И Хапусенеб пусть немедленно придет.
Нофрет поспешила прочь, а лекарь отмерил дозу лекарства и заботливо дал выпить его Неферуре из крохотной алебастровой чашечки. Девушка выпила с трудом, едва цедя по глотку, и упала на подушки, закрыв глаза. Хатшепсут надеялась, что дочь уснет, но та не спала. Когда Хапусенеб и чародеи вошли и поклонились, Неферура металась по постели и скулила от боли. Они были потрясены. Хатшептсут встала им навстречу.
– С ее телом что-то не в порядке, – сказала она. – У нее в паху большая опухоль, и ей больно. Приготовьте заклинание, чтобы избавить ее от этого демона.
Пока чародеи совещались, она приказала принести Хапу-сенебу кресло.
Он сел рядом с Хатшепсут, поглядывая на Неферуру, которая теперь тихо стонала.
– Это работа Тутмоса? – тихо спросил он.
– Вряд ли. Лекарь говорит: нет. Да и зачем Тутмосу уничтожать готовое орудие? Она для него все еще ключ к трону Гора.
Чародеи вышли вперед и окружили ложе, наполнив комнату заунывной музыкой. Хатшепсут слушала без всякой надежды, в ее памяти всплыла смерть Тутмоса. Хапусенеб сидел неподвижно, его серые глаза были неотрывно устремлены на царевну. Наркотик скоро подействовал, и Неферура забылась, но ее сон был тревожным. Она лепетала что-то и плакала, беспрестанно мечась на золотом ложе. Рука, которую по-прежнему держала Хатшепсут, была сухой и горячей, а лоб под ладонью встревоженного лекаря холоден и мокр.
Кто-то поклонился; Хатшепсут, вздрогнув, подняла голову и увидела выпрямляющегося Тутмоса. Он был в ночной одежде, бритая голова непокрыта, отчего его глаза казались темнее, а торчащие вперед зубы и высокие скулы еще больше напоминали ее отца.
– Она очень больна? – спросил он.
Она беспомощно прошептала:
– Я не знаю.
– Можно мне остаться?
Хатшепсут заглянула ему в лицо, но не увидела ничего, кроме вежливого вопроса. Взмахом руки она приказала принести еще одно кресло. Он сел и наклонился вперед, уперев локти в колени и свесив руки.
Бормотание все продолжалось, как унылая колыбельная. Время от времени лекарь приподнимал покрывало и щупал опухоль. Ночь близилась к концу, и Неферура утихла.
На заре она открыла глаза и слабо улыбнулась им всем.
– Тутмос? – прошептала она, и ее лицо просияло.
Он опустился у ложа на колени, ласково убирая прядки волос с ее лица.
– Это я, малышка. Не беспокойся. Я тебя не оставлю.
– Мне стало немного лучше. Боль прошла.
Над ней тут же склонился лекарь. Когда он поднялся, лицо его было сурово.
– Опухоль внезапно рассосалась, – сказал он.
Хатшепсут велела чародеям замолчать. В долгожданной тишине все явственно услышали частое, отрывистое дыхание Неферуры, и Хапусенеб взглянул на врача. Тот едва заметно покачал головой, и взгляд Хапусенеба снова вернулся к Неферуре. Девушка улыбалась, глядя Тутмосу в лицо. Она вложила свои пальцы в его ладони, и он крепко стиснул их.
– Я что, очень больна? Может быть, мама испугается и позволит нам пожениться, – шепнула Неферура.
Она повернула голову и улыбнулась матери, но та увидела в ее мутных, затуманенных снадобьем глазах мечущиеся тени зала суда. Хатшепсут вскочила и с криком склонилась над дочерью, Неферура вдруг как-то икнула, всего один раз, и вздохнула. Она была мертва. Глаза быстро остекленели; улыбка стала безжизненной гримасой.
Тутмос потихоньку высвободил свои руки и встал. Никто ничего не говорил и не двигался. Солнечный свет залил комнату, угли в жаровне погасли, но люди застыли, пораженные скоропостижной смертью царевны. Наконец Тутмос поклонился и молча вышел.
Хатшепсут повернулась к Хапусенебу, умоляюще протянув руки.
– Она умерла. Умерла! – не веря сама себе, сказала она. Он взял ее ледяные ладони в свои и начал отогревать их.
– Случается и такое, ваше величество, – тихо сказал он. – Только боги знают почему.
Ее глаза были по-прежнему устремлены на него, явно не видя.
– Все умерли. Все!
Она снова отвернулась к кровати и упала на колени, заключив обмякшее тело в объятия.
– Возвращайся домой, Сенмут, – прошептала женщина, уткнувшись лицом в мокрые спутанные волосы, разбросанные по подушке. – Теперь ты мне нужен.
Когда Хапусенеб оставил ее, она обнимала мертвое тело, покачиваясь взад и вперед, точно баюкала. Он пошел в дом мертвых привести жрецов. Больше он ничего не мог сделать.
Хатшепсут прожила дни траура в деревянном бесчувствии, и Тутмос оставил ее в покое. Все ее надежды на основание новой династии царей-женщин были связаны с Неферурой, и смерть девушки стала еще одним золотым гвоздем в стенках великолепного, огромного кварцевого саркофага, в который, чувствовала Хатшепсут, ей самой скоро предстоит лечь. Женщине казалось, что бог покинул ее, а все прожитые годы представлялись теперь цепью нескончаемых битв, смертей и поражений. Она забыла золотое время – Сенмута, свою коронацию и близкие, полные любви отношения с богом, который дал ей все, чего желало ее сердце. Остался лишь Амон, неверный Отец, жестокий тиран и гонитель. Она поехала в Карнак и там, вышагивая взад и вперед перед его статуей, напомнила ему обо всех молитвах, на которые он не ответил, но бог не говорил с ней, как бывало. Тогда она поехала за реку, к Осирис-Неферу-хебит, но и там не нашла успокоения. Немая Неферу печально улыбалась, глядя на нее полным жалости, непонимающим взглядом. Хатшепсут вернулась во дворец и стала ждать погребения, уверенная, что и боги, и люди позабыли ее.
Весь двор был на похоронах. Инени и Тахути, Менх, Юсер-Амон, Амен-хотпе, Пуамра, Хапусенеб и даже Анен, царский писец, – все пришли, усталые и подавленные, измученные многолетним грузом огромной ответственности. Она шла впереди всех, опустив голову, не сводя глаз с маленького гроба, и чувствовала себя такой же выпотрошенной и лишенной жизни, как лежавшее в нем тело ее дочери. Рядом с ней мерным ритмичным шагом выступал Тутмос. Как ни странно, но она черпала утешение в его жизнерадостности и в упругости его походки. Отсутствие Сенмута и Нехези особенно остро резануло ее, когда она наконец вошла в темный могильный проход и стояла, глядя, как Неферуру опускают в другие гробы. На всех других похоронах – отца, матери, сестры, Тутмоса – она ощущала боль утраты и печаль, которые словно исходили от мебели и пожитков, нагроможденных вокруг. Но милые вещи Неферуры говорили ей только о собственных промахах, о годах, потраченных в напрасной борьбе. И все ради чего? Ради нескольких мгновений обманчивого могущества? Стоя рядом с Хапусенебом, она оглядывалась по сторонам. Вот первая кукла Неферуры, а вот ее юбочки, аккуратно сложенные в сундучках, серебряные короны, красивые синие сандалии; даже пушистых любимцев дочери положили спать во тьме бок о бок с ней.
«А вот я, – мрачно подумала Хатшепсут, – все еще живу, хотя так устала, так измучилась с собой, с Тутмосом и со всеми остальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Нофрет поспешила прочь, а лекарь отмерил дозу лекарства и заботливо дал выпить его Неферуре из крохотной алебастровой чашечки. Девушка выпила с трудом, едва цедя по глотку, и упала на подушки, закрыв глаза. Хатшепсут надеялась, что дочь уснет, но та не спала. Когда Хапусенеб и чародеи вошли и поклонились, Неферура металась по постели и скулила от боли. Они были потрясены. Хатшептсут встала им навстречу.
– С ее телом что-то не в порядке, – сказала она. – У нее в паху большая опухоль, и ей больно. Приготовьте заклинание, чтобы избавить ее от этого демона.
Пока чародеи совещались, она приказала принести Хапу-сенебу кресло.
Он сел рядом с Хатшепсут, поглядывая на Неферуру, которая теперь тихо стонала.
– Это работа Тутмоса? – тихо спросил он.
– Вряд ли. Лекарь говорит: нет. Да и зачем Тутмосу уничтожать готовое орудие? Она для него все еще ключ к трону Гора.
Чародеи вышли вперед и окружили ложе, наполнив комнату заунывной музыкой. Хатшепсут слушала без всякой надежды, в ее памяти всплыла смерть Тутмоса. Хапусенеб сидел неподвижно, его серые глаза были неотрывно устремлены на царевну. Наркотик скоро подействовал, и Неферура забылась, но ее сон был тревожным. Она лепетала что-то и плакала, беспрестанно мечась на золотом ложе. Рука, которую по-прежнему держала Хатшепсут, была сухой и горячей, а лоб под ладонью встревоженного лекаря холоден и мокр.
Кто-то поклонился; Хатшепсут, вздрогнув, подняла голову и увидела выпрямляющегося Тутмоса. Он был в ночной одежде, бритая голова непокрыта, отчего его глаза казались темнее, а торчащие вперед зубы и высокие скулы еще больше напоминали ее отца.
– Она очень больна? – спросил он.
Она беспомощно прошептала:
– Я не знаю.
– Можно мне остаться?
Хатшепсут заглянула ему в лицо, но не увидела ничего, кроме вежливого вопроса. Взмахом руки она приказала принести еще одно кресло. Он сел и наклонился вперед, уперев локти в колени и свесив руки.
Бормотание все продолжалось, как унылая колыбельная. Время от времени лекарь приподнимал покрывало и щупал опухоль. Ночь близилась к концу, и Неферура утихла.
На заре она открыла глаза и слабо улыбнулась им всем.
– Тутмос? – прошептала она, и ее лицо просияло.
Он опустился у ложа на колени, ласково убирая прядки волос с ее лица.
– Это я, малышка. Не беспокойся. Я тебя не оставлю.
– Мне стало немного лучше. Боль прошла.
Над ней тут же склонился лекарь. Когда он поднялся, лицо его было сурово.
– Опухоль внезапно рассосалась, – сказал он.
Хатшепсут велела чародеям замолчать. В долгожданной тишине все явственно услышали частое, отрывистое дыхание Неферуры, и Хапусенеб взглянул на врача. Тот едва заметно покачал головой, и взгляд Хапусенеба снова вернулся к Неферуре. Девушка улыбалась, глядя Тутмосу в лицо. Она вложила свои пальцы в его ладони, и он крепко стиснул их.
– Я что, очень больна? Может быть, мама испугается и позволит нам пожениться, – шепнула Неферура.
Она повернула голову и улыбнулась матери, но та увидела в ее мутных, затуманенных снадобьем глазах мечущиеся тени зала суда. Хатшепсут вскочила и с криком склонилась над дочерью, Неферура вдруг как-то икнула, всего один раз, и вздохнула. Она была мертва. Глаза быстро остекленели; улыбка стала безжизненной гримасой.
Тутмос потихоньку высвободил свои руки и встал. Никто ничего не говорил и не двигался. Солнечный свет залил комнату, угли в жаровне погасли, но люди застыли, пораженные скоропостижной смертью царевны. Наконец Тутмос поклонился и молча вышел.
Хатшепсут повернулась к Хапусенебу, умоляюще протянув руки.
– Она умерла. Умерла! – не веря сама себе, сказала она. Он взял ее ледяные ладони в свои и начал отогревать их.
– Случается и такое, ваше величество, – тихо сказал он. – Только боги знают почему.
Ее глаза были по-прежнему устремлены на него, явно не видя.
– Все умерли. Все!
Она снова отвернулась к кровати и упала на колени, заключив обмякшее тело в объятия.
– Возвращайся домой, Сенмут, – прошептала женщина, уткнувшись лицом в мокрые спутанные волосы, разбросанные по подушке. – Теперь ты мне нужен.
Когда Хапусенеб оставил ее, она обнимала мертвое тело, покачиваясь взад и вперед, точно баюкала. Он пошел в дом мертвых привести жрецов. Больше он ничего не мог сделать.
Хатшепсут прожила дни траура в деревянном бесчувствии, и Тутмос оставил ее в покое. Все ее надежды на основание новой династии царей-женщин были связаны с Неферурой, и смерть девушки стала еще одним золотым гвоздем в стенках великолепного, огромного кварцевого саркофага, в который, чувствовала Хатшепсут, ей самой скоро предстоит лечь. Женщине казалось, что бог покинул ее, а все прожитые годы представлялись теперь цепью нескончаемых битв, смертей и поражений. Она забыла золотое время – Сенмута, свою коронацию и близкие, полные любви отношения с богом, который дал ей все, чего желало ее сердце. Остался лишь Амон, неверный Отец, жестокий тиран и гонитель. Она поехала в Карнак и там, вышагивая взад и вперед перед его статуей, напомнила ему обо всех молитвах, на которые он не ответил, но бог не говорил с ней, как бывало. Тогда она поехала за реку, к Осирис-Неферу-хебит, но и там не нашла успокоения. Немая Неферу печально улыбалась, глядя на нее полным жалости, непонимающим взглядом. Хатшепсут вернулась во дворец и стала ждать погребения, уверенная, что и боги, и люди позабыли ее.
Весь двор был на похоронах. Инени и Тахути, Менх, Юсер-Амон, Амен-хотпе, Пуамра, Хапусенеб и даже Анен, царский писец, – все пришли, усталые и подавленные, измученные многолетним грузом огромной ответственности. Она шла впереди всех, опустив голову, не сводя глаз с маленького гроба, и чувствовала себя такой же выпотрошенной и лишенной жизни, как лежавшее в нем тело ее дочери. Рядом с ней мерным ритмичным шагом выступал Тутмос. Как ни странно, но она черпала утешение в его жизнерадостности и в упругости его походки. Отсутствие Сенмута и Нехези особенно остро резануло ее, когда она наконец вошла в темный могильный проход и стояла, глядя, как Неферуру опускают в другие гробы. На всех других похоронах – отца, матери, сестры, Тутмоса – она ощущала боль утраты и печаль, которые словно исходили от мебели и пожитков, нагроможденных вокруг. Но милые вещи Неферуры говорили ей только о собственных промахах, о годах, потраченных в напрасной борьбе. И все ради чего? Ради нескольких мгновений обманчивого могущества? Стоя рядом с Хапусенебом, она оглядывалась по сторонам. Вот первая кукла Неферуры, а вот ее юбочки, аккуратно сложенные в сундучках, серебряные короны, красивые синие сандалии; даже пушистых любимцев дочери положили спать во тьме бок о бок с ней.
«А вот я, – мрачно подумала Хатшепсут, – все еще живу, хотя так устала, так измучилась с собой, с Тутмосом и со всеми остальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145