если она была весела, значит, он счастлив; когда Айтел был в плохом настроении, она становилась мрачной. Больше никто не существовал для нее. Я не люблю такие сильные выражения, но полагаю, это была правда.
Из того немногого, что Айтел сумел узнать о жизни Илены – а она не любила вдаваться в подробности, – он выяснил, что ее родители держали кондитерский магазин в центре киностолицы и не были счастливы в браке: отец, в прошлом жокей со сломанной ногой, был человек мелочный, самовлюбленный и задира, мать – сварливая мегера, женщина расчетливая и вспыльчивая Она баловала Илену и ругала ее, превозносила и игнорировала, ставила перед ней амбициозные цели и игнорировала их. Отец, лишенный своих лошадей и обремененный пятью детьми, невзлюбил Илену: она была самой младшей и появилась слишком поздно. У нее были братья и сестры, дяди и тети, двоюродные братья и двоюродные сестры, дедушки и бабушки; когда семья собиралась вместе, начинались драки. Отец был недурен собой, франтоват; оставшись наедине с женщиной, не мог не попытаться овладеть ею, но в то же время был моралистом и учил жить других. А мать была кокетка, женщина алчная, ревнивая; она досадовала на то, что жизнь ее проходит в кондитерском магазине.
– Понимаешь, она так дико со мной обращалась, – рассказывала ему Илена, – иногда, когда я была совсем маленькой, посадит к себе на колени и говорит: «Если ничего другого не добьешься, хотя бы уйди с этой чертовой улицы». А потом, через пять минут, даст мне такую затрещину, что еле на ногах устою. А иной раз, если я их не слушалась, они говорили мне, что я не их дочка, что они купили меня у кого-то и отошлют назад. Ох, Чарли, мне было так плохо.
Ребенком Илена тихо плакала, а отец с матерью осыпали друг друга бранью. Ее детство прошло под звуки их ссор из ревности. У Илены хватило мужества уехать из дома, когда ей не было еще и двадцати лет, – она перебралась в меблированную комнату и там с помощью подруг, работавших в «Сьюприм», а также молодых безработных актеров и уже не таких молодых студентов, посещавших вечерние курсы, приобщилась к богемной жизни, как она это назвала. Она ходила в вечернюю школу и училась танцевать, работала моделью в художественных школах, а также в гардеробе ресторанов со столиками из цветного пластика и стенами, обитыми панелями под дерево. Затем появился Колли и меблированная квартира близ студии.
Думая о жизни Илены, Айтел преисполнялся к ней нежности. Вот уже многие годы он никому так не сочувствовал, как ей. Она выбралась из той ничтожной жизни с такой мукой, с такими потерями, с такими оглядками на прошлое. Даже и сейчас, хотя за последние десять лет Илена и шести раз не видела своих родных, она постоянно думает о них. У нее есть тетя, которая сообщает ей все новости. Это единственное связующее звено с семьей, и Илена всегда отвечает тете длинными письмами, с интересом узнавая, что такой-то родственник женился, такая-то двоюродная сестра заболела, брат старается попасть в полицию, а сестра учится на медсестру.
Илена рассказывала Айтелу все это про людей, которых он никогда не увидит. Короче: вернуться в семью она не в силах. Ее примут, но она не хочет за это расплачиваться. В последний раз, когда она навещала родителей, им не о чем было друг с другом говорить, и они поспешили сесть ужинать. В середине ужина родители начали на нее кричать, понося ее образ жизни, и Илена сбежала.
Теперь всю ответственность за нее нес Айтел – она пришла к нему без семьи и без друзей. Колли постарался оторвать ее ото всех, кого она знала, а Илена трудно заводила друзей. С Айтелом она легко болтала, часто, как ребенок, перепрыгивая с предмета на предмет, а в компании те несколько раз, что они выходили, держалась скованно. Но Айтела в эти дни едва ли интересовало, что говорят о нем, к тому же их не так часто приглашали. Через три дня после того, как Илена переехала к нему, в светской хронике выходящего на курорте еженедельника появились следующие строки:
Что это мы слышали, будто красный Чарли Айтел снимает будуарный «Пигмалион» с бывшей протеже некоего сверхизвестного продюсера???
Было это совпадением или нет, только приблизительно об эту пору Айтела попросили не бывать больше в «Яхт-клубе», и я мог определить значение этого запрета по тому, в какую ярость приходила Лулу всякий раз, когда я заходил к ним. Айтел же лишь рассмеялся, когда я ему об этом сказал.
– В глубине души Лулу восхищается тобой, – сказал он с усмешкой. – Скажи ей, что мы будем рады, если она зайдет.
В тот вечер он изложил мне свою теорию, и хотя мне неохота углубляться в теоретические рассуждения, пожалуй, это дает представление о его характере. Я мог бы записать ее сегодня так, как он говорил, и думаю – при всей моей скромности, – что мог бы добавить один-другой выкрутас от себя, но ведь это в известной мере роман о моих чувствах в ту пору, поэтому я перескажу все так, как слышал, иначе слишком долго придется писать. Айтел ссылался на известных людей и известные книги, о которых я до того вечера никогда не слыхал, хотя с тех пор удосужился их прочесть, – словом, теория Айтела сводилась к тому, что существуют люди со скрытой натурой – он назвал их «облагороженными дикарями», – которая изменяется под влиянием ударов судьбы и познания жизни, пока чуть ли не отмирает. Однако если человеку повезет и он достаточно мужествен, ему иной раз удается найти спутницу жизни с такой же скрытой натурой, и тогда оба будут счастливы и сильны. По крайней мере относительно. Столь многое препятствует этому, и если считать, что в каждом сидит скрытая натура, то ведь в каждом сидит также и сноб, и сноб обычно сильнее. Сноб может стать тираном скрытой натуры.
Тем временем дни мирно текли, и одна за другой следовали ночи, когда лампа на столике у кровати отбрасывала золотистый свет. Айтел снова и снова проделывал тот путь, в который отправлялся уже столько раз и столько раз останавливался. Он считал Илену мягкой, нежной, гордой, когда они занимались любовью, и видел в ней женщину, рожденную воображением, а не девицу со своей историей. Теперь они любили друг друга спокойно, нежно – Айтел испытывал именно такое чувство снова и снова, – и первые ночи их близости, которые он считал тогда такими необыкновенными, казались ему в сравнении с тем, что было сейчас, лишь хорошо проведенным часом в гимнастическом зале. И Айтел чувствовал изменения в скорости телесных процессов помимо изменений в мозгу, словно все его нервы и органы, до смерти уставшие, возвращались к жизни, таща за собой и мозг, словно Илена была для него не только женщиной, но и целебным бальзамом. Он надеялся сохранить такое представление о ней, надеялся, что старый сноб не станет больше мучить его мелкими промашками Илены, ее невежеством, неумением быть ничем, кроме самки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Из того немногого, что Айтел сумел узнать о жизни Илены – а она не любила вдаваться в подробности, – он выяснил, что ее родители держали кондитерский магазин в центре киностолицы и не были счастливы в браке: отец, в прошлом жокей со сломанной ногой, был человек мелочный, самовлюбленный и задира, мать – сварливая мегера, женщина расчетливая и вспыльчивая Она баловала Илену и ругала ее, превозносила и игнорировала, ставила перед ней амбициозные цели и игнорировала их. Отец, лишенный своих лошадей и обремененный пятью детьми, невзлюбил Илену: она была самой младшей и появилась слишком поздно. У нее были братья и сестры, дяди и тети, двоюродные братья и двоюродные сестры, дедушки и бабушки; когда семья собиралась вместе, начинались драки. Отец был недурен собой, франтоват; оставшись наедине с женщиной, не мог не попытаться овладеть ею, но в то же время был моралистом и учил жить других. А мать была кокетка, женщина алчная, ревнивая; она досадовала на то, что жизнь ее проходит в кондитерском магазине.
– Понимаешь, она так дико со мной обращалась, – рассказывала ему Илена, – иногда, когда я была совсем маленькой, посадит к себе на колени и говорит: «Если ничего другого не добьешься, хотя бы уйди с этой чертовой улицы». А потом, через пять минут, даст мне такую затрещину, что еле на ногах устою. А иной раз, если я их не слушалась, они говорили мне, что я не их дочка, что они купили меня у кого-то и отошлют назад. Ох, Чарли, мне было так плохо.
Ребенком Илена тихо плакала, а отец с матерью осыпали друг друга бранью. Ее детство прошло под звуки их ссор из ревности. У Илены хватило мужества уехать из дома, когда ей не было еще и двадцати лет, – она перебралась в меблированную комнату и там с помощью подруг, работавших в «Сьюприм», а также молодых безработных актеров и уже не таких молодых студентов, посещавших вечерние курсы, приобщилась к богемной жизни, как она это назвала. Она ходила в вечернюю школу и училась танцевать, работала моделью в художественных школах, а также в гардеробе ресторанов со столиками из цветного пластика и стенами, обитыми панелями под дерево. Затем появился Колли и меблированная квартира близ студии.
Думая о жизни Илены, Айтел преисполнялся к ней нежности. Вот уже многие годы он никому так не сочувствовал, как ей. Она выбралась из той ничтожной жизни с такой мукой, с такими потерями, с такими оглядками на прошлое. Даже и сейчас, хотя за последние десять лет Илена и шести раз не видела своих родных, она постоянно думает о них. У нее есть тетя, которая сообщает ей все новости. Это единственное связующее звено с семьей, и Илена всегда отвечает тете длинными письмами, с интересом узнавая, что такой-то родственник женился, такая-то двоюродная сестра заболела, брат старается попасть в полицию, а сестра учится на медсестру.
Илена рассказывала Айтелу все это про людей, которых он никогда не увидит. Короче: вернуться в семью она не в силах. Ее примут, но она не хочет за это расплачиваться. В последний раз, когда она навещала родителей, им не о чем было друг с другом говорить, и они поспешили сесть ужинать. В середине ужина родители начали на нее кричать, понося ее образ жизни, и Илена сбежала.
Теперь всю ответственность за нее нес Айтел – она пришла к нему без семьи и без друзей. Колли постарался оторвать ее ото всех, кого она знала, а Илена трудно заводила друзей. С Айтелом она легко болтала, часто, как ребенок, перепрыгивая с предмета на предмет, а в компании те несколько раз, что они выходили, держалась скованно. Но Айтела в эти дни едва ли интересовало, что говорят о нем, к тому же их не так часто приглашали. Через три дня после того, как Илена переехала к нему, в светской хронике выходящего на курорте еженедельника появились следующие строки:
Что это мы слышали, будто красный Чарли Айтел снимает будуарный «Пигмалион» с бывшей протеже некоего сверхизвестного продюсера???
Было это совпадением или нет, только приблизительно об эту пору Айтела попросили не бывать больше в «Яхт-клубе», и я мог определить значение этого запрета по тому, в какую ярость приходила Лулу всякий раз, когда я заходил к ним. Айтел же лишь рассмеялся, когда я ему об этом сказал.
– В глубине души Лулу восхищается тобой, – сказал он с усмешкой. – Скажи ей, что мы будем рады, если она зайдет.
В тот вечер он изложил мне свою теорию, и хотя мне неохота углубляться в теоретические рассуждения, пожалуй, это дает представление о его характере. Я мог бы записать ее сегодня так, как он говорил, и думаю – при всей моей скромности, – что мог бы добавить один-другой выкрутас от себя, но ведь это в известной мере роман о моих чувствах в ту пору, поэтому я перескажу все так, как слышал, иначе слишком долго придется писать. Айтел ссылался на известных людей и известные книги, о которых я до того вечера никогда не слыхал, хотя с тех пор удосужился их прочесть, – словом, теория Айтела сводилась к тому, что существуют люди со скрытой натурой – он назвал их «облагороженными дикарями», – которая изменяется под влиянием ударов судьбы и познания жизни, пока чуть ли не отмирает. Однако если человеку повезет и он достаточно мужествен, ему иной раз удается найти спутницу жизни с такой же скрытой натурой, и тогда оба будут счастливы и сильны. По крайней мере относительно. Столь многое препятствует этому, и если считать, что в каждом сидит скрытая натура, то ведь в каждом сидит также и сноб, и сноб обычно сильнее. Сноб может стать тираном скрытой натуры.
Тем временем дни мирно текли, и одна за другой следовали ночи, когда лампа на столике у кровати отбрасывала золотистый свет. Айтел снова и снова проделывал тот путь, в который отправлялся уже столько раз и столько раз останавливался. Он считал Илену мягкой, нежной, гордой, когда они занимались любовью, и видел в ней женщину, рожденную воображением, а не девицу со своей историей. Теперь они любили друг друга спокойно, нежно – Айтел испытывал именно такое чувство снова и снова, – и первые ночи их близости, которые он считал тогда такими необыкновенными, казались ему в сравнении с тем, что было сейчас, лишь хорошо проведенным часом в гимнастическом зале. И Айтел чувствовал изменения в скорости телесных процессов помимо изменений в мозгу, словно все его нервы и органы, до смерти уставшие, возвращались к жизни, таща за собой и мозг, словно Илена была для него не только женщиной, но и целебным бальзамом. Он надеялся сохранить такое представление о ней, надеялся, что старый сноб не станет больше мучить его мелкими промашками Илены, ее невежеством, неумением быть ничем, кроме самки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114