Он будет жить с ней у себя в доме, будет подкрепляться, делать то, что требуется, и тогда сможет выходить из дома и сражаться.
Айтелу понравились эти недели. У него было такое чувство, словно он – выздоравливающий больной, к которому возвращается аппетит и силы прибывают каждый день. Он часами сидел во внутреннем дворике своего бунгало, думал, мечтал, набирался сил. А ночью, нагревшись солнечным теплом, они лежали в постели и наслаждались друг другом, всякий раз удивляясь, что забыли, как им было хорошо, и каждый миг казался им лучше предшествующего. «Плохая память так необходима страстным любовникам», – с улыбкой думал Айтел.
Ему мнилось порой, что он живет в рожденном опиумом сне, ибо ничто не казалось реальным, кроме ожидания ночи, когда они легко, повинуясь возникшему желанию, сливались, предвкушая наслаждение, и слегка продвигались вперед в познании друг друга, при этом всякий раз он выходил из соития обогащенным. Снова и снова он напоминал себе, что ничто не вечно и та нежность, какую он так ценил, возможно, не столь привлекательна для Илены – их первые ночи вместе были ведь совсем другими, – но у нее спектр причуд был не менее сложным, чем у него, и потому он верил, что они будут меняться вместе.
У них, конечно, были ссоры, были неполадки, но они и от этого получали удовольствие. Илона настояла на том, чтобы он рассчитал уборщицу, так как домом она может заниматься сама. И Айтел согласился, довольный ее предложением и зная, что надо экономить деньги. Только вот Илена была плохой хозяйкой и беспорядок в доме раздражал его. Их схватки вошли в программу дня – приготовление завтрака могло окончиться трагедией, но для Айтела эти ссоры были в новинку, они забавляли; в прошлом препирательства с женщинами оканчивались ледяным молчанием, так что ему нравились ссоры с Иленой. Он покритикует ее за что-нибудь, и она взрывается. Она не выносила критики.
– Я тебе надоела, – говорила она, – ты меня не любишь.
– Это ты меня не любишь, – говорил он ей. – Стоит мне намекнуть, что ты не идеальна, и ты можешь схватить мясной нож, чтоб прикончить меня.
– Я знаю. Ты считаешь, что я недостаточно для тебя хороша. Помнишь, что было напечатано в газетах? Ты говоришь, что я не люблю тебя, потому что ты меня не любишь. Прекрасно. Я ухожу. – И она делала шаг к двери.
– Вернись, Бога ради, – приказывал он ей, и через пять минут все было забыто.
Он понимал. Он знал: за всем этим стоит то, что она не верит своему счастью, ожидает, что оно кончится внезапным взрывом, и судит об опасности не по ссорам с ним, а по тому, как он эти ссоры заканчивает. А они порой оставляли его без сил, вызывали досаду, у него возникало чувство, что он привел в дом коварное животное. Ее беспокойство по поводу того, что он думает, было неизмеримо.
У них была всего одна ссора из ревности, и затеял ее Айтел. Они столкнулись в баре с Фэем, он сел за их столик, был любезен с Иленой, и она, уходя, пригласила его зайти как-нибудь к ним. Айтел был уверен, что Фэй безразличен ей, но дома обвинил ее в том, что она домогается Мэриона, – говорил, а сам чувствовал, что это неправда, что при ее своеобразной способности любить измены не сохранялись в ее памяти, не оставалось даже картины того, что происходило. Подобные картины возникали в мозгу Айтела, и он хранил их как куратор. У него было одно-единственное настоящее сокровище, все остальное он заимствовал у Муншина. Поэтому Айтел заставлял себя испытывать боль, считая, что, расставшись со своей ревностью, утратит представление о том, как Илена может ранить его, эта женщина из женщин, которая способна причинить ему боль, после того как не один десяток из них не вызывал у него ничего.
Возникшая ситуация нравилась Айтелу не только по этой причине. Он понял теперь, что у него была одна-единственная подлинная любовь – фильмы, родившиеся в его мозгу и так и не поставленные. И предав эту любовь, он предал себя. А это привело к возникновению новой теории. Художника всегда раздирает жажда власти над миром и жажда власти над своей работой. В этом мире, имея такую женщину, он мог процветать лишь в своем искусстве, а в течение тех недель, тех домашних недель, когда все шло хорошо и, сидя рядом с ней на солнце, он чувствовал приток сил и уверенности в том, что любит себя, Айтелу стал безразличен тот мир, с которым ему было так трудно расстаться. Расстаться с ним, когда ты на дне, – это славно, возникает чувство, что жизнь дает свои плоды. И его согревало сознание, что он хорошо действует на Илену, что впервые связь с ним улучшает кого-то, поднимает, что он не портит все, чего касается. Итак, он с надеждой смотрел на этот роман. Он обучит ее всем мелочам, но это пустяки. Куда важнее то, что она понимает остальное. Айтел видел, как она со временем станет благоразумной хозяйкой его дома, уверенной в себе и в том, что может дать ему. Так пофантазировав, он все же возвращался в реальность.
Он постоянно говорил о будущем – что они будут делать через год, через два. Словно раб своего языка, он беспомощно слушал, как оплетают их расставляемые им сети.
– Поедем как-нибудь в Европу, Илена, – говорил он. – Тебе понравится Европа. – Она кивала. – Знаешь, вот кончу снимать фильм, – продолжал он, – тогда, возможно…
– Что возможно?
– Я ведь ничего тебе сейчас не предлагаю, верно?
Она огорчалась.
– Я об этом не думаю. А почему ты думаешь?
– Потому что ты женщина. И должна об этом думать. – И вдруг вскипал: – Я ведь знаю, сколько людей сидят вокруг и ждут, когда мы расстанемся.
– Это обыватели. Они меня не интересуют. – Где-то она подобрала это слово и пользовалась им как щитом. Когда он ревновал, то становился обывателем, а она, ничего собой не представляя, по крайней мере обывательницей не была. – Если я уйду от тебя потому, что ты на мне не женишься, – спокойно произнесла она, – значит, я на самом деле тебя не люблю.
Он обожал ее за это. В ней было достоинство. Если он сможет снять свой фильм, он с ней хорошо обойдется. Как бы все ни сложилось, он отнесется к ней хорошо. Это он себе обещал.
А тем временем фильм, которым он себя тешил, обрастал новыми идеями, равно как и сценарий, который он за последние месяцы несколько раз начинал писать. Случалось, ночью он не мог заснуть от волнения, создавая целые диалоги, целые сцены, и слышал, как бормотала Илена во сне, когда он включал лампу и делал записи в блокноте, который держал на ночном столике. Блокнот теперь быстро заполнялся, и у Айтела появилась надежда, что наконец он готов, что сдюжит. Гордясь своим творением, как другие люди гордятся детьми, он был влюблен в него и с нетерпением думал о том, что ему еще несколько месяцев предстоит работать над сценарием, затем добывать деньги и затем уже приступать к производству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Айтелу понравились эти недели. У него было такое чувство, словно он – выздоравливающий больной, к которому возвращается аппетит и силы прибывают каждый день. Он часами сидел во внутреннем дворике своего бунгало, думал, мечтал, набирался сил. А ночью, нагревшись солнечным теплом, они лежали в постели и наслаждались друг другом, всякий раз удивляясь, что забыли, как им было хорошо, и каждый миг казался им лучше предшествующего. «Плохая память так необходима страстным любовникам», – с улыбкой думал Айтел.
Ему мнилось порой, что он живет в рожденном опиумом сне, ибо ничто не казалось реальным, кроме ожидания ночи, когда они легко, повинуясь возникшему желанию, сливались, предвкушая наслаждение, и слегка продвигались вперед в познании друг друга, при этом всякий раз он выходил из соития обогащенным. Снова и снова он напоминал себе, что ничто не вечно и та нежность, какую он так ценил, возможно, не столь привлекательна для Илены – их первые ночи вместе были ведь совсем другими, – но у нее спектр причуд был не менее сложным, чем у него, и потому он верил, что они будут меняться вместе.
У них, конечно, были ссоры, были неполадки, но они и от этого получали удовольствие. Илона настояла на том, чтобы он рассчитал уборщицу, так как домом она может заниматься сама. И Айтел согласился, довольный ее предложением и зная, что надо экономить деньги. Только вот Илена была плохой хозяйкой и беспорядок в доме раздражал его. Их схватки вошли в программу дня – приготовление завтрака могло окончиться трагедией, но для Айтела эти ссоры были в новинку, они забавляли; в прошлом препирательства с женщинами оканчивались ледяным молчанием, так что ему нравились ссоры с Иленой. Он покритикует ее за что-нибудь, и она взрывается. Она не выносила критики.
– Я тебе надоела, – говорила она, – ты меня не любишь.
– Это ты меня не любишь, – говорил он ей. – Стоит мне намекнуть, что ты не идеальна, и ты можешь схватить мясной нож, чтоб прикончить меня.
– Я знаю. Ты считаешь, что я недостаточно для тебя хороша. Помнишь, что было напечатано в газетах? Ты говоришь, что я не люблю тебя, потому что ты меня не любишь. Прекрасно. Я ухожу. – И она делала шаг к двери.
– Вернись, Бога ради, – приказывал он ей, и через пять минут все было забыто.
Он понимал. Он знал: за всем этим стоит то, что она не верит своему счастью, ожидает, что оно кончится внезапным взрывом, и судит об опасности не по ссорам с ним, а по тому, как он эти ссоры заканчивает. А они порой оставляли его без сил, вызывали досаду, у него возникало чувство, что он привел в дом коварное животное. Ее беспокойство по поводу того, что он думает, было неизмеримо.
У них была всего одна ссора из ревности, и затеял ее Айтел. Они столкнулись в баре с Фэем, он сел за их столик, был любезен с Иленой, и она, уходя, пригласила его зайти как-нибудь к ним. Айтел был уверен, что Фэй безразличен ей, но дома обвинил ее в том, что она домогается Мэриона, – говорил, а сам чувствовал, что это неправда, что при ее своеобразной способности любить измены не сохранялись в ее памяти, не оставалось даже картины того, что происходило. Подобные картины возникали в мозгу Айтела, и он хранил их как куратор. У него было одно-единственное настоящее сокровище, все остальное он заимствовал у Муншина. Поэтому Айтел заставлял себя испытывать боль, считая, что, расставшись со своей ревностью, утратит представление о том, как Илена может ранить его, эта женщина из женщин, которая способна причинить ему боль, после того как не один десяток из них не вызывал у него ничего.
Возникшая ситуация нравилась Айтелу не только по этой причине. Он понял теперь, что у него была одна-единственная подлинная любовь – фильмы, родившиеся в его мозгу и так и не поставленные. И предав эту любовь, он предал себя. А это привело к возникновению новой теории. Художника всегда раздирает жажда власти над миром и жажда власти над своей работой. В этом мире, имея такую женщину, он мог процветать лишь в своем искусстве, а в течение тех недель, тех домашних недель, когда все шло хорошо и, сидя рядом с ней на солнце, он чувствовал приток сил и уверенности в том, что любит себя, Айтелу стал безразличен тот мир, с которым ему было так трудно расстаться. Расстаться с ним, когда ты на дне, – это славно, возникает чувство, что жизнь дает свои плоды. И его согревало сознание, что он хорошо действует на Илену, что впервые связь с ним улучшает кого-то, поднимает, что он не портит все, чего касается. Итак, он с надеждой смотрел на этот роман. Он обучит ее всем мелочам, но это пустяки. Куда важнее то, что она понимает остальное. Айтел видел, как она со временем станет благоразумной хозяйкой его дома, уверенной в себе и в том, что может дать ему. Так пофантазировав, он все же возвращался в реальность.
Он постоянно говорил о будущем – что они будут делать через год, через два. Словно раб своего языка, он беспомощно слушал, как оплетают их расставляемые им сети.
– Поедем как-нибудь в Европу, Илена, – говорил он. – Тебе понравится Европа. – Она кивала. – Знаешь, вот кончу снимать фильм, – продолжал он, – тогда, возможно…
– Что возможно?
– Я ведь ничего тебе сейчас не предлагаю, верно?
Она огорчалась.
– Я об этом не думаю. А почему ты думаешь?
– Потому что ты женщина. И должна об этом думать. – И вдруг вскипал: – Я ведь знаю, сколько людей сидят вокруг и ждут, когда мы расстанемся.
– Это обыватели. Они меня не интересуют. – Где-то она подобрала это слово и пользовалась им как щитом. Когда он ревновал, то становился обывателем, а она, ничего собой не представляя, по крайней мере обывательницей не была. – Если я уйду от тебя потому, что ты на мне не женишься, – спокойно произнесла она, – значит, я на самом деле тебя не люблю.
Он обожал ее за это. В ней было достоинство. Если он сможет снять свой фильм, он с ней хорошо обойдется. Как бы все ни сложилось, он отнесется к ней хорошо. Это он себе обещал.
А тем временем фильм, которым он себя тешил, обрастал новыми идеями, равно как и сценарий, который он за последние месяцы несколько раз начинал писать. Случалось, ночью он не мог заснуть от волнения, создавая целые диалоги, целые сцены, и слышал, как бормотала Илена во сне, когда он включал лампу и делал записи в блокноте, который держал на ночном столике. Блокнот теперь быстро заполнялся, и у Айтела появилась надежда, что наконец он готов, что сдюжит. Гордясь своим творением, как другие люди гордятся детьми, он был влюблен в него и с нетерпением думал о том, что ему еще несколько месяцев предстоит работать над сценарием, затем добывать деньги и затем уже приступать к производству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114