Он и впрямь оказался прекрасен, ее Египет, точно свеже распустившийся ароматный цветок или драгоценный камень, чья красота превзошла все ее ожидания. Поверни они сейчас домой, она бы не расстроилась.
Тутмос продолжал:
– Я больше хочу, чтобы ты увидела именно эту долину, чем все остальные чудеса Египта, Хатшепсут, ибо только там ты ощутишь свое предназначение. Ты будешь поражена. Твои предки строили в этой долине, вот все, что я хочу сказать. Следи за западным берегом и увидишь, как холмы отодвигаются и становятся невидимыми.
Утро близилось к концу, и Хатшепсут хотелось пойти в тень и присесть, но ее отец оставался неподвижен, его лицо странно застыло, он смотрел прямо перед собой, на запад.
Наконец она потеряла терпение и уже хотела попросить его приказать, чтобы принесли кресла, как вдруг один из матросов закричал.
Тутмос со свистом втянул воздух.
– Смотри, вон там, далеко на западе, у самого горизонта. Первая!
Она взглянула. Вдалеке возник и замаячил, приближаясь, треугольный силуэт; несмотря на срезанную вершину, он поразительно выделялся на фоне равнины, которая разворачивалась перед ними. Вокруг не было ни растительности, ни домов; только узкая полоска тростника разделяла песок и реку. Пирамида походила на упавший с неба булыжник. Принесли кресла и зонтики, фараон и его дочь сели, не говоря ни слова; матросы и слуги тоже молчали. Силуэт приближался, становясь все отчетливее, пока наконец совершенно не заслонил собой все остальное. Хатшепсут увидела, что множество других таких же построек, еще неясных вдали, встают позади первой, и ее сердце преисполнилось восторгом. Они поравнялись с пирамидой, и девушка увидела, что сооружение окружают остатки дорог и каменные обломки, а его плоская вершина и массивное основание продолжают бросать вызов хаосу, сотворенному природой и человеком.
– Она не всегда была такой, – сказал Тутмос, когда они медленно проплывали мимо. – Когда-то она была одета в белый песчаник и сияла, точно само солнце во всей его славе. Сегодня никто не знает наверняка, что за бог похоронен в ней, но говорят, там лежит Сенефру.
Им навстречу скользнула другая пирамида, ее вершина упиралась в небо, точно наконечник копья. Хатшепсут затаила дыхание. Она представить не могла, что люди способны построить такое, и сознание того, что она происходит от этих людей, которые были больше, чем просто людьми, глубоко ее взволновало. Ей вспомнилась крохотная пирамидка Ментухотепа-хапет-Ра, рядом с которой эти были гигантами, мощными и бесконечно сильными.
Пока корабль скользил мимо, Тутмос сказал:
– Их тут много. То, что ты видишь, только начало. Отсюда до самого Мемфиса на протяжении дня пути, если плыть не торопясь, пустыня заполнена ими, большими и маленькими. Впечатляет, не правда ли?
И он с улыбкой повернулся к дочери, но она его не слышала. Ее глаза следили за медленным, величественным шествием гробниц, лицо было неподвижно.
Мемфиса они достигли в тот же день к вечеру, но на ночлег остановились чуть выше по течению. Пока бросили якорь, совсем стемнело, и пирамиды скрылись из виду. Но Хатшепсут, лежа на кровати, прислушивалась к городскому шуму. У пристани скрипели лодки, гомонили люди, ночная разноголосица сменялась непривычными звуками, и это мешало ей уснуть. Отец мало рассказывал ей об этом городе, но она знала, что он прекрасен и что однажды, когда Буто, старейший и самый таинственный из городов страны, впал у правителей в немилость, столицу Египта перенесли в Мемфис. Ночные звуки напомнили ей Фивы, и она беспокойно заворочалась под теплыми покрывалами, вдруг соскучившись по своим покоям, по знакомым лицам. Ей стало интересно, как поживают Сенмут и рабыня Та-кха'ет. При мысли о них настроение у нее улучшилось, и она тихо рассмеялась в темноте. От Сенмута ее мысли перешли к долине на том берегу Нила, тихо спящей при свете луны. Она так и не решила, что с ней делать. Пирамиды, которые она видела днём, резко изменили ее представления о том, чего способен добиться человек, и она поклялась, что Сенмут построит для нее гробницу, сравнимую с гробницами богов, чего бы это ни стоило. Но какую? И каким способом? Утомленная впечатлениями дня, она хотела заснуть, ведь назавтра ей предстояло снова облачиться в царские одежды и принять наместника, который придет выразить свое почтение. Но сон не шел к ней.
Наутро, едва занялась заря, она завернулась в плащ и шагнула в лес серо-зеленых финиковых пальм. В замешательстве она моргнула, сделала заледеневшими босыми ногами несколько шагов к борту и убедилась, что так оно и есть: вокруг стояли деревья, перевитые лентами утреннего тумана. Пока она вдыхала аромат влажной свежей зелени, солнце, стряхнув волочившийся за ним шлейф тумана, свободно поплыло по небу и что-то белое, едва различимое за деревьями, сверкнуло в его лучах. Дрожа от холода, она вернулась в каюту, опустила за собой полог и с удовольствием ступила в таз с горячей водой, которую приготовила для нее рабыня. Ее искупали. Сегодня она решила надеть платье и после купания стояла неподвижно, пока девушка натягивала его на нее через голову и расправляла на бедрах. Платье было из белого льна, сплошь расшитого золотыми листьями, а его толстая кайма из накладного золота доходила ей до лодыжек. Она подняла руки, и рабыня затянула пояс – золотистую тесьму с большими вставками из ляпис-лазури и золотыми кистями. Она сидела, пока ей накладывали макияж: золотую краску на веки, угольно-черную – вокруг глаз, хну – на губы и ладони тонких рук. Ей расчесали волосы, после чего принесли и водрузили ей на голову тяжелый церемониальный парик из ста жестких черных косичек, которые свисали ей на плечи и щекотали шею. Пока она приноравливалась, как повернуть в нем голову, ей принесли шкатулку с драгоценностями. Она подняла крышку и задумалась. Ей хотелось надеть что-нибудь нетяжелое и нарядное, серебряные цепочки или синие стеклянные цветы, к примеру, но она выбрала позолоченную нагрудную пластину: две царственные птицы Гора в двойных венцах сидят, глядя друг на друга, соединенные змеями, которые обвились вокруг сдвоенных обручей; украшение было сделано из полевого шпата и сердолика и тяжело давило на грудь. На руки она надела браслеты из электрума, а на голову – маленькую шапочку из золотой материи, расшитую бирюзовыми перьями.
Когда она была полностью готова и рабыня надела ей на ноги сандалии, она вышла и направилась к Тутмосу, который ждал ее на носу лодки, приближавшейся к причалу. Он тоже был облачен в парадные одежды из золота, голубой и белой кожи. Его лицо было тщательно накрашено, он рассеянно поздоровался с ней, не сводя глаз с торжественной группы жрецов и сановников, которые выстроились у причальных ступеней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Тутмос продолжал:
– Я больше хочу, чтобы ты увидела именно эту долину, чем все остальные чудеса Египта, Хатшепсут, ибо только там ты ощутишь свое предназначение. Ты будешь поражена. Твои предки строили в этой долине, вот все, что я хочу сказать. Следи за западным берегом и увидишь, как холмы отодвигаются и становятся невидимыми.
Утро близилось к концу, и Хатшепсут хотелось пойти в тень и присесть, но ее отец оставался неподвижен, его лицо странно застыло, он смотрел прямо перед собой, на запад.
Наконец она потеряла терпение и уже хотела попросить его приказать, чтобы принесли кресла, как вдруг один из матросов закричал.
Тутмос со свистом втянул воздух.
– Смотри, вон там, далеко на западе, у самого горизонта. Первая!
Она взглянула. Вдалеке возник и замаячил, приближаясь, треугольный силуэт; несмотря на срезанную вершину, он поразительно выделялся на фоне равнины, которая разворачивалась перед ними. Вокруг не было ни растительности, ни домов; только узкая полоска тростника разделяла песок и реку. Пирамида походила на упавший с неба булыжник. Принесли кресла и зонтики, фараон и его дочь сели, не говоря ни слова; матросы и слуги тоже молчали. Силуэт приближался, становясь все отчетливее, пока наконец совершенно не заслонил собой все остальное. Хатшепсут увидела, что множество других таких же построек, еще неясных вдали, встают позади первой, и ее сердце преисполнилось восторгом. Они поравнялись с пирамидой, и девушка увидела, что сооружение окружают остатки дорог и каменные обломки, а его плоская вершина и массивное основание продолжают бросать вызов хаосу, сотворенному природой и человеком.
– Она не всегда была такой, – сказал Тутмос, когда они медленно проплывали мимо. – Когда-то она была одета в белый песчаник и сияла, точно само солнце во всей его славе. Сегодня никто не знает наверняка, что за бог похоронен в ней, но говорят, там лежит Сенефру.
Им навстречу скользнула другая пирамида, ее вершина упиралась в небо, точно наконечник копья. Хатшепсут затаила дыхание. Она представить не могла, что люди способны построить такое, и сознание того, что она происходит от этих людей, которые были больше, чем просто людьми, глубоко ее взволновало. Ей вспомнилась крохотная пирамидка Ментухотепа-хапет-Ра, рядом с которой эти были гигантами, мощными и бесконечно сильными.
Пока корабль скользил мимо, Тутмос сказал:
– Их тут много. То, что ты видишь, только начало. Отсюда до самого Мемфиса на протяжении дня пути, если плыть не торопясь, пустыня заполнена ими, большими и маленькими. Впечатляет, не правда ли?
И он с улыбкой повернулся к дочери, но она его не слышала. Ее глаза следили за медленным, величественным шествием гробниц, лицо было неподвижно.
Мемфиса они достигли в тот же день к вечеру, но на ночлег остановились чуть выше по течению. Пока бросили якорь, совсем стемнело, и пирамиды скрылись из виду. Но Хатшепсут, лежа на кровати, прислушивалась к городскому шуму. У пристани скрипели лодки, гомонили люди, ночная разноголосица сменялась непривычными звуками, и это мешало ей уснуть. Отец мало рассказывал ей об этом городе, но она знала, что он прекрасен и что однажды, когда Буто, старейший и самый таинственный из городов страны, впал у правителей в немилость, столицу Египта перенесли в Мемфис. Ночные звуки напомнили ей Фивы, и она беспокойно заворочалась под теплыми покрывалами, вдруг соскучившись по своим покоям, по знакомым лицам. Ей стало интересно, как поживают Сенмут и рабыня Та-кха'ет. При мысли о них настроение у нее улучшилось, и она тихо рассмеялась в темноте. От Сенмута ее мысли перешли к долине на том берегу Нила, тихо спящей при свете луны. Она так и не решила, что с ней делать. Пирамиды, которые она видела днём, резко изменили ее представления о том, чего способен добиться человек, и она поклялась, что Сенмут построит для нее гробницу, сравнимую с гробницами богов, чего бы это ни стоило. Но какую? И каким способом? Утомленная впечатлениями дня, она хотела заснуть, ведь назавтра ей предстояло снова облачиться в царские одежды и принять наместника, который придет выразить свое почтение. Но сон не шел к ней.
Наутро, едва занялась заря, она завернулась в плащ и шагнула в лес серо-зеленых финиковых пальм. В замешательстве она моргнула, сделала заледеневшими босыми ногами несколько шагов к борту и убедилась, что так оно и есть: вокруг стояли деревья, перевитые лентами утреннего тумана. Пока она вдыхала аромат влажной свежей зелени, солнце, стряхнув волочившийся за ним шлейф тумана, свободно поплыло по небу и что-то белое, едва различимое за деревьями, сверкнуло в его лучах. Дрожа от холода, она вернулась в каюту, опустила за собой полог и с удовольствием ступила в таз с горячей водой, которую приготовила для нее рабыня. Ее искупали. Сегодня она решила надеть платье и после купания стояла неподвижно, пока девушка натягивала его на нее через голову и расправляла на бедрах. Платье было из белого льна, сплошь расшитого золотыми листьями, а его толстая кайма из накладного золота доходила ей до лодыжек. Она подняла руки, и рабыня затянула пояс – золотистую тесьму с большими вставками из ляпис-лазури и золотыми кистями. Она сидела, пока ей накладывали макияж: золотую краску на веки, угольно-черную – вокруг глаз, хну – на губы и ладони тонких рук. Ей расчесали волосы, после чего принесли и водрузили ей на голову тяжелый церемониальный парик из ста жестких черных косичек, которые свисали ей на плечи и щекотали шею. Пока она приноравливалась, как повернуть в нем голову, ей принесли шкатулку с драгоценностями. Она подняла крышку и задумалась. Ей хотелось надеть что-нибудь нетяжелое и нарядное, серебряные цепочки или синие стеклянные цветы, к примеру, но она выбрала позолоченную нагрудную пластину: две царственные птицы Гора в двойных венцах сидят, глядя друг на друга, соединенные змеями, которые обвились вокруг сдвоенных обручей; украшение было сделано из полевого шпата и сердолика и тяжело давило на грудь. На руки она надела браслеты из электрума, а на голову – маленькую шапочку из золотой материи, расшитую бирюзовыми перьями.
Когда она была полностью готова и рабыня надела ей на ноги сандалии, она вышла и направилась к Тутмосу, который ждал ее на носу лодки, приближавшейся к причалу. Он тоже был облачен в парадные одежды из золота, голубой и белой кожи. Его лицо было тщательно накрашено, он рассеянно поздоровался с ней, не сводя глаз с торжественной группы жрецов и сановников, которые выстроились у причальных ступеней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145