Он на голову выше всех этих пацанов, которые и пикнуть боятся наперекор Кремлю. Один из самых многообещающих молодых журналистов, которых я перевидел за много лет.
– Не забудь еще упомянуть его крепкое рукопожатие, бьющую через край энергию и наглость. Естественно, он мне сразу же не понравился.
Сергей от души рассмеялся.
– Он и мои писания разносит в пух и прах. Подожди, стоит мне зазеваться, тут же окажусь за дверью, выпихнет. А ты знаешь, почему политические передряги называют оттепелями, а?
– Ну, это метафора весны, возвращение к жизни, оживление.
– Нет. Потому что пробираться сквозь эти перипетии, все равно что идти по тонкому льду.
– Тогда тебе нечего волноваться, должно быть, парнишка сделает все в лучшем виде. – Вставая, чтобы уйти, я неожиданно почувствовал, что уже старею и перестаю понимать молодежь.
– Подожди! – бросил Сергей и, подойдя к двери, плотно прикрыл ее. – Опусти-ка вон ту занавеску.
Потянув за шнур с кисточкой на конце, краем глаза я заметил этого молодца в редакционной комнате: он сидел за столом, но не тюкал на машинке, а оживленно болтал по телефону. Интересно, о чем и с кем? В этот момент я услышал за собой стеклянный звон. Сергей достал из серванта бутылку водки и пару стаканов. «Столичная», что ли? Хотя водку в Москве в ту пору достать было легче, чем мясо и свежие овощи, правительство все равно лучшие сорта приберегало на экспорт и в продажу не пускало.
– Никогда не пей на троих, Николаша, – усмехнулся Сергей, разливая водку. – Потому как не узнаешь, кто тебя заложил, – повторил он известную шутку.
– Но только не тот из двоих, кто приносит с собой «Столичную».
– Разумеется. Он достает эту водку на черном рынке и тем самым нарушает закон. Стало быть, с милицией он не дружит. Значит, остается другой.
– Совсем не обязательно… – Я еще ниже опустил занавеску на стеклянной стенке, отделяющей нас от общей комнаты. – Возможно, что тот, кто нарушает закон, уже на крючке у милиции и закладывает других.
Сергей ухмыльнулся и согласно кивнул.
– Ну, будь здоров, – сказал он, чокаясь со мной.
Осушив стакан, он вытер губы ладонью и посмотрел на меня с любопытством: с чего это я тяну резину и не пью?
И я шлепнул свой стакан тоже. Черт возьми, меня же никто сюда не тащил. Что я жду? Одобрения от Веры? Может быть. На встрече с московскими алкоголиками, бросающими пить, настаивала она. Где же она сейчас, когда я так в ней нуждаюсь?
Я уже ехал домой, был в метро, как вдруг запищал мой бипер. Слава Богу, значит, она жива и не сидит на Лубянке, в Лефортово или в лагере ГУЛАГа. Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, я уже на полпути уловил тонкий запах ее духов.
– Вера! – крикнул я и стремительно ринулся к двери, которая оказалась незапертой.
Как я и представлял себе накануне вечером, Вера свернулась калачиком на софе и читала. Ее светлые волосы мягко легли на одно плечо, нош были укутаны одеялом, но вместо книги она читала копию моего репортажа.
– Что случилось? С тобой все в порядке?
– Подонки хреновы! – с горечью воскликнула она, отложив страницы в сторону и протянув мне руки, чтобы обнять. Лицо ее порозовело от гнева.
– О ком это ты?
– О Шевченко и его подонках. Двое его болванов без стука вломились сюда и уволокли с собой.
– Шевченко? Что это с ним?
– Ему не понравилось, что я сообщаю тебе кое-что.
– Тебя похитили? Да как он посмел! Мы же…
– Забавного тут ничего нет.
– А я и не шучу. Мы же с ним договорились. Он предоставляет мне эксклюзивное право, а я, так сказать, содействую его продвижению по службе.
– Начальник следственного управления Шевченко, – по слогам, с чувством произнесла Вера. И, показав пальцем на страницы, лежащие на софе, добавила: – Если они не помогут, то и все другое пойдет коту под хвост.
– Написано ведь неплохо, правда?
– Здорово, черт возьми. – Она глубоко вздохнула и в недоумении пожала плечами. – Но я чего-то не понимаю.
– Я полагаю, Шевченко убежден, что мне известен человек, в кого стреляли, и что я об этом напишу.
– Ты всегда говорил, что у тебя есть обязанности, которые мне не по нраву. Теперь я убеждаюсь, что это действительно так.
– Он что, устроил все, чтобы тебя выгнали с работы?
– Нет. Но за два дня прогула мне не заплатят ни копейки.
– А я метался, звонил тебе домой, в милицию. Звонил даже в этот чертов КГБ.
– В директорат безопасности, – поправила она.
– Да как бы эту контору ни называли, для меня она всегда КГБ.
– И то, что меня арестовали, нигде не зафиксировано? Верно?
– Верно.
– Они запрятали меня в медвытрезвитель.
Это тоже была «примета» времени. Чтобы показать, как расширилась сфера личных свобод, изменилась прежняя государственная политика в лечении психических заболеваний, у милиции Москвы отобрали медицинские вытрезвители. Они сразу же стали идеальным местом, куда можно упрятать граждан и нигде не записывать, что они фактически пребывают под стражей.
– После бессонной ночи, когда у меня на глазах подонки общества выблевывали свои мозги, Шевченко битых два часа читал мне нотации по поводу того, что я не имею права раскрывать информацию посторонним лицам.
– Как я рад, что ты ее раскрыла.
Вера уже немного отошла и позволила себе удовлетворенно улыбнуться.
– Тебя радует моя последняя информация, Николай?
– Еще как. За ее счет смогу безбедно прожить целый год.
– Ты уже успел продать ее?
– Да еще с продолжениями.
– Ну давай, давай, говори. Кому же?
– «Правде».
– Неужто «Правде»? Да быть того не может!
– Не смейся. Там Серега теперь главный. Они обещали заплатить полмиллиона.
– Полмиллиона? Фантастика какая-то.
– Торговались упорно, – пояснил я, показав на газетную вырезку из «Нью-йорк таймс мэгэзин», приколотую к доске над столом.
– Знаю я, знаю, – вскричала Вера, отбрасывая мою руку. – Указывать журналисту заранее, как писать очерк или репортаж, – бессмысленная затея. Писать по план-проспекту – тоже ничего нужного не напишешь. Научная книга – это не художественное творчество. Рассказывать людям о своей работе – это не писать книгу. Писать – значит писать. Так вроде говорил литературовед Докторов?
– А ты все неплохо запомнила.
– В творческом деле талдычить как попугай – толку мало.
– Лучше скажи: «Коленька, давай займемся любовью», – шепнул я, прижимаясь к ее груди.
– Может, и скажу.
– Скажи еще: «Раздень меня, Колечка! Брр! Ну раздень». Можешь сказать?
Вера засмущалась и крепко прильнула своими губами к моим. Но вдруг вывернулась из объятий, отпрянула и с укором посмотрела на меня. Черт возьми! Проклятая водка! Она-таки унюхала ее!
– Ну выпил я «Столичной» у Сергея. Отказаться никак не мог.
Глаза у нее сузились и сердито сверкнули, словно драгоценные камни.
– Не мог же я отказаться и его обидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Не забудь еще упомянуть его крепкое рукопожатие, бьющую через край энергию и наглость. Естественно, он мне сразу же не понравился.
Сергей от души рассмеялся.
– Он и мои писания разносит в пух и прах. Подожди, стоит мне зазеваться, тут же окажусь за дверью, выпихнет. А ты знаешь, почему политические передряги называют оттепелями, а?
– Ну, это метафора весны, возвращение к жизни, оживление.
– Нет. Потому что пробираться сквозь эти перипетии, все равно что идти по тонкому льду.
– Тогда тебе нечего волноваться, должно быть, парнишка сделает все в лучшем виде. – Вставая, чтобы уйти, я неожиданно почувствовал, что уже старею и перестаю понимать молодежь.
– Подожди! – бросил Сергей и, подойдя к двери, плотно прикрыл ее. – Опусти-ка вон ту занавеску.
Потянув за шнур с кисточкой на конце, краем глаза я заметил этого молодца в редакционной комнате: он сидел за столом, но не тюкал на машинке, а оживленно болтал по телефону. Интересно, о чем и с кем? В этот момент я услышал за собой стеклянный звон. Сергей достал из серванта бутылку водки и пару стаканов. «Столичная», что ли? Хотя водку в Москве в ту пору достать было легче, чем мясо и свежие овощи, правительство все равно лучшие сорта приберегало на экспорт и в продажу не пускало.
– Никогда не пей на троих, Николаша, – усмехнулся Сергей, разливая водку. – Потому как не узнаешь, кто тебя заложил, – повторил он известную шутку.
– Но только не тот из двоих, кто приносит с собой «Столичную».
– Разумеется. Он достает эту водку на черном рынке и тем самым нарушает закон. Стало быть, с милицией он не дружит. Значит, остается другой.
– Совсем не обязательно… – Я еще ниже опустил занавеску на стеклянной стенке, отделяющей нас от общей комнаты. – Возможно, что тот, кто нарушает закон, уже на крючке у милиции и закладывает других.
Сергей ухмыльнулся и согласно кивнул.
– Ну, будь здоров, – сказал он, чокаясь со мной.
Осушив стакан, он вытер губы ладонью и посмотрел на меня с любопытством: с чего это я тяну резину и не пью?
И я шлепнул свой стакан тоже. Черт возьми, меня же никто сюда не тащил. Что я жду? Одобрения от Веры? Может быть. На встрече с московскими алкоголиками, бросающими пить, настаивала она. Где же она сейчас, когда я так в ней нуждаюсь?
Я уже ехал домой, был в метро, как вдруг запищал мой бипер. Слава Богу, значит, она жива и не сидит на Лубянке, в Лефортово или в лагере ГУЛАГа. Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, я уже на полпути уловил тонкий запах ее духов.
– Вера! – крикнул я и стремительно ринулся к двери, которая оказалась незапертой.
Как я и представлял себе накануне вечером, Вера свернулась калачиком на софе и читала. Ее светлые волосы мягко легли на одно плечо, нош были укутаны одеялом, но вместо книги она читала копию моего репортажа.
– Что случилось? С тобой все в порядке?
– Подонки хреновы! – с горечью воскликнула она, отложив страницы в сторону и протянув мне руки, чтобы обнять. Лицо ее порозовело от гнева.
– О ком это ты?
– О Шевченко и его подонках. Двое его болванов без стука вломились сюда и уволокли с собой.
– Шевченко? Что это с ним?
– Ему не понравилось, что я сообщаю тебе кое-что.
– Тебя похитили? Да как он посмел! Мы же…
– Забавного тут ничего нет.
– А я и не шучу. Мы же с ним договорились. Он предоставляет мне эксклюзивное право, а я, так сказать, содействую его продвижению по службе.
– Начальник следственного управления Шевченко, – по слогам, с чувством произнесла Вера. И, показав пальцем на страницы, лежащие на софе, добавила: – Если они не помогут, то и все другое пойдет коту под хвост.
– Написано ведь неплохо, правда?
– Здорово, черт возьми. – Она глубоко вздохнула и в недоумении пожала плечами. – Но я чего-то не понимаю.
– Я полагаю, Шевченко убежден, что мне известен человек, в кого стреляли, и что я об этом напишу.
– Ты всегда говорил, что у тебя есть обязанности, которые мне не по нраву. Теперь я убеждаюсь, что это действительно так.
– Он что, устроил все, чтобы тебя выгнали с работы?
– Нет. Но за два дня прогула мне не заплатят ни копейки.
– А я метался, звонил тебе домой, в милицию. Звонил даже в этот чертов КГБ.
– В директорат безопасности, – поправила она.
– Да как бы эту контору ни называли, для меня она всегда КГБ.
– И то, что меня арестовали, нигде не зафиксировано? Верно?
– Верно.
– Они запрятали меня в медвытрезвитель.
Это тоже была «примета» времени. Чтобы показать, как расширилась сфера личных свобод, изменилась прежняя государственная политика в лечении психических заболеваний, у милиции Москвы отобрали медицинские вытрезвители. Они сразу же стали идеальным местом, куда можно упрятать граждан и нигде не записывать, что они фактически пребывают под стражей.
– После бессонной ночи, когда у меня на глазах подонки общества выблевывали свои мозги, Шевченко битых два часа читал мне нотации по поводу того, что я не имею права раскрывать информацию посторонним лицам.
– Как я рад, что ты ее раскрыла.
Вера уже немного отошла и позволила себе удовлетворенно улыбнуться.
– Тебя радует моя последняя информация, Николай?
– Еще как. За ее счет смогу безбедно прожить целый год.
– Ты уже успел продать ее?
– Да еще с продолжениями.
– Ну давай, давай, говори. Кому же?
– «Правде».
– Неужто «Правде»? Да быть того не может!
– Не смейся. Там Серега теперь главный. Они обещали заплатить полмиллиона.
– Полмиллиона? Фантастика какая-то.
– Торговались упорно, – пояснил я, показав на газетную вырезку из «Нью-йорк таймс мэгэзин», приколотую к доске над столом.
– Знаю я, знаю, – вскричала Вера, отбрасывая мою руку. – Указывать журналисту заранее, как писать очерк или репортаж, – бессмысленная затея. Писать по план-проспекту – тоже ничего нужного не напишешь. Научная книга – это не художественное творчество. Рассказывать людям о своей работе – это не писать книгу. Писать – значит писать. Так вроде говорил литературовед Докторов?
– А ты все неплохо запомнила.
– В творческом деле талдычить как попугай – толку мало.
– Лучше скажи: «Коленька, давай займемся любовью», – шепнул я, прижимаясь к ее груди.
– Может, и скажу.
– Скажи еще: «Раздень меня, Колечка! Брр! Ну раздень». Можешь сказать?
Вера засмущалась и крепко прильнула своими губами к моим. Но вдруг вывернулась из объятий, отпрянула и с укором посмотрела на меня. Черт возьми! Проклятая водка! Она-таки унюхала ее!
– Ну выпил я «Столичной» у Сергея. Отказаться никак не мог.
Глаза у нее сузились и сердито сверкнули, словно драгоценные камни.
– Не мог же я отказаться и его обидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110