В квартирке у него стен как таковых видно не было – вместо них стояли книжные стеллажи. Когда я пришел к нему, он разговаривал по телефону с матерью, которая жила одна в каком-то подмосковном колхозе. Насколько я помню, каждую субботу поутру Юрий уезжал проведать мать, а она звонила сыну по нескольку раз на неделе, напоминая, что ждет его.
Юрий сказал, что пока ничего не узнал относительно документов Воронцова, но попыток не бросает. Я так увлекся расследованием дел на черном рынке наград, что совсем выпустил из головы свою просьбу. К тому же, если происшествие с Воронцовым действительно перешло в разряд заурядных уличных преступлений, мне эти документы, может, и ни к чему теперь.
За разговорами мы вылили несколько бутылок пива. Я не спал уже более полутора суток, а если добавить еще и поездку в «воронке», то значительно больше. Алкоголь оглушил меня, словно удар молотом. Ночь я проспал у Юрия на диванчике, а рано утром, по пути домой, купил «Независимую газету». Остановившись у киоска, я хотел подсчитать, сколько строк получилось в материале, но тут мое внимание привлекло другое.
Напротив моего дома, на другой стороне улицы, стоял «жигуленок», а на его капот облокотился какой-то мужчина в длинном узком пальто. Высокий, стройный, большие темные очки скрывают худощавое лицо. При моем приближении он вынул изо рта сигарету и, бросив ее на землю, раздавил ногой. Потом проследил за мной глазами, а может, так мне только показалось. Я не видел его среди торгашей орденами, которые грозились расправиться со мной, но это вовсе не означало, что он не из их числа.
Я уже подымался по ступенькам дома, убеждая себя, что это очередная волна излишней подозрительности, когда заметил, как шевелятся занавески на окне бабушки Парфеновой. За кем же она следит – за мной или за тем мужчиной у «жигуленка»?
– Николаша, – тревожно позвала она, выходя из своей комнаты, когда я появился в прихожей.
– Вот плата за квартиру, – сказал я, протягивая пачку денег и не дожидаясь напоминания.
Она положила деньги в карман халата, даже не считая, а потом повернулась к дверям своей комнаты.
– Зайди на минутку, Николаша. Хочу показать тебе кое-что.
– Да вроде момент не совсем подходящий, бабуля.
– Она еще не приходила. – Бабушка подумала, что мне не терпится увидеть Веру. – Удели минутку. Ну пожалуйста. Это очень важно.
Важно? Может, на этот раз она все-таки вспомнит, что хотела тогда сказать, но так и не могла вспомнить. Я вошел о запыленную затхлую комнату с дорогой антикварной мебелью, столь контрастной по сравнению с убожеством старушки. На подушке кресла я заметил «Независимую газету», открытую на странице с моим очерком.
Старушка зашаркала в туалет и принесла оттуда сверток, завернутый в побитое молью армейское одеяло. Она несла его осторожно, словно спеленутого младенца, и положила передо мной на стол. Аккуратно развернув грубошерстное одеяло, вынула оттуда лакированную палехскую шкатулку. Затем дрожащими посиневшими пальцами отомкнула запор и открыла шкатулку, похожую на толстую книгу. Обе половинки изнутри были выложены черным бархатом. В одной лежал покрытый ржавыми пятнами пистолет, а в другой – тускло поблескивали ордена и медали на ярких цветных орденских лентах. Они лежали вокруг маленького эмалированного медальона с фотографией симпатичного молодого человека с усиками и бачками на щеках, одетого в военную форму с офицерскими погонами.
Глаза у бабушки Парфеновой ожили, и она внимательно посмотрела на меня.
– Это ваш муж?
– Саша, – с гордостью кивнула она и благоговейно коснулась орденов. – Он воевал в революцию и в гражданскую войну, а потом с фашистами. Мой Саша… – Глаза у нее так и сияли, голос надломился от нахлынувших воспоминаний. – Мой Саша сражался за Россию. За настоящую Россию, в которой люди помогали бы друг другу. В которой все были бы равны, не было бы ни голодных, ни сирых, ни оборванных нищих, ни бесприютных. Он сражался за мечту.
«За социалистическую сказку о светлом будущем», – подумал я, но вслух сказать не решился, боясь спугнуть ее восторженное состояние. Видимо, под влиянием моего очерка что-то ожило в ее мозгу. Дотронувшись до меня морщинистой холодной рукой, она сказала:
– Видишь ли, Коля, мы любили свою страну, но не любили правительство.
– Помню, отец говорил то же самое в своем последнем слове на суде.
– Да, в нашей жизни выпадали и темные денечки, но вы, шестидесятники, все походите друг на друга. А нам, думаешь, нравились чистки? Мы что, хотели жить в страхе и мириться с самоуправством? Мы ничем не отличались от таких, как ты. Все, чего желали, так это лучшей судьбы. Разве это так ужасно?
– Да нет же, бабушка, совсем нет.
– Вот почему мое поколение по-прежнему верит в коммунизм и надеется на него. – Бабушка удовлетворенно кивнула. – Новые порядки – они для молодых, для тех, у кого в прошлом нет никаких ценностей и есть достаточно сил вынести болезненные перемены. – Помолчав немного, она затрясла головой и уже в смятении сказала: – В последнее время жить мне стало намного труднее. Гораздо труднее.
– Да и мне тоже несладко, но я верю, что со временем станет полегче.
– Со временем, – с сарказмом повторила она. – У стариков нет такой роскоши, как время. Мы несли свои жизни на алтарь Отечества. Теперь Отечество жертвует собой ради нас. – Она покорно вздохнула. – Но вот что делать с детьми, а?
– Не знаю.
Она невидящими глазами уставилась в одну точку, похоже, воспоминания угасали, сменяясь тупым безразличием. Послышался рев грузовика, остановившегося напротив нашего дома. От его рычания даже стекла задребезжали. Бабушка подошла к окну и отодвинула занавеску. Задним ходом к подъезду соседнего дома подъезжал крытый грузовик. Меня больше интересовал «жигуленок», он по-прежнему стоял на той стороне улицы, но мужчины в узком пальто рядом с ним не было.
– Кто-то переезжает сюда? – с облегчением спросил я.
– Наоборот, уезжает, – бесстрастно ответила старушка. Она выпрямилась и прямо посмотрела на меня. – А-а, да. Теперь знаю, что хотела сказать тебе, Николаша, – проговорила она, довольная тем, что наконец-то вспомнила. – В конце этого месяца…
Далекий звонок телефона прервал ее мысль. Она напряженно сощурилась, совсем замешкалась и уставилась в потолок. Звонили в моей комнате.
Извинившись, я помчался по лестнице наверх, на ощупь вставил ключ в замочную скважину, быстро распахнул дверь, подбежал к столу и схватил трубку телефона:
– Вера?!
– Нет, это Лида. – Послышался шутливый смешок.
– А-а, это вы, – ответил я, радуясь, что лучший редактор города не видит дурацкого выражения моего лица.
– У нас сидит гражданка Чуркина, которая ищет вас, чтобы поговорить о вашем очерке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110