Хатшепсут неподвижно сидела, глядя на восток, туда, где краешек ярко-красного Ра затрепетал над горизонтом, и едва его лучи коснулись ее лица, жрецы грянули прославляющий ее хвалебный гимн:
– Здравствуй, воплощение мощи, встающий, как Ра на востоке! Здравствуй, воплощение священного!
Она принимала их поклонение со смешанным чувством гордости и страха, ревнивая жадность наполнила ее. Все это принадлежит ей по праву рождения: и трон, и земля, и бог. Когда гимн подошел к концу, завершившись взрывом восхвалений, Ра окончательно освободился от объятий ночи и пустился в дневное путешествие. Двери спальни закрылись, и жрецы отправились в храм – ждать, когда она придет совершить свой утренний ритуал.
Нофрет приказала наполнить ванну. Привратники впускали одного за другим князей и благородных людей, которым дозволено было присутствовать при омовении фараона. Хатшепсут скинула халат, прошла мимо них и ступила в воду, поприветствовав каждого из пришедших и не упустив случая потолковать о предстоящих делах, пока рабы купали ее. Когда все ушли, она легла на кедровый стол, рабы размяли ей тело и умастили его маслами. Облачившись в набедренную повязку и шлем, с которого кобра и гриф предостерегали всякого, что коснуться ее означает смерть, она отправилась в храм исполнить ритуал, как полагалось фараону.
В святилище, при сопровождении Гора и Тота, она открыла алтарь, взяла кадильницу из рук Тутмоса и воскурила ладан богу. Потом опрыскала его водой из священного озера, водрузила на его голову корону, вложила ему в руки знаки власти и оставила перед ним еду. Послушала, как жрецы молятся за здравие и безопасность фараона. Проделывая все это, Хатшепсут чувствовала себя безмерно счастливой. Она всегда верила, что этот день придет. Смутно, полуосознанно верила в детстве. Крепко держалась за эту веру и потом, в годы тайного упорного строительства, без конца спрашивая себя, для чего она попусту растрачивает свои таланты, когда ее муж живет, как беззаботная пташка. Но теперь, запирая святилище и широкими шагами выходя на солнце, она знала.
В аудиенц-зале ее уже ждал Инени, сегодняшняя корреспонденция аккуратной стопкой лежала на ее столе, а Анен и другие писцы ждали, когда она начнет диктовать приказы. Инени выглядел исхудавшим, морщины, которые шли от его ястребиного носа к прямой линии рта, стали еще глубже. Когда она вплыла в комнату, он с усилием поклонился. Суставы не давали ему покоя, руки болели; он не передал ей первый документ, как делал обычно.
– Что случилось, друг мой? – спросила она его.
Он снова неловко поклонился.
– Ваше величество, не знаю, как сказать. Я хочу уйти с поста казначея.
Она снова взглянула в его изнуренное лицо и на этот раз отметила необычную сероватую бледность.
– Ты недоволен мною, Инени? Тебя раздражает моя политика?
Он улыбнулся:
– Нет. Ничего подобного. Просто я старею, и мои обязанности становятся мне в тягость. Строить для вас я не отказываюсь, только сроки буду устанавливать сам, если вы позволите. Одна только должность градоначальника Фив налагает на меня столько обязанностей, что в мои годы уже не справиться, и к тому же мне хочется проводить больше времени дома, с семьей, и заниматься собственной могилой.
– Ты служишь давно, – согласилась Хатшепсут. – Мой отец находил тебя незаменимым, и я должна признать, что мне будет трудно обходиться без тебя, ибо знания твои огромны. Что ж, – вздохнула она, – так тому и быть. С моего разрешения можешь выйти в отставку. Но ты не откажешься обедать со мной хотя бы иногда?
– Так часто, как вы пожелаете!
– Кем же мне заменить тебя? Может, порекомендуешь кого-нибудь на должность казначея?
Она перешла сразу к делу, но у него уже был готов ответ.
– Предлагаю Тахути. Он честен и очень дотошен, и хотя вспышки гениальности его не беспокоят, работает он основательно. У него ни один утем не потеряется.
– Согласна. Пусть будет Тахути. Дуваенене, найди его и приведи сюда. Пусть сейчас же и начнет. Инени, поучи его месяц-другой, и я тебя отпущу. Старый порядок и впрямь меняется!
Она вздохнула.
– Пока мы ждем, можно уже и начать. Что у нас там сегодня?
Инени выбрал из стопки один свиток.
– Вот письмо из Нубии, от Инебни, вашего наместника. Он жалуется, что его шахты работают во всю мощь. После сбора налогов он сможет послать золота не больше, чем раньше. Он говорит, что уже сообщал об этом вашему величеству некоторое время тому назад.
Она нахмурилась:
– Да, верно. Давным-давно. Интересно, как у него шли дела все это время? Анен, пиши ответ. Скажи, что я благодарю его за прилежание и прошу простить меня за забывчивость. Скажи также, чтобы не грабил свои шахты; на время добычу золота можно сократить. Перепиши начисто, и пусть Нехези приложит печать. Сенмут, отправь кого-нибудь проинспектировать старые шахты в Синайской пустыне. Может, там еще удастся что-нибудь взять, хотя их и закрыли много лет тому назад. И найди мне инженера, который займется открытием новых шахт. Что дальше?
К полудню с делами было покончено, и Хатшепсут пообедала одна в своей комнате, а потом легла спать. Ей было немного одиноко, и она впервые начала понимать, что значит одиночество абсолютной власти. И все же она не променяла бы двойной венец на палаты, полные друзей. Она подложила под шею валик для сна и в сумрачной тишине закрыла глаза с молитвой Амону и улыбкой на надменных устах.
В первый год своего пребывания на троне Хатшепсут взялась за перестройку покоев фараона, снося стены, срывая потолки и пристраивая балконы. Когда все было окончено, она переехала в комнаты, которые были больше, выше и роскошнее, чем раньше. В покое она оставила только полы, так как они были покрыты золотом и лишены прочих украшений, зато стены покрыла чистым серебром, на котором Тахути выбил гигантские рельефы, спускавшиеся от выкрашенного в синий цвет потолка до золотого пола. Теперь со своего ложа со львиными лапами и статуей Амона в изголовье женщина могла видеть собственное лицо, глядящее на нее с трех сторон, высокомерный подбородок с царской бородкой, глаза, спокойно, с чувством собственного превосходства рассматривающие комнату, и широкий гладкий лоб под двойным венцом с коброй и грифом. Двери ее покоя тоже были сделаны из? чеканного серебра – сплошные пластины, с каждой из которых смотрел глаз Гора. Со временем тусклый белый блеск этого редчайшего из металлов стал окружать ее везде, куда бы она ни пошла. Полированное серебро в аудиенц-зале украшали другие изображения. Стены, казалось, оживали перед ней, когда она, сидя на троне, видела себя, бегущую с крюком и плетью в руках, и своих врагов, бегством спасающихся от ее священного гнева, или себя, несущуюся в колеснице с воздетым топором, и кушитов, гибнущих под копытами ее коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Здравствуй, воплощение мощи, встающий, как Ра на востоке! Здравствуй, воплощение священного!
Она принимала их поклонение со смешанным чувством гордости и страха, ревнивая жадность наполнила ее. Все это принадлежит ей по праву рождения: и трон, и земля, и бог. Когда гимн подошел к концу, завершившись взрывом восхвалений, Ра окончательно освободился от объятий ночи и пустился в дневное путешествие. Двери спальни закрылись, и жрецы отправились в храм – ждать, когда она придет совершить свой утренний ритуал.
Нофрет приказала наполнить ванну. Привратники впускали одного за другим князей и благородных людей, которым дозволено было присутствовать при омовении фараона. Хатшепсут скинула халат, прошла мимо них и ступила в воду, поприветствовав каждого из пришедших и не упустив случая потолковать о предстоящих делах, пока рабы купали ее. Когда все ушли, она легла на кедровый стол, рабы размяли ей тело и умастили его маслами. Облачившись в набедренную повязку и шлем, с которого кобра и гриф предостерегали всякого, что коснуться ее означает смерть, она отправилась в храм исполнить ритуал, как полагалось фараону.
В святилище, при сопровождении Гора и Тота, она открыла алтарь, взяла кадильницу из рук Тутмоса и воскурила ладан богу. Потом опрыскала его водой из священного озера, водрузила на его голову корону, вложила ему в руки знаки власти и оставила перед ним еду. Послушала, как жрецы молятся за здравие и безопасность фараона. Проделывая все это, Хатшепсут чувствовала себя безмерно счастливой. Она всегда верила, что этот день придет. Смутно, полуосознанно верила в детстве. Крепко держалась за эту веру и потом, в годы тайного упорного строительства, без конца спрашивая себя, для чего она попусту растрачивает свои таланты, когда ее муж живет, как беззаботная пташка. Но теперь, запирая святилище и широкими шагами выходя на солнце, она знала.
В аудиенц-зале ее уже ждал Инени, сегодняшняя корреспонденция аккуратной стопкой лежала на ее столе, а Анен и другие писцы ждали, когда она начнет диктовать приказы. Инени выглядел исхудавшим, морщины, которые шли от его ястребиного носа к прямой линии рта, стали еще глубже. Когда она вплыла в комнату, он с усилием поклонился. Суставы не давали ему покоя, руки болели; он не передал ей первый документ, как делал обычно.
– Что случилось, друг мой? – спросила она его.
Он снова неловко поклонился.
– Ваше величество, не знаю, как сказать. Я хочу уйти с поста казначея.
Она снова взглянула в его изнуренное лицо и на этот раз отметила необычную сероватую бледность.
– Ты недоволен мною, Инени? Тебя раздражает моя политика?
Он улыбнулся:
– Нет. Ничего подобного. Просто я старею, и мои обязанности становятся мне в тягость. Строить для вас я не отказываюсь, только сроки буду устанавливать сам, если вы позволите. Одна только должность градоначальника Фив налагает на меня столько обязанностей, что в мои годы уже не справиться, и к тому же мне хочется проводить больше времени дома, с семьей, и заниматься собственной могилой.
– Ты служишь давно, – согласилась Хатшепсут. – Мой отец находил тебя незаменимым, и я должна признать, что мне будет трудно обходиться без тебя, ибо знания твои огромны. Что ж, – вздохнула она, – так тому и быть. С моего разрешения можешь выйти в отставку. Но ты не откажешься обедать со мной хотя бы иногда?
– Так часто, как вы пожелаете!
– Кем же мне заменить тебя? Может, порекомендуешь кого-нибудь на должность казначея?
Она перешла сразу к делу, но у него уже был готов ответ.
– Предлагаю Тахути. Он честен и очень дотошен, и хотя вспышки гениальности его не беспокоят, работает он основательно. У него ни один утем не потеряется.
– Согласна. Пусть будет Тахути. Дуваенене, найди его и приведи сюда. Пусть сейчас же и начнет. Инени, поучи его месяц-другой, и я тебя отпущу. Старый порядок и впрямь меняется!
Она вздохнула.
– Пока мы ждем, можно уже и начать. Что у нас там сегодня?
Инени выбрал из стопки один свиток.
– Вот письмо из Нубии, от Инебни, вашего наместника. Он жалуется, что его шахты работают во всю мощь. После сбора налогов он сможет послать золота не больше, чем раньше. Он говорит, что уже сообщал об этом вашему величеству некоторое время тому назад.
Она нахмурилась:
– Да, верно. Давным-давно. Интересно, как у него шли дела все это время? Анен, пиши ответ. Скажи, что я благодарю его за прилежание и прошу простить меня за забывчивость. Скажи также, чтобы не грабил свои шахты; на время добычу золота можно сократить. Перепиши начисто, и пусть Нехези приложит печать. Сенмут, отправь кого-нибудь проинспектировать старые шахты в Синайской пустыне. Может, там еще удастся что-нибудь взять, хотя их и закрыли много лет тому назад. И найди мне инженера, который займется открытием новых шахт. Что дальше?
К полудню с делами было покончено, и Хатшепсут пообедала одна в своей комнате, а потом легла спать. Ей было немного одиноко, и она впервые начала понимать, что значит одиночество абсолютной власти. И все же она не променяла бы двойной венец на палаты, полные друзей. Она подложила под шею валик для сна и в сумрачной тишине закрыла глаза с молитвой Амону и улыбкой на надменных устах.
В первый год своего пребывания на троне Хатшепсут взялась за перестройку покоев фараона, снося стены, срывая потолки и пристраивая балконы. Когда все было окончено, она переехала в комнаты, которые были больше, выше и роскошнее, чем раньше. В покое она оставила только полы, так как они были покрыты золотом и лишены прочих украшений, зато стены покрыла чистым серебром, на котором Тахути выбил гигантские рельефы, спускавшиеся от выкрашенного в синий цвет потолка до золотого пола. Теперь со своего ложа со львиными лапами и статуей Амона в изголовье женщина могла видеть собственное лицо, глядящее на нее с трех сторон, высокомерный подбородок с царской бородкой, глаза, спокойно, с чувством собственного превосходства рассматривающие комнату, и широкий гладкий лоб под двойным венцом с коброй и грифом. Двери ее покоя тоже были сделаны из? чеканного серебра – сплошные пластины, с каждой из которых смотрел глаз Гора. Со временем тусклый белый блеск этого редчайшего из металлов стал окружать ее везде, куда бы она ни пошла. Полированное серебро в аудиенц-зале украшали другие изображения. Стены, казалось, оживали перед ней, когда она, сидя на троне, видела себя, бегущую с крюком и плетью в руках, и своих врагов, бегством спасающихся от ее священного гнева, или себя, несущуюся в колеснице с воздетым топором, и кушитов, гибнущих под копытами ее коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145