Я никому ничего не скажу, обещаю. Ты сомневаешься в моем слове?
Нет, он не сомневался. Она излучала бессознательное высокомерие царственности, когда распахнула покрывало, в которое была завернута, и оно соскользнуло на пол. Он поклонился, и, не говоря ни слова, оба вышли из комнаты.
Снаружи было тихо. Предсмертные вздохи утихающего ветра еще щекотали им колени, пока они в молчании пересекали двор и сворачивали в тень, за зернохранилище, но небо над их головами было молочно-белым в первых лучах зари и совершенно чистым. Даже легкая дымка не скрывала обелисков и башен храма, пока двое торопливо шли по тропинке между деревьев, выведшей их наконец на поросший травой берег священного озера, чьи воды не тревожила даже легкая рябь в эти часы утреннего затишья.
Они остановились и посмотрели друг на друга. Грудь Хатшепсут высоко поднималась и опускалась.
– Хамсин прошел. Он дул по ней, по Неферу, и забрал ее с собой. Я знаю. Спасибо тебе, Сенмут, за то, что рискнул ради меня своей жизнью. Я знаю, что именно так оно и было, а когда ты узнал, кто я такая, то не струсил, а утешал меня, как брат. Я никогда этого не забуду.
Ему было нисколько не смешно, когда он глядел в ее серьезное маленькое личико. Напротив, он опустился на колени и поцеловал траву у ее ног.
– Ваше высочество, – сказал он, – вы самая храбрая и самая мудрая госпожа из всех, кого я когда-либо встречал. Да живете вы долго!
Она рассмеялась.
– Встань, встань! Твое поклонение выглядит куда благороднее, чем дерзость глупого Юсер-Амона. Ну а теперь я побегу, пока отец не приказал казнить всех стражников без разбора!
Один взмах руки, и она сорвалась с места, точно олень, помчавшись к деревьям по ту сторону аллеи сфинксов и сверкая наготой в солнечных лучах.
Глава 5
Девочку заметили, когда она бежала по траве к западным воротам дворца, и когда она влетела в свои покои, отец ждал ее там, один. Рабы уже принялись за работу, они выметали дорожки и холмики песка, которые надул повсюду ветер, но никто из них не пел, и бодрствующие обитатели дворца соблюдали тишину. Во всем чувствовалась какая-то обреченность, хотя лучи Ра танцевали на золотистых пылинках, поднятых метельщиками, скользя по мозаичным полам среди белых колонн. Хатшепсут уловила это состояние подавленности, не успев преклонить колени перед Тутмосом в знак того, что просит прощения, и ощутить на себе его холодный взгляд.
Он искупался и облачился в одежду из желтого льна. Одна золотая пластина со вставками «из голубого фаянса – пара соколов, охраняющих глаз Гора, – украшала его грудь, голову покрывал кожаный плат в черную и желтую полоску, концы которого спускались ему на плечи, а спереди, над массивным лбом, сверкала на золотом обруче вздыбившаяся царственная кобра-урей. Он не спал и не ел, а потому выглядел как старик, и даже свежая черная краска не могла скрыть воспаленные веки и красные глаза. Он не дал дочери разрешения подняться; она так и стояла перед ним на четвереньках, уткнувшись носом в пол, и пыталась отдышаться. Он принялся мерить комнату шагами.
– Где ты была?
– Бродила по саду, отец.
– Неужели? Целых четыре часа?
– Да, могучий Гор.
– В темноте? Когда ветер нес песок?
У рей – древнеегипетское украшение в виде змеи, носившееся на лбу.
– Да.
– Ты лжешь, – сказал он так легко, точно перебрасывался на утренней прогулке репликами с женой. – С тех пор как я видел тебя в последний раз, сады прочесали неоднократно, и, поскольку тебя там не нашли, капитана дворцовой стражи ждет порка. А теперь отвечай! – Его голос стал более жестким. – Я твой отец, но я еще и фараон. По моему приказу и ты можешь отведать кнута, Хатшепсут. Где ты была?
Она увидела, как его ноги приблизились и замерли по обе стороны от ее лица. От неудобной позы у нее заломило шею, к тому же в комнате витал запах свежего хлеба, напоминая ей, как она проголодалась, и все же она не шелохнулась.
– Я правда была в саду, отец, а потом побежала дальше, в храм.
Царственная ступня у ее левого уха начала нетерпеливо постукивать об пол.
– Да? А тебе не кажется странным, что стражи, которыми храм кишит и днем и ночью, как муравейник муравьями, до сих пор тебя не нашли?
– Я правда была в храме, отец, только внутрь не заходила. Я побежала… я побежала туда, где стоит священная барка, забралась в нее по трапу и легла на дно, подальше от ветра.
Вот когда она порадовалась, что отец не видит ее лица. Лгать не моргнув глазом она еще не научилась.
– Вот как? И зачем же ты это сделала?
– Я хотела побыть ближе к Отцу. Мне нужно было подумать о… о милой Неферу.
Тутмос неожиданно притих. Он поспешно отошел от нее и опустился в низенькое детское кресло.
– Встань, Хатшепсут, и подойди ко мне, – сказал он мягко. – Прошлой ночью я очень волновался за тебя и потому изливал свой гнев на слуг и солдат без разбора. И когда ты только научишься благоразумию? Ты голодна?
Она немедленно вскочила на ноги и подбежала к столу, с которого ее отец сдернул льняную салфетку, открыв свежий, еще горячий хлеб, копченую рыбу и влажный зеленый салат, пахнувший луком и молодыми побегами папируса, так что у нее слюнки потекли от запаха.
– Ну так ешь.
Он не стал звать рабыню с водой для омовения рук, но его дочь не расстроилась. «Я с головы до ног омылась водами Отца моего», – подумала она и виновато взглянула на Тутмоса, опускаясь со скрещенными ногами на подушку и тут же нетерпеливой рукой разламывая лепешку. Он спокойно ждал, пока она доест последний кусочек рыбы и допьет последний глоток молока. Когда девочка покончила с едой, он тихо сказал:
– Неферу умерла, Хатшепсут.
Повесив голову, девочка едва заметно кивнула:
– Знаю, отец мой. Она боялась, еще до прошлой ночи. Ей снились такие ужасные сны. Ну почему это должно было случиться именно с ней? – Она взглянула ему в лицо. – Ведь она просто хотела счастья.
– Все мы умрем, Хатшепсут, одни раньше, другие позже, но все в конце концов будут у ног Осириса. Неферу не была счастлива при жизни.
– Но могла бы быть. Если бы ты не решил, что она должна выйти замуж за Тутмоса. Если бы она не была первой дочерью…
– Ты, кажется, хочешь отменить неотменимое, дочь моя? – мягко упрекнул ее отец. – Она была первой дочерью. И у меня нет другого сына, который унаследован бы корону после меня. Разве ты хотела бы, чтобы я избавил Неферу от ее судьбы и обошел Тутмоса?
– Но ты не избавил ее от ее судьбы, – ответила Хатшепсут. – Ей было суждено умереть.
Вздрогнув, Тутмос поглядел в ее спокойные, ясные глаза и уловил в их глубине какую-то перемену. Проницательность всегда была присуща ему, а бремя власти, которое он нес долгие годы, еще обострило его чувствительность. Обстоятельства смерти Неферу приводили его к одному выводу, который одновременно приносил облегчение и волновал его сверх всякой меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Нет, он не сомневался. Она излучала бессознательное высокомерие царственности, когда распахнула покрывало, в которое была завернута, и оно соскользнуло на пол. Он поклонился, и, не говоря ни слова, оба вышли из комнаты.
Снаружи было тихо. Предсмертные вздохи утихающего ветра еще щекотали им колени, пока они в молчании пересекали двор и сворачивали в тень, за зернохранилище, но небо над их головами было молочно-белым в первых лучах зари и совершенно чистым. Даже легкая дымка не скрывала обелисков и башен храма, пока двое торопливо шли по тропинке между деревьев, выведшей их наконец на поросший травой берег священного озера, чьи воды не тревожила даже легкая рябь в эти часы утреннего затишья.
Они остановились и посмотрели друг на друга. Грудь Хатшепсут высоко поднималась и опускалась.
– Хамсин прошел. Он дул по ней, по Неферу, и забрал ее с собой. Я знаю. Спасибо тебе, Сенмут, за то, что рискнул ради меня своей жизнью. Я знаю, что именно так оно и было, а когда ты узнал, кто я такая, то не струсил, а утешал меня, как брат. Я никогда этого не забуду.
Ему было нисколько не смешно, когда он глядел в ее серьезное маленькое личико. Напротив, он опустился на колени и поцеловал траву у ее ног.
– Ваше высочество, – сказал он, – вы самая храбрая и самая мудрая госпожа из всех, кого я когда-либо встречал. Да живете вы долго!
Она рассмеялась.
– Встань, встань! Твое поклонение выглядит куда благороднее, чем дерзость глупого Юсер-Амона. Ну а теперь я побегу, пока отец не приказал казнить всех стражников без разбора!
Один взмах руки, и она сорвалась с места, точно олень, помчавшись к деревьям по ту сторону аллеи сфинксов и сверкая наготой в солнечных лучах.
Глава 5
Девочку заметили, когда она бежала по траве к западным воротам дворца, и когда она влетела в свои покои, отец ждал ее там, один. Рабы уже принялись за работу, они выметали дорожки и холмики песка, которые надул повсюду ветер, но никто из них не пел, и бодрствующие обитатели дворца соблюдали тишину. Во всем чувствовалась какая-то обреченность, хотя лучи Ра танцевали на золотистых пылинках, поднятых метельщиками, скользя по мозаичным полам среди белых колонн. Хатшепсут уловила это состояние подавленности, не успев преклонить колени перед Тутмосом в знак того, что просит прощения, и ощутить на себе его холодный взгляд.
Он искупался и облачился в одежду из желтого льна. Одна золотая пластина со вставками «из голубого фаянса – пара соколов, охраняющих глаз Гора, – украшала его грудь, голову покрывал кожаный плат в черную и желтую полоску, концы которого спускались ему на плечи, а спереди, над массивным лбом, сверкала на золотом обруче вздыбившаяся царственная кобра-урей. Он не спал и не ел, а потому выглядел как старик, и даже свежая черная краска не могла скрыть воспаленные веки и красные глаза. Он не дал дочери разрешения подняться; она так и стояла перед ним на четвереньках, уткнувшись носом в пол, и пыталась отдышаться. Он принялся мерить комнату шагами.
– Где ты была?
– Бродила по саду, отец.
– Неужели? Целых четыре часа?
– Да, могучий Гор.
– В темноте? Когда ветер нес песок?
У рей – древнеегипетское украшение в виде змеи, носившееся на лбу.
– Да.
– Ты лжешь, – сказал он так легко, точно перебрасывался на утренней прогулке репликами с женой. – С тех пор как я видел тебя в последний раз, сады прочесали неоднократно, и, поскольку тебя там не нашли, капитана дворцовой стражи ждет порка. А теперь отвечай! – Его голос стал более жестким. – Я твой отец, но я еще и фараон. По моему приказу и ты можешь отведать кнута, Хатшепсут. Где ты была?
Она увидела, как его ноги приблизились и замерли по обе стороны от ее лица. От неудобной позы у нее заломило шею, к тому же в комнате витал запах свежего хлеба, напоминая ей, как она проголодалась, и все же она не шелохнулась.
– Я правда была в саду, отец, а потом побежала дальше, в храм.
Царственная ступня у ее левого уха начала нетерпеливо постукивать об пол.
– Да? А тебе не кажется странным, что стражи, которыми храм кишит и днем и ночью, как муравейник муравьями, до сих пор тебя не нашли?
– Я правда была в храме, отец, только внутрь не заходила. Я побежала… я побежала туда, где стоит священная барка, забралась в нее по трапу и легла на дно, подальше от ветра.
Вот когда она порадовалась, что отец не видит ее лица. Лгать не моргнув глазом она еще не научилась.
– Вот как? И зачем же ты это сделала?
– Я хотела побыть ближе к Отцу. Мне нужно было подумать о… о милой Неферу.
Тутмос неожиданно притих. Он поспешно отошел от нее и опустился в низенькое детское кресло.
– Встань, Хатшепсут, и подойди ко мне, – сказал он мягко. – Прошлой ночью я очень волновался за тебя и потому изливал свой гнев на слуг и солдат без разбора. И когда ты только научишься благоразумию? Ты голодна?
Она немедленно вскочила на ноги и подбежала к столу, с которого ее отец сдернул льняную салфетку, открыв свежий, еще горячий хлеб, копченую рыбу и влажный зеленый салат, пахнувший луком и молодыми побегами папируса, так что у нее слюнки потекли от запаха.
– Ну так ешь.
Он не стал звать рабыню с водой для омовения рук, но его дочь не расстроилась. «Я с головы до ног омылась водами Отца моего», – подумала она и виновато взглянула на Тутмоса, опускаясь со скрещенными ногами на подушку и тут же нетерпеливой рукой разламывая лепешку. Он спокойно ждал, пока она доест последний кусочек рыбы и допьет последний глоток молока. Когда девочка покончила с едой, он тихо сказал:
– Неферу умерла, Хатшепсут.
Повесив голову, девочка едва заметно кивнула:
– Знаю, отец мой. Она боялась, еще до прошлой ночи. Ей снились такие ужасные сны. Ну почему это должно было случиться именно с ней? – Она взглянула ему в лицо. – Ведь она просто хотела счастья.
– Все мы умрем, Хатшепсут, одни раньше, другие позже, но все в конце концов будут у ног Осириса. Неферу не была счастлива при жизни.
– Но могла бы быть. Если бы ты не решил, что она должна выйти замуж за Тутмоса. Если бы она не была первой дочерью…
– Ты, кажется, хочешь отменить неотменимое, дочь моя? – мягко упрекнул ее отец. – Она была первой дочерью. И у меня нет другого сына, который унаследован бы корону после меня. Разве ты хотела бы, чтобы я избавил Неферу от ее судьбы и обошел Тутмоса?
– Но ты не избавил ее от ее судьбы, – ответила Хатшепсут. – Ей было суждено умереть.
Вздрогнув, Тутмос поглядел в ее спокойные, ясные глаза и уловил в их глубине какую-то перемену. Проницательность всегда была присуща ему, а бремя власти, которое он нес долгие годы, еще обострило его чувствительность. Обстоятельства смерти Неферу приводили его к одному выводу, который одновременно приносил облегчение и волновал его сверх всякой меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145