Союз их судеб возник еще в древние времена, и с тех пор они вместе переходят из одной жизни в другую.
Однако в дорогу Кейлин собралась лишь за две недели до праздника Самейн: обустройство нового святилища требовало ее непосредственного участия. Здесь у нее есть одно неоспоримое преимущество, с удовлетворением думала Кейлин, – ни у кого и в мыслях не возникало усомниться в компетентности ее решений, любое ее указание исполнялось тщательно и беспрекословно. Сложилось негласное мнение, что всеми поступками Кейлин, как и деятельностью Эйлан в Вернеметоне, руководит сама Великая Богиня. Это было неудобно только в одном отношении: нужно было позаботиться о том, чтобы кто-то мог достойно заменять ее, пока она будет находиться в Лесной обители.
До Вернеметона Кейлин рассчитывала добраться быстрее, чем за три дня. Она предпочла бы отправиться в дорогу пешком, облачившись в мужскую одежду, но решила не гневить друидов – в этом году вводить подобное новшество было бы преждевременно. Поэтому Кейлин пришлось смириться с тем, что она должна путешествовать, как всегда, на носилках и при полных регалиях жрицы. Ее сопровождали два молодых жреца, которые благоговели перед ней и прислуживали почтительно, как ухаживают за бабушкой внуки. Ничего удивительного, думала Кейлин, ведь они еще совсем юноши.
Когда они пересекали извилистые речушки, протекающие у подножия Холма, начался дождь. Кейлин расстроилась, понимая, что это замедлит их продвижение. Положение не из приятных, но поделать все равно ничего нельзя. Дожди лили с самого равноденствия почти непрерывно, словно небеса оплакивали смерть императора. А подчинить себе погоду в Британии не смог бы даже самый искусный маг.
Через два дня пути они добрались до города Аква Сулис, а с северной стороны от него начинался римский тракт, ведущий в Глев. К удивлению Кейлин, дорога была сильно повреждена. Недавние дожди вымыли на ней огромные углубления; булыжники лежали неровно, всюду зияли большие выбоины. Хорошо, что они едут не в колеснице; да и в телеге, запряженной волом, тоже было бы не сладко трястись по такому тракту.
Кейлин начала засыпать. Вдруг из чащи леса, примыкающего к дороге, высыпали несколько мужчин и бегом помчались наперерез путникам. Они были грязные, лохматые, в зловонных лохмотьях. «Багауды», – догадалась жрица, сброд, беглые рабы и преступники; от их бесчинств стонали жители чуть ли не всей империи. Кейлин слышала о багаудах, но видела впервые. Должно быть, неспокойная обстановка в провинциях в связи со смертью императора позволила им и здесь покинуть свои убежища.
– Прочь с дороги! – приказал один из сопровождающих Кейлин. – С нами Великая Жрица.
– А нам все равно, кто она, – ухмыльнулся один из бандитов. – На что она способна? Швырнуть в нас горящие уголья? Так этот трюк может исполнить любой фокусник на рынке.
Кейлин поначалу и впрямь пожалела, что на носилках не было очага, но этих парней, похоже, одурачить труднее, чем ирландских варваров. Она выбралась из носилок и обратилась к молодому жрецу:
– Почему мы остановились?
Друид все еще кипел от негодования.
– Эти… эти парни… – начал он.
Кейлин окинула возмутителей спокойствия холодным взглядом, затем потянулась к маленькому кошельку, который висел у нее на поясе. В этот момент она еще не совсем понимала, вспоминала впоследствии Кейлин, что происходит. Римляне уже много лет не допускали бесчинств и разбоя на дорогах, и поэтому сейчас ей трудно было поверить, что им угрожает реальная опасность.
Сняв с пояса кошелек, Кейлин произнесла с высокомерной любезностью:
– Быть милосердными – наш долг перед богами. Вот, возьми, человек, – и она вручила бандиту денарий. Тот мгновение смотрел на монету, потом грубо расхохотался.
– Мы не нуждаемся в твоей благотворительности, женщина, – сказал он с пугающе преувеличенной учтивостью. – Но для начала ты можешь подарить нам свой кошелек…
И только тогда Кейлин наконец поняла, что рассчитывают получить от нее эти мерзавцы. Изумление сменилось яростью. Все чувства внезапно обострились. Она ощутила энергию нависших над ней облаков и ответные импульсы в своем собственном теле. В эту минуту Кейлин не сомневалась в том, что сумеет все-таки подчинить своей воле силы природы. Жрица вскинула руки. В глазах потемнело: бандит, почувствовав опасность, ударил ее дубинкой. Сверкнула слепящая молния, грянул гром, небеса обрушились ей на голову, и мир исчез.
Очнулась Кейлин лишь через несколько часов.
В последующие дни после первого приступа Эйлан пыталась принять рассудком волю богов. Она не сомневалась в том, что Великая Богиня позаботится о Вернеметоне и ее народе, но боялась за сына. Будь рядом Кейлин, она не испытывала бы страха за Гауэна, но Кейлин возводила новое святилище в далеком краю. Дида – родня ее сыну, но после смерти Синрика не могло быть и речи о том, чтобы доверить ей мальчика. Лия, она знала, жизнь готова отдать за своего питомца, но ведь Лия – всего лишь простая бедная женщина. Куда она пойдет с ребенком? Маири, наверное, не отказалась бы взять мальчика к себе, но у нее в доме Гауэн тоже не будет в безопасности. Бендейджид может прознать о том, кто его родители.
Если бы она только ведала, сколько ей осталось жить… Но как бы Эйлан ни формулировала вопрос, силы, известившие ее о приближении смерти, упорно отказывались отвечать на него, и, если бы время от времени мучительные головные боли не напоминали ей о случившемся, Эйлан сочла бы, что то знамение было не что иное, как плод ее больного воображения. А сейчас она старалась как можно больше времени проводить с сыном.
Гауэн только что отправился ужинать, и в покои к Эйлан вошла Сенара, чтобы зажечь лампы. Хау, как обычно, молчаливой тенью возвышался у порога. В течение долгих лет Эйлан считала его стражем не более грозным, чем едва вылупившийся цыпленок, однако он доказал, что умеет защищать. Взглянув на Хау, она вновь вспомнила Синрика, лежащего с пробитой головой, и в душе ее опять заныла незаживающая рана.
– Ты тоже иди поужинай, – приказала Эйлан. – Сенара побудет со мной до твоего возвращения.
Девушка с кремнем и огнивом в руках медленно двигалась по комнате, зажигая глиняные светильники; даже здесь, в Лесной обители, это были светильники римской работы. У последней лампы Сенара остановилась, глядя на трепещущий огонек, и Эйлан спросила:
– Что случилось, дитя мое? Тебе нездоровится?
– О, Эйлан! – прерывисто всхлипнула Сенара. Эйлан села на одну из скамеек, стоявших в комнате.
– Иди сюда, дитя мое, – ласково позвала она девушку. Сенара послушно приблизилась; лицо ее было залито слезами. – Почему ты плачешь, любовь моя? Ты ведь знаешь, что можешь без опаски поделиться со мной своими горестями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Однако в дорогу Кейлин собралась лишь за две недели до праздника Самейн: обустройство нового святилища требовало ее непосредственного участия. Здесь у нее есть одно неоспоримое преимущество, с удовлетворением думала Кейлин, – ни у кого и в мыслях не возникало усомниться в компетентности ее решений, любое ее указание исполнялось тщательно и беспрекословно. Сложилось негласное мнение, что всеми поступками Кейлин, как и деятельностью Эйлан в Вернеметоне, руководит сама Великая Богиня. Это было неудобно только в одном отношении: нужно было позаботиться о том, чтобы кто-то мог достойно заменять ее, пока она будет находиться в Лесной обители.
До Вернеметона Кейлин рассчитывала добраться быстрее, чем за три дня. Она предпочла бы отправиться в дорогу пешком, облачившись в мужскую одежду, но решила не гневить друидов – в этом году вводить подобное новшество было бы преждевременно. Поэтому Кейлин пришлось смириться с тем, что она должна путешествовать, как всегда, на носилках и при полных регалиях жрицы. Ее сопровождали два молодых жреца, которые благоговели перед ней и прислуживали почтительно, как ухаживают за бабушкой внуки. Ничего удивительного, думала Кейлин, ведь они еще совсем юноши.
Когда они пересекали извилистые речушки, протекающие у подножия Холма, начался дождь. Кейлин расстроилась, понимая, что это замедлит их продвижение. Положение не из приятных, но поделать все равно ничего нельзя. Дожди лили с самого равноденствия почти непрерывно, словно небеса оплакивали смерть императора. А подчинить себе погоду в Британии не смог бы даже самый искусный маг.
Через два дня пути они добрались до города Аква Сулис, а с северной стороны от него начинался римский тракт, ведущий в Глев. К удивлению Кейлин, дорога была сильно повреждена. Недавние дожди вымыли на ней огромные углубления; булыжники лежали неровно, всюду зияли большие выбоины. Хорошо, что они едут не в колеснице; да и в телеге, запряженной волом, тоже было бы не сладко трястись по такому тракту.
Кейлин начала засыпать. Вдруг из чащи леса, примыкающего к дороге, высыпали несколько мужчин и бегом помчались наперерез путникам. Они были грязные, лохматые, в зловонных лохмотьях. «Багауды», – догадалась жрица, сброд, беглые рабы и преступники; от их бесчинств стонали жители чуть ли не всей империи. Кейлин слышала о багаудах, но видела впервые. Должно быть, неспокойная обстановка в провинциях в связи со смертью императора позволила им и здесь покинуть свои убежища.
– Прочь с дороги! – приказал один из сопровождающих Кейлин. – С нами Великая Жрица.
– А нам все равно, кто она, – ухмыльнулся один из бандитов. – На что она способна? Швырнуть в нас горящие уголья? Так этот трюк может исполнить любой фокусник на рынке.
Кейлин поначалу и впрямь пожалела, что на носилках не было очага, но этих парней, похоже, одурачить труднее, чем ирландских варваров. Она выбралась из носилок и обратилась к молодому жрецу:
– Почему мы остановились?
Друид все еще кипел от негодования.
– Эти… эти парни… – начал он.
Кейлин окинула возмутителей спокойствия холодным взглядом, затем потянулась к маленькому кошельку, который висел у нее на поясе. В этот момент она еще не совсем понимала, вспоминала впоследствии Кейлин, что происходит. Римляне уже много лет не допускали бесчинств и разбоя на дорогах, и поэтому сейчас ей трудно было поверить, что им угрожает реальная опасность.
Сняв с пояса кошелек, Кейлин произнесла с высокомерной любезностью:
– Быть милосердными – наш долг перед богами. Вот, возьми, человек, – и она вручила бандиту денарий. Тот мгновение смотрел на монету, потом грубо расхохотался.
– Мы не нуждаемся в твоей благотворительности, женщина, – сказал он с пугающе преувеличенной учтивостью. – Но для начала ты можешь подарить нам свой кошелек…
И только тогда Кейлин наконец поняла, что рассчитывают получить от нее эти мерзавцы. Изумление сменилось яростью. Все чувства внезапно обострились. Она ощутила энергию нависших над ней облаков и ответные импульсы в своем собственном теле. В эту минуту Кейлин не сомневалась в том, что сумеет все-таки подчинить своей воле силы природы. Жрица вскинула руки. В глазах потемнело: бандит, почувствовав опасность, ударил ее дубинкой. Сверкнула слепящая молния, грянул гром, небеса обрушились ей на голову, и мир исчез.
Очнулась Кейлин лишь через несколько часов.
В последующие дни после первого приступа Эйлан пыталась принять рассудком волю богов. Она не сомневалась в том, что Великая Богиня позаботится о Вернеметоне и ее народе, но боялась за сына. Будь рядом Кейлин, она не испытывала бы страха за Гауэна, но Кейлин возводила новое святилище в далеком краю. Дида – родня ее сыну, но после смерти Синрика не могло быть и речи о том, чтобы доверить ей мальчика. Лия, она знала, жизнь готова отдать за своего питомца, но ведь Лия – всего лишь простая бедная женщина. Куда она пойдет с ребенком? Маири, наверное, не отказалась бы взять мальчика к себе, но у нее в доме Гауэн тоже не будет в безопасности. Бендейджид может прознать о том, кто его родители.
Если бы она только ведала, сколько ей осталось жить… Но как бы Эйлан ни формулировала вопрос, силы, известившие ее о приближении смерти, упорно отказывались отвечать на него, и, если бы время от времени мучительные головные боли не напоминали ей о случившемся, Эйлан сочла бы, что то знамение было не что иное, как плод ее больного воображения. А сейчас она старалась как можно больше времени проводить с сыном.
Гауэн только что отправился ужинать, и в покои к Эйлан вошла Сенара, чтобы зажечь лампы. Хау, как обычно, молчаливой тенью возвышался у порога. В течение долгих лет Эйлан считала его стражем не более грозным, чем едва вылупившийся цыпленок, однако он доказал, что умеет защищать. Взглянув на Хау, она вновь вспомнила Синрика, лежащего с пробитой головой, и в душе ее опять заныла незаживающая рана.
– Ты тоже иди поужинай, – приказала Эйлан. – Сенара побудет со мной до твоего возвращения.
Девушка с кремнем и огнивом в руках медленно двигалась по комнате, зажигая глиняные светильники; даже здесь, в Лесной обители, это были светильники римской работы. У последней лампы Сенара остановилась, глядя на трепещущий огонек, и Эйлан спросила:
– Что случилось, дитя мое? Тебе нездоровится?
– О, Эйлан! – прерывисто всхлипнула Сенара. Эйлан села на одну из скамеек, стоявших в комнате.
– Иди сюда, дитя мое, – ласково позвала она девушку. Сенара послушно приблизилась; лицо ее было залито слезами. – Почему ты плачешь, любовь моя? Ты ведь знаешь, что можешь без опаски поделиться со мной своими горестями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158