Тутмос заметил их ежедневные вылазки, как замечал всё. Он взвешивал, прикидывал, а потом сделал свой ход, в мгновение ока беспощадно разрушив их безумный союз.
Менх ждал ее под деревьями у казарм, одетый не для охоты, а для путешествия. У его ног лежал сверток с вещами, через руку был переброшен дорожный плащ. Когда она подошла ближе, он поклонился; выпрямляясь, он не смог скрыть искаженного мукой лица. За одну ночь морщинки смеха вокруг его глаз превратились в жестокое напоминание о близящейся старости. Она взглянула на солдат у него за спиной и тут же снова – ему в глаза.
Он не стал ждать, когда она поприветствует его первой.
– Нижайше прошу прощения, божественная, но я не смогу пойти с вами на охоту сегодня – и завтра тоже. Меня ждет дальний путь.
– Тебя? – переспросила она, потрясенная.
Что-то дрогнуло в его лице – гнев, горе и какое-то новое, неизвестное доселе чувство, чуждое и пугающее, боролись в нем.
– Фараону понадобился возничий, чтобы завершить формирование нового эскадрона. Он строит новую крепость в Нубии, и мне надлежит отправиться туда.
Только тут он улыбнулся, но улыбка вышла горькой.
– Это дальний путь, очень дальний.
– Насколько это далеко?
Она с трудом подбирала слова. Как Тутмосу, при всей его подозрительности и склонности к мрачным раздумьям, пришло в голову, будто Менх способен на какой-то заговор, когда у него, как и у Юсер-Амона, на лбу все мысли написаны?
– Настолько, что я не верю, что когда-нибудь вернусь. Эта крепость в пустыне, вокруг лежат земли кушитов. Но годы длиннее расстояния. Одним словом, ваше величество, – закончил он без обиняков, – я отправляюсь в ссылку.
Мозг отказывался повиноваться ей, мысли метались так, что никак не схватить. «Только не ты, Менх! Мой последний друг, живое напоминание о прошлом. Если ты уйдешь, кто расскажет мне о нашем детстве, когда ничего другого уже не останется? Тутмос это знает. До чего же он неумолимо основателен и, как всегда, полон злобы. Разве мало ему, что он отнял мой трон?»
– А что же Инени? – вырвалось у нее. – Его-то Тутмос должен послушать.
Менх пожал плечами:
– Отец ходил к фараону. Тутмос оказал ему все почести и уважение, но это ни к чему не привело. Отец стар, руки его трясутся. Масло убеждения пересохло на его длинном языке. Ему было сказано, что если его сын предпочитает сотрудничать с предателем, то должен понести за это наказание.
Она сощурилась.
– А если я сама пойду к нему?
– Что толку? Простите меня, ваше величество, но ваш приход только подогреет его ненависть.
– И он заставит страдать тебя. Я его знаю! Но разве есть страдание больше этого, милый друг моей юности?
Он не спеша огляделся по сторонам, словно смакуя день, прищурился на солнце. Листва шелестела над их головами, резкие голоса птиц звучали точно музыка без мотива.
– Я всю свою жизнь провел в раю, – сказал он. Засмеялся. – Теперь настала пора испробовать другой мир. Да, это будет горячий поход, и без надежды к тому же. И все же, ваше величество, я надеюсь.
Он говорил легко, стараясь подбодрить ее, но обмануть не мог.
Внутри нее не выдержала и лопнула какая-то пружина.
– О Амон! – закричала она. – Разве я не была послушной? Разве я не была твоей верной дочерью? Так за что же еще и это?
Ее голос эхом отозвался с другого конца плаца, и в нем Хатшепсут различила совсем другие слова, не те, что сказала.
«А разве я не дал тебе то, чего ты больше всего хотела? Неужели ты думала, что цена будет скромной?»
Она прикусила губу.
– Храни надежду, мой друг, да только смотри, как бы она не стала твоей погибелью. Что до меня, то я давно уже простилась со всеми надеждами и радостями.
Он сделал к ней шаг.
– Прощай, Хатшепсу, фараон, живущий вечно. Мы много сделали вместе. Сколько еще было бы возможно, не вмешайся судьба.
Он говорил с ней не как слуга с повелителем, а как друг с другом.
Сколько она ни всматривалась в его глаза, в них не осталось и следа юноши, который танцевал на пирах, весело крутил хлыстом над головами гордых лошадей, смеялся над ней на поле боя, когда она злилась, с ног до головы измазанная грязью и кровью. Молча она простилась с весельем и легкомысленным дурачеством, которые согревали их долгие годы. Человек, который отвечал ей теперь пристальным взглядом, был не Менх. Это был глубоко серьезный незнакомец, навсегда простившийся с ветреностью, на смену которой пришло спокойствие, нездоровое и ненатуральное. Она чувствовала, что боги поразят его раньше, чем кушиты возьмутся за луки.
Она едва заметно наклонилась вперед и поцеловала его в губы.
– Не будем говорить о судьбе, – сказала она хрипло. – Вспоминай меня, Менх, длинными ночами в пустыне, а я буду помнить о тебе.
Он наклонился, поднял свой узелок и закинул его на голое плечо, а солдаты сомкнулись вокруг него и приготовились к маршу.
– Так тому и быть, – сказал он. – Может, вы еще найдете, другого возничего, ваше величество, но до моей ловкости ему будет далеко, в этом я могу поклясться!
Улыбка вышла страшной пародией на его былую легкомысленную ухмылку. Она не ответила, но стояла недвижно и смотрела ему вслед до тех пор, пока он и его стража не исчезли в густой роще у воды.
Больше она никогда не охотилась.
Беспощадные реформы Тутмоса продолжались. Тахути пощадили благодаря его знаниям, но понизили в чине, назначив помощником казначея. Пост казначея занял бешеный Минмос, громогласный и безрассудный Май сделался носителем царского опахала у правой руки царя. Носителей опахал, которые служили Хатшепсут, прогнали, и ей очень не хватало мужчин, выступавших за ней с опахалами в руках и обвевавших ее увенчанную короной голову. Теперь опахала носили за ней женщины, но она продолжала ступать горделиво, презрев этот новый знак унижения, ибо носителями опахала искони назначались мужчины. Нахт – возничий, не проигравший ни одного соревнования, – стал царским глашатаем при Тутмосе, и бронзовые колеса его колесницы сверкали по всем дорогам страны, развозя послания фараона, чей недвижный взгляд был вечно обращен на Север, к Ретенну и землям за ней. Неожиданно правительственные залы дворца заполнились воинственными людьми, спутниками армейских дней Тутмоса; надменные скородумы, они подняли в Фивах вихрь слухов о войне.
Хатшепсут неслышно ходила меж ними, вызывая невольное восхищение своей спокойной, гибкой грацией и мудростью редких слов. Но она избегала их общества, ибо дворец не был уже мирным местом, где все шло своим чередом, и даже ее собственные слуги только и говорили что о могуществе Тутмоса и о приятной перспективе готовящейся войны. С раннего утра она уезжала за реку и там в одиночестве ходила по аллее, ведущей к ее храму, а сфинксы следили за ней спокойными недоумевающими глазами, не узнавая свою создательницу в этой тихой, медлительной женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145