрескались и расселись, меж ними тянули свои ветви пустынные колючки; повсюду лежали осколки колонн, выцветшие до пыльного серого или грязно-желтого цвета, выщербленные и изъеденные временем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Он поцеловал ее в прохладный лоб и размашисто зашагал прочь, но Хатшепсут еще не насытилась этой ночью. Она долго не сходила с места, опершись на поручни и глядя, как висящие над ее головой огни на корме перемигиваются со своим отражением в спокойной, точно масло, воде под ее ногами. Размышляя об убийстве сына солнечного бога и преданности его верной Исиды, она прогуливалась по палубе, куда доносились отцовский храп, разговоры и приглушенный смех прислуги на других лодках. Вокруг не было ни души, только черное небо и прохладный ветер, но ей все было безразлично. Это одиночество было продолжением того странствия внутрь самой себя, которое Хатшепсут начала еще после смерти Ахмес, и теперь девушка, нахмурив брови и не отрывая глаз от палубы у себя под ногами, ходила взад и вперед, как это часто делал ее отец. В постель она легла не раньше, чем на соседних лодках настала полная тишина.
Ранним свежим утром царственная пара со всей своей свитой спустилась на берег и совершила торжественный ритуал в честь Осириса. Однако настроение у всех было хорошее, и, когда церемония закончилась, все гурьбой вернулись на борт, выбрали якоря и отчалили, причем и хозяева, и слуги одинаково радовались возобновлению путешествия. Хатшепсут в ту ночь спала крепко, без сновидений, а разбудили ее пение птиц и утренняя прохлада, которая, точно вино, растекалась по каюте. Пока она и Тутмос завтракали, сидя за столом друг против друга, матросы шестами вытолкнули барку на середину реки и снова поставили паруса. Ветер дул благоприятный, прямо из-за кормы, паруса пили его, как кони – воду. На мостике капитан выкрикивал команды, и топот босых ног по палубе приятно дополнял запахи свежей рыбы и теплых гусиных яиц. Милях в двух к северу от города Хатшепсут заметила какие-то развалины и кивком указала на них Тутмосу, который отложил хлеб и нахмурился.
– Раньше здесь стоял храм Хенти-Иментиу, абидосского бога-шакала, – буркнул фараон. – Теперь он разрушен, камня на камне не осталось. Здесь нашли себе приют дикие звери. – Он сплюнул на пол. – Нечестивые язычники-гиксосы! Немало хентисов прошло с тех пор, как они оставили Египет, изгнанные за его пределы священным гневом твоих славных предков. Но разрушения и горе, причиненные ими, не избыты и поныне.
Он снова взял свой хлеб и припечатал его куском мяса.
– Хенти-Иментиу, – сказала Хатшепсут. – Наверняка для жителей Абидоса это могущественный бог. Думаю, я отстрою этот храм заново, для них и для него.
Тутмос удивился:
– Вот как? Хорошо! Я сделал все, что мог, но разоренные святилища усеивают эту землю, как шелуха от давно съеденных плодов, и люди по-прежнему горюют. Через пять дней я покажу тебе другие развалины, Хатшепсут. Там тебе придется сойти на берег и выслушать, что скажет эта богиня, ибо это сама Хатор, хотя ее храм в Кусе весь порос кустарниками и сорной травой.
Они все плыли, а местность вокруг не менялась. Правда, в это время вода в реке стала спадать, открывая взгляду лоскутное одеяло черных и коричневых полей, кое-где подернутых зеленью молодых всходов, пересеченных крест-накрест тропинками, и повсюду в полях и вдоль берега росли деревья и тянулись к свету трепетные зимние цветы. Иногда впереди показывались длинные, спускающиеся прямо к воде стены аристократических усадеб, и тогда, проплывая мимо, они видели мощеные ступени причалов с пришвартованными к ним лодками, тенистые аллеи из невысоких деревьев, крытые галереи, которые скоро таяли за кормой, точно сон; но это случалось нечасто, ибо путешественники держались далеко от больших городов. Между полями и грядой утесов виднелась полоса ослепительно желтого песка, изредка от нее отделялась дорога и убегала вдаль, за холмы, в палящий зной пустыни.
Пять дней спустя они достигли дороги, которая, казалось, впадала прямо в реку. Фараон приказал бросать якорь и спустить носилки. Пока они ждали, он указал в глубь берега.
– Прямо за тем утесом лежит Кус, – сказал он, – а по этой дороге жители деревни спускались раньше к реке. Сейчас по ней мало кто ходит, и я подумываю поставить на вершине холма отряд, поскольку здесь стали появляться разбойники и обитатели пустынь и портить жизнь тем деревенским, кто еще не ушел.
Они с Хатшепсут сели в носилки, и прогулка длиной в четыре мили началась. Впереди и позади них шли четверо служителей его величества, они не спускали глаз с вершин утесов, внимательно следя, не шелохнется ли там что, но горизонт был пуст, и только несколько птиц кружили в небе, паря слишком высоко, чтобы можно было понять, какой они породы.
Летом такая прогулка стала бы пыткой, но в это время года была истинным удовольствием. Носилки покачивались под увешанными золотыми кистями балдахинами, дорога бежала, прямая и ровная, к небольшому перевалу между скалами, который придвигался все ближе. Внезапно они оказались в густой тени утесов, а потом так же внезапно вынырнули по ту сторону перевала и увидели перед собой деревню Кус. Смотреть там было не на что. В глинобитных домишках еще обитали люди – над крышами лениво поднимался дым; между тощими полями торчали узловатые колючки, чахлые акации и пальмы; каменные дома, принадлежавшие крестьянам побогаче, превратились в руины, их хозяева бежали в трудные времена оккупации. Тутмос отдал приказ, и носилки продолжили путь к маленькому храму на краю селения; шесть его колонн тянулись к голубому небу, точно тонкие пальцы, сияя белизной в утреннем свете. Стены внешнего двора рухнули, вокруг камней, которые торчали из земли, словно кости, поднялась трава, ее ласкал ветер. Хатшепсут увидела, что раньше за оградой был сад, от которого остались лишь мертвые палки да плотный, слежавшийся ковер опавших листьев между ними.
– Я подожду тебя здесь, – сказал Тутмос. Процессия остановилась.
– Иди, ведь это храм Хатор, а ей ты обязана поклониться.
Хатшепсут послушно соскользнула с носилок и пошла. Песок оказался горячим, ноги увязали в нем. Но скоро почва стала твердой, и она поняла, что вышла на мощеную дорожку, которую давно затянуло песком. Пройдя ворота внешнего двора, тоже наполовину засыпанные песком, она вошла в зал. Каменные плиты, устилавшие пол, потрескались и расселись, меж ними тянули свои ветви пустынные колючки; повсюду лежали осколки колонн, выцветшие до пыльного серого или грязно-желтого цвета, выщербленные и изъеденные временем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145