– Ты уверен? – с нажимом повторила она.
– Совершенно уверен.
– Тогда я поговорю с отцом, а он поговорит с Инени, этим злым, сварливым старикашкой, которому вовсе не нужен новый ученик, и тогда ты будешь счастлив. Я тебе приказываю!
Сенмут нагнулся и подобрал с земли котенка, который сонно запротестовал.
– Возьми корзину! – приказала Хатшепсут Нозме.
И они ушли, оставив Тийи собирать подушки и сворачивать циновку. И только оставшись один, оцепеневший от радости, Сенмут понял, что царевна даже не стала ждать, когда он воздаст ей все положенные почести.
В тот вечер за обедом Тутмос посадил дочь рядом с собой, чтобы она рассказала ему о встрече. Вся эта эскапада сильно его забавляла, и он слушал внимательно. Когда она сказала ему, чего хочет этот наглый выскочка-прислужник, фараон взревел от смеха напополам с яростью. Вся компания с тревогой обернулась к нему, но он проорал музыкантам, чтобы они не останавливались, а сам послал гонца в дом Инени.
Хатшепсут была вне себя. Приставая с расспросами, отец не давал ей поесть, и еда на ее тарелке остывала.
Наконец явился Инени, как всегда безукоризненно одетый и совершенно спокойный, несмотря на то что властный императорский призыв оторвал его от обеда из пяти блюд и новых танцовщиц. Инени был высок ростом, выше многих, и все еще строен, хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Его орлиный нос нависал над узкими, плотно сжатыми губами, голова, вся в невероятных шишках и впадинах, была обрита. Парик он презирал. Если бы не случайные искорки лукавства в серых глазах, его лицо могло бы показаться суровым и жестким. Но он умел посмеяться когда нужно, а жизнелюбие избавляло его от мук гениальности.
– Инени, – гаркнул Тутмос, – садись здесь, рядом с Хатшепсут. Ее высочество хочет тебе что-то сообщить. – И снова захохотал.
Лицо архитектора не выразило и тени того изумления, которое он испытывал, усаживая свой сухопарый зад на указанное ему место и принимая бокал вина из рук царского раба. Неспешно потягивая вино, он любовался своими кольцами и ждал.
Хатшепсут злилась. Она пересказала свою историю в третий раз короткими, сжатыми предложениями. Но Инени в отличие от ее отца не стал смеяться; он внимательно слушал, не сводя глаз с ее лица. Когда она кончила и уже приготовилась запустить зубы в соблазнительную ячменную лепешку, он спросил:
– Ваше высочество, вы говорите, что этот жрец всего-навсего прислужник в храме? Что он крестьянский сын и родом из деревни?
Терпение Хатшепсут лопнуло.
– Я говорю, что я приказываю тебе замолчать и дать мне поесть. А еще я говорю, что отвечу на все твои вопросы после, потому что я умираю с голоду, когда все, даже слуги, уже поели.
Он ждал, Тутмос ждал, Ахмес ждала, рабы ждали, а она пила и ела до тех пор, пока не почувствовала, что не может больше проглотить ни куска. Тогда взмахом руки она приказала убрать стол и, удовлетворенно вздохнув, откинулась на подушку.
– Он умный и вполне подходящий юноша. Мне он нравится. Он добр и почтителен и не ноет все время, как… – «Как Тутмос», хотела сказать она, но вовремя осеклась, вспомнив отцовский урок, и закончила: – Как некоторые. Кроме того, он сослужил мне службу, за которую я, с разрешения моего отца, ему отплатила. И я очень надеюсь, почтенный Инени, что ты дашь ему по крайней мере возможность проверить, есть у него способности или нет. Он жаждет испытания.
Инени промолчал, но кривая улыбка тронула его губы и постепенно согрела его холодные серые глаза. Ему тоже нравился новый царевич короны, и он находил эту девочку куда более решительной и способной, чем тот юнец, который должен был получить этот титул, а вместо этого дулся теперь в покоях матери, отказываясь выходить. Наконец он сказал:
– Повиноваться приказу вашего высочества – наслаждение для меня. Пошлите этого человека ко мне, и я стану его учителем.
По правде говоря, новый ученик был уже не нужен ему. Он собирался отойти от дел, чтобы порадоваться на старости лет плодам долгой и верной службы: своим женам, сыну, саду. Но в этой просьбе он не мог отказать.
«Что ж, посмотрим, каким знатоком характеров окажется маленькая царевна, – думал он, выходя наружу и делая знак факельщикам и стражникам, которые ждали его у входа. – Я слишком давно служу фараону, чтобы поверить, что он не окажется очередным насмерть перепуганным недоноском, которому не мешало бы поубавить честолюбия». Так размышлял Инени, шагая к дому сквозь ароматную, унизанную звездами ночь. Он устал.
Ранним утром следующего дня Сенмут проснулся от громкого стука в дверь, и, не успел он встать, как комната наполнилась людьми. Первым вошел филарх, раздраженный и не выспавшийся; он отрывисто поздоровался с юношей; за ним показались два раба в бело-синих дворцовых одеждах.
– Тебе приказано покинуть келью и немедленно отправляться в покои благородного Инени, – недовольно сказал филарх. – Зачем – не знаю и знать не хочу. Вставай и быстро одевайся. Эти люди соберут твои вещи.
Он повернулся и вышел, не добавив ни слова.
Сенмут еще не проснулся как следует, а рабы уже открыли его сундучок и принялись с презрением бросать туда его пожитки. Их было немного: чашка для питья, сандалии, льняной схенти для особых случаев и кое-что еще. Те несколько пергаментов, которые он взял из храмовой библиотеки, рабы бережно положили на лежанку, с которой уже успели содрать его плащ и одеяло, и испарились, прежде чем он успел им крикнуть, что не знает дороги.
Он торопливо поплескал себе на лицо из каменного кувшина и натянул вчерашнюю набедренную повязку. Выскочив из комнаты, он едва не сбил с ног стражника, который дожидался его, чтобы проводить во дворец. Юноша извинился, но стражник только сделал знак следовать за ним, и оба покинули храм. Сенмут не оглядывался. Он уходил без сожаления, ведь друзей среди храмовых прислужников он так и не завел. Шагая вслед за невозмутимым солдатом по пустынной, залитой первыми лучами дорожке, он поднял голову и глубоко втянул в себя утренний воздух.
Через несколько минут они уже миновали первые царские ворота и ступили на вымощенную плитами аллею, по обе стороны которой стояли позолоченные статуи бога Тутмоса. Скоро они миновали сикоморовую рощу и оказались у западного входа во дворец. Там провожатый Сенмута остановился, быстро сказал что-то стражникам, которые расступились перед ними, и Сенмут впервые в жизни вошел во дворец.
Последние остатки сна слетели с него, пока он с благоговейным трепетом и некоторым разочарованием оглядывался по сторонам. То, что он увидел, не намного отличалось от обиталищ жрецов.
Лишь много позже он осознал, что и близко не подходил тогда ни к царским покоям, ни к величественным залам для аудиенций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145