Ему захотелось сказать ей, что он ее любит, что этот храм будет не только ее даром богам и самой себе, но и залогом его любви, всем тем, что может подарить смертный мужчина женщине, которую жаждет заключить в свои объятия. Должно быть, его глаза отчасти выдали его мысли, потому что по ее губам скользнула задумчивая улыбка.
– Ты по-настоящему благородный человек, Сенмут. Ты мне очень нравишься. Помнишь, как я разозлилась, когда ты растер меня тем старым шершавым покрывалом? И как я заснула у тебя на плече?
– Помню, ваше высочество. Вы были красивой девочкой. А теперь вы красивая женщина.
Он постарался, чтобы его слова прозвучали как нечто само собой разумеющееся, но его голос прервался, и он, глядя в пол, прикусил губу.
– Я – бог, – сказала она твердо, и настроение потерялось. Она встала. – Скоро обед. Пойдем со мной, поедим и потолкуем с Менхом и Хапусенебом. Может, и Юсер-Амон придет. Ты его еще не видел, а я хочу, чтобы вы познакомились. Я желаю знать, что думаешь ты обо всех моих друзьях, ибо скоро они могут стать больше чем друзьями, а твое мнение для меня важно. А еще я хочу, чтобы ты увидел Тутмоса, моего брата, который вернулся с Севера на мою коронацию.
Он тоже встал и поклонился.
– Ваше высочество, я только что подумал, что мой брат, Сенмен, очень пригодился бы мне на новой работе. Могу я послать за ним и, быть может, заменить его на ферме рабом? Он нужен моему отцу, но мне, я думаю, еще больше.
– Зачем ты спрашиваешь? Нанимай кого сочтешь нужным. Ты любишь брата?
– Да. Мы много работали вместе.
– Я тоже часто работала со своим братом, – заявила она, проходя мимо, – и должна сказать, что он непереносимый зануда. Но у вас с ним найдется кое-что общее, ибо он тоже любит строить и уже немало сделал для украшения Египта.
Она подождала, пока он ее нагонит, и они бок о бок зашагали сквозь синие сумерки, а слуги с лам-Тами освещали им путь. Ночь сомкнулась вокруг них, а юные, еще бледные звезды, булавочными головками отражавшиеся в пруду с лилиями, напоенный благоуханием ветер и близость друг друга добавляли ей сладости и остроты.
В день коронации Хатшепсут разбудили звуки горнов, и она лежала, вслушиваясь в резкие медные ноты. Спала она крепко, без снов, и когда горны отзвучали, встала. Комната была наполнена теплым розовым светом. Нагая, она прошла в ванную комнату, где рабыня уже наполнила горячей ароматной водой большую каменную ванну, ступила в нее и сделала несколько шагов, пока вода не скрыла ее до подбородка.
– Как начался день? – спросила она у девушки, которая принесла мыло и чистые полотенца, и, пока та терла ее и мыла ей волосы, слушала ее безыскусную болтовню.
День выдался ясный и жаркий, и жители Фив уже заполнили ведущие к храму улицы, где выстроились солдаты в полном парадном обмундировании, готовые охранять царский кортеж. Над городом повсюду развевались флаги империи, лодки, на которых из Мемфиса и Гермонтиса, Асуана и Нубии, Буто и Гелиополя прибыли сановники и знать, заняли все причалы. Во дворце не осталось ни одной свободной комнаты – повсюду расположились гости. Наместники и губернаторы покоренных стран в сопровождении причудливого вида рабов заполняли залы, повсюду звучала чужая речь, и надо всеми, как плащ, нависло ожидание.
Хатшепсут кивнула и вышла из воды, постояла, пока ее насухо вытирали полотенцами, а потом легла на стол для массажа. С докладом и чашкой утреннего напитка пришел ее управляющий Аменхотеп. Все шло гладко. В приемной Хатшепсут ждали парикмахер и хранительница париков.
Ее отец одевался у себя, а по покоям, отведенным для жен и наложниц фараона, металась Мутнеферт – нервно жуя, она решала, какие из драгоценностей, рассыпанных по кушетке, выбрать для сегодняшнего торжества. Она уже оправилась от пережитого разочарования. Да если бы и не оправилась, сегодня не тот день, который занимающий мало-мальски высокое положение человек может пропустить, и она приготовилась снова заключить мир. Ее сын Тутмос сидел у себя в покоях и беседовал со своим писцом. Его вынужденная поездка на Север продолжалась несколько месяцев, так что у него было время подумать. Он решил, что хмурым видом и оскорбленным молчанием делу не поможешь. Как и его мать, он забыл об оскорблении, но, в отличие от нее, лишь на время. Поездка его переменила. Раскаленное солнце переездов выжгло лишний жир, а отсутствие матери, женщин и любимой еды научило его опасному терпению. Один раз его планы нарушили, но больше этого не случится. Он будет ждать, годы, если нужно, но он станет фараоном. Сестра его не остановит. И сегодня, в день ее коронации, он думал о том же, но если раньше все, что он чувствовал, было написано у него на лице, то теперь он дружелюбно болтал с писцом, а мысли бежали своим чередом.
Одетая в свободное платье, Хатшепсут сидела в кресле, пока ее волосы расчесывали и укладывали в высокую прическу, чтобы держалась корона. Вообще-то ей, как и всем ее предшественникам-фараонам, следовало побриться и принять венец на обнаженную голову, но она воспротивилась этому обычаю, и отец позволил ей сохранить густые, иссиня-черные косы, которые рабыня сейчас наматывала на руку. Пока ей накладывали макияж, она разглядывала свое отражение в зеркале из полированной меди, и то, что она там видела, ей нравилось: высокий, широкий лоб, прямые брови, подведенные до самых висков черной краской, исполненные спокойной мудрости большие миндалевидные глаза, отвечавшие ей строгим взглядом, тонкий прямой нос и рот, чувственный, подвижный, вечно трепещущий на грани улыбки. Ее выдавал подбородок. Квадратный, упрямый, бескомпромиссный, он словно кричал о несгибаемой воле и неукротимой жажде власти своей хозяйки. Она закрыла глаза и, пока кисточка с черной краской танцевала по ее векам, задумалась о своих божественных предках, которые подарили ей прекраснейшее в мире лицо. Она не улыбнулась, когда, открыв глаза, увидела свое отражение, золотистое на медном фоне, темное и таинственное; зачесанные назад волосы обнажили прекрасную лепку лица. Глумливая, надменная незнакомка глядела на нее из зеркала.
В храм ее несли на больших носилках, на которых был установлен трон с высокой спинкой; позади нее шествовал носитель опахала. Красные страусовые перья колыхались над изысканной головкой, а люди в толпе, затаив дыхание, старались хотя бы одним глазком увидеть словно облитую расплавленным золотом фигуру, прежде чем упасть лицом в дорожную пыль. Когда они снова вставали на ноги, то видели лишь спинку ее трона да отблеск солнечных лучей на ее волосах. За троном шли знатнейшие из знатных: Инени с сыном, визирь Севера с сыном – серьезным, исполненным собственного достоинства Хапусенебом, Тутмос и дородный визирь Юга, погруженный в беседу со смешливым Юсер-Амоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Ты по-настоящему благородный человек, Сенмут. Ты мне очень нравишься. Помнишь, как я разозлилась, когда ты растер меня тем старым шершавым покрывалом? И как я заснула у тебя на плече?
– Помню, ваше высочество. Вы были красивой девочкой. А теперь вы красивая женщина.
Он постарался, чтобы его слова прозвучали как нечто само собой разумеющееся, но его голос прервался, и он, глядя в пол, прикусил губу.
– Я – бог, – сказала она твердо, и настроение потерялось. Она встала. – Скоро обед. Пойдем со мной, поедим и потолкуем с Менхом и Хапусенебом. Может, и Юсер-Амон придет. Ты его еще не видел, а я хочу, чтобы вы познакомились. Я желаю знать, что думаешь ты обо всех моих друзьях, ибо скоро они могут стать больше чем друзьями, а твое мнение для меня важно. А еще я хочу, чтобы ты увидел Тутмоса, моего брата, который вернулся с Севера на мою коронацию.
Он тоже встал и поклонился.
– Ваше высочество, я только что подумал, что мой брат, Сенмен, очень пригодился бы мне на новой работе. Могу я послать за ним и, быть может, заменить его на ферме рабом? Он нужен моему отцу, но мне, я думаю, еще больше.
– Зачем ты спрашиваешь? Нанимай кого сочтешь нужным. Ты любишь брата?
– Да. Мы много работали вместе.
– Я тоже часто работала со своим братом, – заявила она, проходя мимо, – и должна сказать, что он непереносимый зануда. Но у вас с ним найдется кое-что общее, ибо он тоже любит строить и уже немало сделал для украшения Египта.
Она подождала, пока он ее нагонит, и они бок о бок зашагали сквозь синие сумерки, а слуги с лам-Тами освещали им путь. Ночь сомкнулась вокруг них, а юные, еще бледные звезды, булавочными головками отражавшиеся в пруду с лилиями, напоенный благоуханием ветер и близость друг друга добавляли ей сладости и остроты.
В день коронации Хатшепсут разбудили звуки горнов, и она лежала, вслушиваясь в резкие медные ноты. Спала она крепко, без снов, и когда горны отзвучали, встала. Комната была наполнена теплым розовым светом. Нагая, она прошла в ванную комнату, где рабыня уже наполнила горячей ароматной водой большую каменную ванну, ступила в нее и сделала несколько шагов, пока вода не скрыла ее до подбородка.
– Как начался день? – спросила она у девушки, которая принесла мыло и чистые полотенца, и, пока та терла ее и мыла ей волосы, слушала ее безыскусную болтовню.
День выдался ясный и жаркий, и жители Фив уже заполнили ведущие к храму улицы, где выстроились солдаты в полном парадном обмундировании, готовые охранять царский кортеж. Над городом повсюду развевались флаги империи, лодки, на которых из Мемфиса и Гермонтиса, Асуана и Нубии, Буто и Гелиополя прибыли сановники и знать, заняли все причалы. Во дворце не осталось ни одной свободной комнаты – повсюду расположились гости. Наместники и губернаторы покоренных стран в сопровождении причудливого вида рабов заполняли залы, повсюду звучала чужая речь, и надо всеми, как плащ, нависло ожидание.
Хатшепсут кивнула и вышла из воды, постояла, пока ее насухо вытирали полотенцами, а потом легла на стол для массажа. С докладом и чашкой утреннего напитка пришел ее управляющий Аменхотеп. Все шло гладко. В приемной Хатшепсут ждали парикмахер и хранительница париков.
Ее отец одевался у себя, а по покоям, отведенным для жен и наложниц фараона, металась Мутнеферт – нервно жуя, она решала, какие из драгоценностей, рассыпанных по кушетке, выбрать для сегодняшнего торжества. Она уже оправилась от пережитого разочарования. Да если бы и не оправилась, сегодня не тот день, который занимающий мало-мальски высокое положение человек может пропустить, и она приготовилась снова заключить мир. Ее сын Тутмос сидел у себя в покоях и беседовал со своим писцом. Его вынужденная поездка на Север продолжалась несколько месяцев, так что у него было время подумать. Он решил, что хмурым видом и оскорбленным молчанием делу не поможешь. Как и его мать, он забыл об оскорблении, но, в отличие от нее, лишь на время. Поездка его переменила. Раскаленное солнце переездов выжгло лишний жир, а отсутствие матери, женщин и любимой еды научило его опасному терпению. Один раз его планы нарушили, но больше этого не случится. Он будет ждать, годы, если нужно, но он станет фараоном. Сестра его не остановит. И сегодня, в день ее коронации, он думал о том же, но если раньше все, что он чувствовал, было написано у него на лице, то теперь он дружелюбно болтал с писцом, а мысли бежали своим чередом.
Одетая в свободное платье, Хатшепсут сидела в кресле, пока ее волосы расчесывали и укладывали в высокую прическу, чтобы держалась корона. Вообще-то ей, как и всем ее предшественникам-фараонам, следовало побриться и принять венец на обнаженную голову, но она воспротивилась этому обычаю, и отец позволил ей сохранить густые, иссиня-черные косы, которые рабыня сейчас наматывала на руку. Пока ей накладывали макияж, она разглядывала свое отражение в зеркале из полированной меди, и то, что она там видела, ей нравилось: высокий, широкий лоб, прямые брови, подведенные до самых висков черной краской, исполненные спокойной мудрости большие миндалевидные глаза, отвечавшие ей строгим взглядом, тонкий прямой нос и рот, чувственный, подвижный, вечно трепещущий на грани улыбки. Ее выдавал подбородок. Квадратный, упрямый, бескомпромиссный, он словно кричал о несгибаемой воле и неукротимой жажде власти своей хозяйки. Она закрыла глаза и, пока кисточка с черной краской танцевала по ее векам, задумалась о своих божественных предках, которые подарили ей прекраснейшее в мире лицо. Она не улыбнулась, когда, открыв глаза, увидела свое отражение, золотистое на медном фоне, темное и таинственное; зачесанные назад волосы обнажили прекрасную лепку лица. Глумливая, надменная незнакомка глядела на нее из зеркала.
В храм ее несли на больших носилках, на которых был установлен трон с высокой спинкой; позади нее шествовал носитель опахала. Красные страусовые перья колыхались над изысканной головкой, а люди в толпе, затаив дыхание, старались хотя бы одним глазком увидеть словно облитую расплавленным золотом фигуру, прежде чем упасть лицом в дорожную пыль. Когда они снова вставали на ноги, то видели лишь спинку ее трона да отблеск солнечных лучей на ее волосах. За троном шли знатнейшие из знатных: Инени с сыном, визирь Севера с сыном – серьезным, исполненным собственного достоинства Хапусенебом, Тутмос и дородный визирь Юга, погруженный в беседу со смешливым Юсер-Амоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145