Он хочет, чтобы ты усердно трудился ради него и Египта, и тогда, быть может, ты и станешь фараоном. Но не сейчас.
– Не сейчас? – Его губы предательски задрожали, но он сердито сжал их. – Ведь я же царевич короны. А это значит, что я должен стать фараоном!
– Когда Амон сообщит мне, что он желает, чтобы ты был фараоном, я скажу тебе, но этого еще долго не случится. Сейчас ты всего лишь маленький царевич, и тебе еще многому предстоит научиться, прежде чем трон Гора станет твоим. Ты меня понял?
– Да! – отрезал он. – Но, ваше величество, я быстро учусь! Она взглянула в его возмущенное лицо.
– И неудивительно, ведь ты так похож на своего могучего деда, моего отца, Тутмоса I. А теперь иди к себе. Я хочу поговорить с твоей матерью.
Он вышел, расправив плечи и высоко держа бритую голову.
Хатшепсут приказала снова впустить Менену в зал. Она с трудом сдерживала гнев, стремясь не утратить чувства справедливости перед лицом этой бездарной попытки вырвать у нее власть. Когда Менена занял свое место подле Асет, она уже совсем успокоилась.
– Бог кивает головой только мне и никому больше, – сказала она. – Весь Египет знает это с того самого дня, когда я родилась. Вы сыграли низкую, презренную шутку с маленьким мальчиком, который искренне верит в бога. Вы опозорили Амона, но на тех, кому нечего делать, кроме как собирать сплетни, большого впечатления не произвели. Если вы надеялись таким образом ускорить мое решение, то вы глупы и наивны. Неужели вы и впрямь воображали, что я побегу возлагать корону на голову Тутмоса и оставлю свою страну в руках таких, как вы? – Она пренебрежительно улыбнулась. – Вы недостойны даже моего презрения.
Асет слушала, беспокойно теребя платье. Вдруг она выпалила:
– Мой сын – царевич короны и настоящий наследник престола! Его отец пожелал, чтобы это было так!
– Но он мертв! – отрезала Хатшепсут. – Даже при его жизни я была Египтом, Египет я и сейчас! Маленький Тутмос будет в ваших руках точно мягкий воск, а вы двое выдоите мою возлюбленную страну досуха. Неужели вы думали, что вас поддержат жрецы и солдаты? Вы что, совсем ничего не видели в последние семь лет? – Она вскинула руки. – Это был ваш последний шанс. Мое терпение подходит к концу. Я не хочу больше слышать ни о каких заговорах. А если что-нибудь подобное еще раз дойдет до моих ушей, я объявлю вас государственными преступниками и казню обоих. Вы – угроза стране, которую, по вашим словам, любите. А теперь убирайтесь.
Асет была готова возражать. Ее губы дергались, устремленные на Хатшепсут глаза горели злобой. Но тут вперед вышел Нехези, и оба, поспешно поклонившись, вышли.
– Вы слишком милосердны, ваше величество, – сказал Сенмут. – Змей надо топтать без всякой пощады.
– Может, и так, – ответила она устало. – Но я не хочу лишать моего племянника-пасынка матери, когда он только что потерял отца. Я не верю, что Менена способен на что-то без поддержки Тутмоса. Нехези, позаботься, чтобы телохранители его величества не спускали с них глаз' ни днем ни ночью. Сенмут, я хочу знать имена и убеждения всех жрецов храма, от последнего служки до самого Менены. Я еще не решила, что мне делать дальше, но отдавать корону Тутмосу я пока не намерена.
ЧАСТЬ IV
Глава 20
Два года понадобилось Хатшепсут, чтобы решиться. Все это время она неустанно испытывала свою власть над Египтом, потихоньку натягивая вожжи там, перерезая постромки здесь, завязывая подпругу в другом месте. Потом настал месяц Мехир, когда вся земля между пальмами и акациями покрылась роскошным колышущимся ковром зеленых всходов, а молодые птенцы начали пытаться слетать с гнезд вдоль берега реки. Каналы, старые и новые, исчертили волнующиеся поля, в их спокойных водах отражалось нежно-голубое небо поздней весны. По всему Нилу лежали в грязи довольные гиппопотамы и их потомство, то и дело зевая от чистого восхитительного безделья.
Храм в долине был окончен. Последние набранные для его строительства крестьяне разошлись по фермам и деревням. Мусор вокруг убрали, глиняные лачуги рабочих снесли. Прекрасное, плавных пропорций здание засияло, искрясь в горячей каменной чаше и ожидая, когда же ступни Священного отметят своим прикосновением его золотые и серебряные полы. Хатшепсут велела задумчивому Тахути соорудить еще одно святилище в его стенах – нубийское святилище из таинственного черного дерева, названное так в честь ее победы. Внутренние двери из кедра и бронзы тоже были сделаны им, но лучше всего Тахути показал, на что способен, создав могучие входные врата. Они были из черной меди, торжественные и немного страшноватые, предназначенные для того, чтобы вселять трепет в сердца тех, кто в будущем придет в этот храм с чем-нибудь, кроме любви в сердце. Створки были искусно выложены электрумом, сплавом золота и серебра, столь любимым Хатшепсут. Сейчас они стояли распахнутыми, впитывая свет солнца и превращая его в длинные тускло-золотые стрелы, которые пронзали деревья, и Хатшепсут думала о них, стоя на балконе утром в день посвящения.
Жрецы выбрали для этой церемонии двадцать девятый день месяца как самый благоприятный. Хатшепсут стояла, оглядывая сад и произнося утреннюю молитву. У нее за спиной, в спальне, служанки готовили короткую набедренную повязку, складки которой были расшиты золотом, искрившимся при каждом шаге, церемониальный парик из золотых и синих косичек и пояс из завязанной узлами золотой веревки, усеянный крохотными сердоликовыми анхами. Царица наблюдала за жрецами, которые собрались во внутреннем дворе перед первым высоким пилоном и теперь толпились в его тени; их белые одежды вспыхивали на солнце. И хотя среди них она разглядела Менену, узнав его по свисающей леопардовой шкуре, хвала богу не перестала литься с ее уст.
Ощущение близости перемен, предчувствие, что ее судьба изменится сегодня еще раз, не покидало Хатшепсут в то утро. Она чувствовала, как ее наполняет сила, смешиваясь с бегущей по жилам кровью. Стоя надо всем миром, нагая, благословленная солнцем, свет которого беспрестанно лился с неба, пропитывая ее медово-золотистую кожу, она была уверена в своем бессмертии. Даже деревья, казалось, склоняли перед ней верхушки в знак почтения, когда слова молитвы срывались с ее уст и уносились с ветром. Наконец Хатшепсут закончила. Оглядев напоследок сад, реку и некрополь за ней, танцующий на волнах жары, она шагнула в прохладную тень спальни, где женщины уже ждали ее, чтобы одеть.
Она стояла неподвижно, пока на нее надевали набедренную повязку, затягивали пояс и, опустив ей на грудь тяжелый драгоценный воротник, осторожно застегивали его. Вытянув вперед руки, Хатшепсут ждала, пока на них нанижут браслеты и обручи, однако мысли ее были далеко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Не сейчас? – Его губы предательски задрожали, но он сердито сжал их. – Ведь я же царевич короны. А это значит, что я должен стать фараоном!
– Когда Амон сообщит мне, что он желает, чтобы ты был фараоном, я скажу тебе, но этого еще долго не случится. Сейчас ты всего лишь маленький царевич, и тебе еще многому предстоит научиться, прежде чем трон Гора станет твоим. Ты меня понял?
– Да! – отрезал он. – Но, ваше величество, я быстро учусь! Она взглянула в его возмущенное лицо.
– И неудивительно, ведь ты так похож на своего могучего деда, моего отца, Тутмоса I. А теперь иди к себе. Я хочу поговорить с твоей матерью.
Он вышел, расправив плечи и высоко держа бритую голову.
Хатшепсут приказала снова впустить Менену в зал. Она с трудом сдерживала гнев, стремясь не утратить чувства справедливости перед лицом этой бездарной попытки вырвать у нее власть. Когда Менена занял свое место подле Асет, она уже совсем успокоилась.
– Бог кивает головой только мне и никому больше, – сказала она. – Весь Египет знает это с того самого дня, когда я родилась. Вы сыграли низкую, презренную шутку с маленьким мальчиком, который искренне верит в бога. Вы опозорили Амона, но на тех, кому нечего делать, кроме как собирать сплетни, большого впечатления не произвели. Если вы надеялись таким образом ускорить мое решение, то вы глупы и наивны. Неужели вы и впрямь воображали, что я побегу возлагать корону на голову Тутмоса и оставлю свою страну в руках таких, как вы? – Она пренебрежительно улыбнулась. – Вы недостойны даже моего презрения.
Асет слушала, беспокойно теребя платье. Вдруг она выпалила:
– Мой сын – царевич короны и настоящий наследник престола! Его отец пожелал, чтобы это было так!
– Но он мертв! – отрезала Хатшепсут. – Даже при его жизни я была Египтом, Египет я и сейчас! Маленький Тутмос будет в ваших руках точно мягкий воск, а вы двое выдоите мою возлюбленную страну досуха. Неужели вы думали, что вас поддержат жрецы и солдаты? Вы что, совсем ничего не видели в последние семь лет? – Она вскинула руки. – Это был ваш последний шанс. Мое терпение подходит к концу. Я не хочу больше слышать ни о каких заговорах. А если что-нибудь подобное еще раз дойдет до моих ушей, я объявлю вас государственными преступниками и казню обоих. Вы – угроза стране, которую, по вашим словам, любите. А теперь убирайтесь.
Асет была готова возражать. Ее губы дергались, устремленные на Хатшепсут глаза горели злобой. Но тут вперед вышел Нехези, и оба, поспешно поклонившись, вышли.
– Вы слишком милосердны, ваше величество, – сказал Сенмут. – Змей надо топтать без всякой пощады.
– Может, и так, – ответила она устало. – Но я не хочу лишать моего племянника-пасынка матери, когда он только что потерял отца. Я не верю, что Менена способен на что-то без поддержки Тутмоса. Нехези, позаботься, чтобы телохранители его величества не спускали с них глаз' ни днем ни ночью. Сенмут, я хочу знать имена и убеждения всех жрецов храма, от последнего служки до самого Менены. Я еще не решила, что мне делать дальше, но отдавать корону Тутмосу я пока не намерена.
ЧАСТЬ IV
Глава 20
Два года понадобилось Хатшепсут, чтобы решиться. Все это время она неустанно испытывала свою власть над Египтом, потихоньку натягивая вожжи там, перерезая постромки здесь, завязывая подпругу в другом месте. Потом настал месяц Мехир, когда вся земля между пальмами и акациями покрылась роскошным колышущимся ковром зеленых всходов, а молодые птенцы начали пытаться слетать с гнезд вдоль берега реки. Каналы, старые и новые, исчертили волнующиеся поля, в их спокойных водах отражалось нежно-голубое небо поздней весны. По всему Нилу лежали в грязи довольные гиппопотамы и их потомство, то и дело зевая от чистого восхитительного безделья.
Храм в долине был окончен. Последние набранные для его строительства крестьяне разошлись по фермам и деревням. Мусор вокруг убрали, глиняные лачуги рабочих снесли. Прекрасное, плавных пропорций здание засияло, искрясь в горячей каменной чаше и ожидая, когда же ступни Священного отметят своим прикосновением его золотые и серебряные полы. Хатшепсут велела задумчивому Тахути соорудить еще одно святилище в его стенах – нубийское святилище из таинственного черного дерева, названное так в честь ее победы. Внутренние двери из кедра и бронзы тоже были сделаны им, но лучше всего Тахути показал, на что способен, создав могучие входные врата. Они были из черной меди, торжественные и немного страшноватые, предназначенные для того, чтобы вселять трепет в сердца тех, кто в будущем придет в этот храм с чем-нибудь, кроме любви в сердце. Створки были искусно выложены электрумом, сплавом золота и серебра, столь любимым Хатшепсут. Сейчас они стояли распахнутыми, впитывая свет солнца и превращая его в длинные тускло-золотые стрелы, которые пронзали деревья, и Хатшепсут думала о них, стоя на балконе утром в день посвящения.
Жрецы выбрали для этой церемонии двадцать девятый день месяца как самый благоприятный. Хатшепсут стояла, оглядывая сад и произнося утреннюю молитву. У нее за спиной, в спальне, служанки готовили короткую набедренную повязку, складки которой были расшиты золотом, искрившимся при каждом шаге, церемониальный парик из золотых и синих косичек и пояс из завязанной узлами золотой веревки, усеянный крохотными сердоликовыми анхами. Царица наблюдала за жрецами, которые собрались во внутреннем дворе перед первым высоким пилоном и теперь толпились в его тени; их белые одежды вспыхивали на солнце. И хотя среди них она разглядела Менену, узнав его по свисающей леопардовой шкуре, хвала богу не перестала литься с ее уст.
Ощущение близости перемен, предчувствие, что ее судьба изменится сегодня еще раз, не покидало Хатшепсут в то утро. Она чувствовала, как ее наполняет сила, смешиваясь с бегущей по жилам кровью. Стоя надо всем миром, нагая, благословленная солнцем, свет которого беспрестанно лился с неба, пропитывая ее медово-золотистую кожу, она была уверена в своем бессмертии. Даже деревья, казалось, склоняли перед ней верхушки в знак почтения, когда слова молитвы срывались с ее уст и уносились с ветром. Наконец Хатшепсут закончила. Оглядев напоследок сад, реку и некрополь за ней, танцующий на волнах жары, она шагнула в прохладную тень спальни, где женщины уже ждали ее, чтобы одеть.
Она стояла неподвижно, пока на нее надевали набедренную повязку, затягивали пояс и, опустив ей на грудь тяжелый драгоценный воротник, осторожно застегивали его. Вытянув вперед руки, Хатшепсут ждала, пока на них нанижут браслеты и обручи, однако мысли ее были далеко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145