– Ну что ж, звучит довольно откровенно. – Секунду-другую я испытующе смотрел ему в глаза. – Скажи мне вот что: это с твоей подачи убили Воронцова?
Юрий недовольно поморщился, как от обиды, потом посмотрел на пистолет, словно не зная, как от него избавиться.
– Решение было принято после тяжких раздумий. Помнишь ли, что сказал король Генрих II Бекету?
– «Кто освободит меня от этого…» – дальше вроде дуролома или идиота.
– «Настырного попа». Воронцов становился помехой, а Баркин охотно и профессионально взял… как бы это получше сказать… дело на себя.
– Ты тоже, оказывается, ничуть не лучше его. Юрий так и вспыхнул от моей реплики.
– Воронцов был напыщенный дурень, Коля. На Россию ему было наплевать. Его интересовала только собственная персона, и он так же заботился о том, чтобы удержаться у власти, как пекутся сейчас об этом наши пустозвоны в Госдуме. Я просил его, умолял, умасливал так и сяк не поднимать шума, намекал, что на все готов, но он стеной стоял на своем и продолжал долдонить о своей идиотской честности и неподкупности, чтоб он ими подавился.
– По-твоему, цель оправдывает средства?
– Да, черт бы тебя побрал! Так было на протяжении всей истории, добавил бы я. Мне осточертело унижаться перед ним и чувствовать себя придурочным остолопом. Не мог я никому позволить стоять у меня на пути.
Последние слова звучали как отговорка, но в такой ситуации всего можно было ожидать. Поэтому я шагнул вперед и прямо спросил Юрия:
– И сейчас ты тоже считаешь, что никому не дозволено стоять у тебя на пути?
Юрий напрягся и нажал на курок пистолета.
– Николай, не ставь меня перед таким жестоким выбором.
– Но ты сам вынуждаешь меня делать выбор.
Он вздернул голову.
– Я всегда просил тебя ставить общественные интересы выше личных и сам придерживался такого правила. Не представляю, что ты откажешься от этого дела.
– А я и не припоминаю, что обещал тебе такое.
– Тогда упреждаю: больше не лезь.
– Я еще подумаю, как мне быть.
Мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Оттолкнув дуло нацеленного на меня пистолета, я медленно вышел из конюшни. Не сделал я и пяти шагов, как Юрий окликнул меня:
– Николай!
Не обращая внимания, я продолжал идти, каждую секунду ожидая выстрела.
– Черт бы тебя побрал, Николай! – снова воскликнул он, когда я уже дошел до угла строения. Не прибавляя шага, я повернул за угол, залез в «жигуленок», запустил двигатель и, развернувшись, подъехал задом к Юрию. Он стоял перед воротами конюшни, держа пистолет в опущенной руке.
Я опустил боковое стекло.
– Пожалуйста, верни-ка эту штуку. Она не моя.
Кивнув, он протянул мне оружие.
– А как ты догадался, что я не стану стрелять?
– Я об этом даже не думал, мне было важно узнать, способен ли ты на такой поступок.
Юрий смущенно потупил взор.
– Подойди поближе, – подозвал я его к окну, – смотри. Если бы ты захотел убить меня, то без этих штук потерял бы зря время.
И, высунув из окна руку, я открыл ладонь. Там лежали пули, которые я заранее вынул из пистолета. Высыпав их в ладонь Юрия, я тронулся с места и погнал назад, в Москву.
44
Начало мая. На деревьях, растущих вдоль Москвы-реки, кое-где уже пробились первые листочки. Они купались и вызывающе сверкали в ласковом солнечном свете. Жильцы дома на набережной, словно медведи после зимней спячки, высыпали на солнышко отогреть озябшие косточки. Все скамейки были заняты пенсионерами, от игровых площадок доносился детский смех, подпрыгивали мячики, на асфальте рисовались классы. Кто-то уже запустил воздушного змея. Я хорошо помнил дни моей юности, похожие на этот.
Оставив машину на набережной и спрятав пистолет в бардачке, я вошел в парадное и поднялся на этаж, где жила Татьяна Чуркина.
Она открыла дверь и удивилась так, будто мы никогда не встречались раньше.
– Николай! – наконец вымолвила она. – Я вас сразу и не узнала. Вы выглядите таким… поздоровевшим и отдохнувшим. Входите, входите. – Она пошла впереди, модная юбка красиво облегала соблазнительные бедра. – Я так надеялась получить от вас весточку. Думала почему-то, может, позвоните из Вашингтона. Беспокоилась, не случилось ли чего.
– Прежде всего я хотел заполучить твердые доказательства.
– Ну и как? Заполучили? – опасливо спросила она, когда мы прошли большую гостиную и присели около окна.
Помолчав немного и взглянув ей в глаза, я решительно ответил:
– Да. Вы были правы. Он абсолютно не виновен.
– Ну и слава Богу! – с облегчением воскликнула она, озабоченное выражение мигом сошло с ее линя.
– Его убили и не дали ему выполнить свой служебный долг.
Она как-то жалко улыбнулась, потом задумалась.
– Тогда почему же о нем все еще говорят непотребное? Сначала его называли шантажистом, теперь – вдохновителем и организатором всей преступной банды.
– Это для отвода глаз, чтобы выгородить других. Он никогда не был ни тем ни другим, уж поверьте мне, Таня. Ваш отец – честный человек, честный сверх всякой меры, так что стал даже ошибаться.
– И вы напишете об этом?
– Разумеется, напишу.
– Спасибо вам, Николай, – просияла она, – спасибо за все.
Таня встала и пошла в маленькую гардеробную у двери, где сняла с вешалки жакетку. Послышалось какое-то металлическое позвякивание. Я увидел на черной жакетке разноцветные орденские колодки, поблескивающие ордена и медали.
– Сегодня на Красной площади демонстрация, – объяснила Чуркина. – Я пойду туда с детьми. Спасибо вам еще раз. Для меня это будет самый чудесный Первомай.
Внутри у меня все напряглось, лицо вытянулось. Я не мог скрыть недоумения: этот праздник всегда был для меня символом того, что я презирал, – длинные грохочущие колонны танков, ракет, шеренга за шеренгой марширующие солдаты, словно механические роботы, как ненавистные гитлеровские эсэсовцы.
Я не понимал, почему массы охватывает милитаристский угар? И эти гигантские портреты: еврея Маркса, немца Энгельса, по-европейски образованного юриста Ленина. На мавзолее в строгом порядке стоят члены политбюро с сияющими лицами и со скрытой недоброжелательностью и злобой в глазах.
– Вы не одобряете мое намерение, да? – спросила Чуркина.
– Я не одобряю все, что прославляет тиранов и диктаторов.
– Мой отец к таковым не относился. Он был героем минувшей войны, патриотом и вообще человеком с большой буквы.
– И коммунистом к тому же.
– Да, и им тоже. Вы ведь не думаете, что я говорю неправду?
– Наоборот. Я полагаю, очень важно знать правду всему народу.
– О чем вы?
– Правду о 75-х годах тоталитарного режима, репрессий, террора, отрицания неотъемлемых прав человека.
– Но не коммунисты же лишили моего отца прав человека и жизни, верно?
– Да, не они. Тут вы правы. – Не признать этого я тоже не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110