Холод, вонзившийся в мошонку, заставил Руско сипло, беззвучно вскрикнуть.
Но когда руки начали отогреваться, он завопил так, что прорезался голос. Казалось, что каждый палец выдергивают из суставов, обдирают с него кожу и поджаривают на угольях. Ресницы Гили смерзлись от слез.
— Малый! — проревел ему в ухо Рандир. — Тебе матушка не говорила, что от рукоблудия на ладонях появляются бородавки?
Грубая шутка заставила паренька рассмеяться сквозь рыдания. «Я должен вытерпеть», — думал он. — «Если я не смогу вытерпеть это ради своего блага — то как я мог бы вынести пытку? Я должен…»
Он перестал вырываться, и Рандир с Аваном отпустили его. Теперь он своей волей удерживал руки в тепле — до тех пор, пока боль не утихла. Точнее, она осталась, но это была уже обычная боль ссаженной кожи и ушибленных мышц, а не отчаянный вопль гибнущей плоти. Гили вынул руки из штанов и посмотрел на них — синюшно-красные, кровоточащие, они походили теперь на два куска освежеванного мяса. Но пальцы слушались — настолько, что Руско смог сам завязать штаны.
Пока он отогревал руки, замерзло все остальное. Нужно было снова подниматься и идти. Хотя бы до ледника.
Руско оглянулся и увидел цепочку следов — они петляли по всему склону, огибая трещины. После заката, понял он, здесь нельзя будет передвигаться. Идти нужно сейчас, и как можно быстрее.
Он встал, засунул руки в рукава и поковылял на веревке за Рандиром. Аван, тоже бросив беглый взгляд на следы, обронил:
— Нужен снег. Сегодня ночью.
— Но не раньше, чем мы спустимся, — пробормотал Рандир. — О, Валар, не раньше.
Они ступили на каменную насыпь ледника точь-в-точь когда солнце ушло за дальний хребет. Ковылять по валунам, которые ледник снес сюда со склонов горы, в полумраке было опасно: недолго сломать ноги, а то и шею. Они снова забились в расщелину между камнями.
— В двух с половиной лигах отсюда есть пастушья хижина и кошара, — сказал Аван. — Завтра мы доберемся туда и отсидимся какое-то время. А сейчас попробуем отдохнуть.
Сначала небо было ясным, и такие щедрые звезды раскатились по его густой синеве, что у Гили перехватило дух. Гномья Дорога, пересекавшая небо, была красива и из Нижнего Белерианда, но здесь сияла как отмытая. Вереск стоял непривычно высоко, и Пес скалился, сверкая своим раскаленным до голубизны Оком. Луна, объятая радужным сиянием, была прекрасна как невеста, и Аван, увидев ее в венце, сказал:
— Завтра будет морозный день.
— Только бы не такой, как за год до Браголлах. Помнишь, Дреган — до самого Солнцеворота холода стояли такие, что струя замерзала на лету?
— Не помню, — качнул головой Аван.
— А, ну да, ты же совсем был щенок, — Рандир поплотнее завернулся в плащ.
Вскоре небо подернулось туманом — его пряди повисли, казалось, над самой головой, подернули и Нахар, и дальние вершины. Туман густел и густел, все плотнее застилая небо и горы, и Гили сообразил: здесь колыбель облаков, здесь они рождаются, чтобы пролиться дождем или просыпаться снегом… Едва он это подумал, как первые снежинки упали на его рукава. Он сидел, скрючившись, держа руки не только под плащом, но и под кожухом, и смотрел, как снег наметает на его коленях небольшой сугробчик.
Спать ни у кого не получалось, да и нельзя было: боялись во сне замерзнуть насмерть. Горцы тихо пели и заставляли петь Руско, хотя тот мог только сипеть, как вода на сковородке. Он понял, почему горские баллады такие длинные, и припев в них все время повторяется: чтобы те, кто сторожит ночью, могли петь, и даже тот, кто слов не знает, мог подпевать. Он слишком устал, чтобы оценить другие достоинства этих баллад: все болело — кроме ног, замерзших до бесчувствия.
К рассвету он уже бредил, но они вышли в путь еще до рассвета, едва стало можно различить дорогу.
Как они прошли те две с половиной лиги, о которых говорил Аван — он диву давался. Если бы он упал и не встал, он бы умер — горцы сами ослабели так, что не могли его нести даже вдвоем. Каждый шаг, каждый вдох стоили отдельного усилия воли. Рандир отдал ему свою палку, и он подолгу отдыхал, опираясь на нее, почти повисая и думая только об одном: не падать.
После, вспоминая, он отмечал: да, рядом с ледником появились редкие кусты, а потом и деревья — но в те часы
то, что ловил его взгляд, ускользало от сознания. Он видел только спину Авана впереди, думал только о том, как не потерять равновесие и не упасть.
Снова пошел снег — и Гили привязали веревкой, чтобы он не заплутал и не погиб в белой круговерти. Ему было уже все равно, будет он жить или нет.
Последнее, что он запомнил перед тем, как потерять сознание — закопченый потолок курной хижины, которую устроили, возведя каменные стены под низко нависающим скальным «лбом».
* * *
— Орки, — ворчал Рандир, выгребая сор из хижины. — Насрали до самой крыши. А весь кизяк спалили, скоты… или сожрали… я уж не знаю, что они тут жрали… Или они думают, что их дерьмо на растопку годится?
…За хворостом приходилось бегать пес знает куда — чуть ли не в соседнюю долину. Обычно, объяснил Рандир, пастухи здесь топят коровьим кизяком — больше нечем. И запас его остается где-нибудь в углу даже зимой. Как раз на случай, если нужда погонит кого-то зимой через горы. Но человек, если у него есть совесть, сжигает столько топлива, сколько ему надо. А тут, судя по тому, как загажена хижина, жили орки, и жили долго — несколько недель; они сожгли все подчистую.
— Ярна стерегли, — заключил Аван. — И ушли, когда он был схвачен. Больше не придут.
— Похоже на то, — Рандир согласился. — А иначе нам гаплык.
В то утро, когда Гили, отдохнув и отогревшись, пришел в себя, и приял участие в обсуждении дальнейших действий, он с удивлением понял, что двое, мужчин, один старше на десять лет, другой — почти вдвое, ждут окончательного решения от него, пятнадцатилетнего мальчишки. И с не меньшим удивлением понял, что так было с самого начала их похода, с того дня, когда они трое собрались впервые и решились заговорить о тайне, которая мучила каждого. Именно Гили тогда произнес: «Я иду, что бы там ни было. Потому что я принес ярну беор, и вложил руки в его ладони». «Да ты пропадешь один», — сказал Рандир, а Аван поддержал: «Если идти, то всем».
— Ну так куда? К Тарн Аэлуин или в Каргонд? — спросил Рандир.
— А как далеко до того и другого?
Рандир почесал в затылке, прикидывая:
— Да где-то поровну. Если не рвать штаны, но и не плестись как мокрая вошь, то где-то четыре дня пешим дралом.
— До Друна туда ведет одна дорога, — уточнил Аван.
— Но не с такими же рожами соваться в Друн.
Они переглянулись. Изможденные, худые, с облезающими носами и обветренными губами, их лица яснее ясного говорили, что эти трое пересекли горы. Хуже всего было с Гили: аукнулось то, что, радуясь солнышку, он размотал башлык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354
Но когда руки начали отогреваться, он завопил так, что прорезался голос. Казалось, что каждый палец выдергивают из суставов, обдирают с него кожу и поджаривают на угольях. Ресницы Гили смерзлись от слез.
— Малый! — проревел ему в ухо Рандир. — Тебе матушка не говорила, что от рукоблудия на ладонях появляются бородавки?
Грубая шутка заставила паренька рассмеяться сквозь рыдания. «Я должен вытерпеть», — думал он. — «Если я не смогу вытерпеть это ради своего блага — то как я мог бы вынести пытку? Я должен…»
Он перестал вырываться, и Рандир с Аваном отпустили его. Теперь он своей волей удерживал руки в тепле — до тех пор, пока боль не утихла. Точнее, она осталась, но это была уже обычная боль ссаженной кожи и ушибленных мышц, а не отчаянный вопль гибнущей плоти. Гили вынул руки из штанов и посмотрел на них — синюшно-красные, кровоточащие, они походили теперь на два куска освежеванного мяса. Но пальцы слушались — настолько, что Руско смог сам завязать штаны.
Пока он отогревал руки, замерзло все остальное. Нужно было снова подниматься и идти. Хотя бы до ледника.
Руско оглянулся и увидел цепочку следов — они петляли по всему склону, огибая трещины. После заката, понял он, здесь нельзя будет передвигаться. Идти нужно сейчас, и как можно быстрее.
Он встал, засунул руки в рукава и поковылял на веревке за Рандиром. Аван, тоже бросив беглый взгляд на следы, обронил:
— Нужен снег. Сегодня ночью.
— Но не раньше, чем мы спустимся, — пробормотал Рандир. — О, Валар, не раньше.
Они ступили на каменную насыпь ледника точь-в-точь когда солнце ушло за дальний хребет. Ковылять по валунам, которые ледник снес сюда со склонов горы, в полумраке было опасно: недолго сломать ноги, а то и шею. Они снова забились в расщелину между камнями.
— В двух с половиной лигах отсюда есть пастушья хижина и кошара, — сказал Аван. — Завтра мы доберемся туда и отсидимся какое-то время. А сейчас попробуем отдохнуть.
Сначала небо было ясным, и такие щедрые звезды раскатились по его густой синеве, что у Гили перехватило дух. Гномья Дорога, пересекавшая небо, была красива и из Нижнего Белерианда, но здесь сияла как отмытая. Вереск стоял непривычно высоко, и Пес скалился, сверкая своим раскаленным до голубизны Оком. Луна, объятая радужным сиянием, была прекрасна как невеста, и Аван, увидев ее в венце, сказал:
— Завтра будет морозный день.
— Только бы не такой, как за год до Браголлах. Помнишь, Дреган — до самого Солнцеворота холода стояли такие, что струя замерзала на лету?
— Не помню, — качнул головой Аван.
— А, ну да, ты же совсем был щенок, — Рандир поплотнее завернулся в плащ.
Вскоре небо подернулось туманом — его пряди повисли, казалось, над самой головой, подернули и Нахар, и дальние вершины. Туман густел и густел, все плотнее застилая небо и горы, и Гили сообразил: здесь колыбель облаков, здесь они рождаются, чтобы пролиться дождем или просыпаться снегом… Едва он это подумал, как первые снежинки упали на его рукава. Он сидел, скрючившись, держа руки не только под плащом, но и под кожухом, и смотрел, как снег наметает на его коленях небольшой сугробчик.
Спать ни у кого не получалось, да и нельзя было: боялись во сне замерзнуть насмерть. Горцы тихо пели и заставляли петь Руско, хотя тот мог только сипеть, как вода на сковородке. Он понял, почему горские баллады такие длинные, и припев в них все время повторяется: чтобы те, кто сторожит ночью, могли петь, и даже тот, кто слов не знает, мог подпевать. Он слишком устал, чтобы оценить другие достоинства этих баллад: все болело — кроме ног, замерзших до бесчувствия.
К рассвету он уже бредил, но они вышли в путь еще до рассвета, едва стало можно различить дорогу.
Как они прошли те две с половиной лиги, о которых говорил Аван — он диву давался. Если бы он упал и не встал, он бы умер — горцы сами ослабели так, что не могли его нести даже вдвоем. Каждый шаг, каждый вдох стоили отдельного усилия воли. Рандир отдал ему свою палку, и он подолгу отдыхал, опираясь на нее, почти повисая и думая только об одном: не падать.
После, вспоминая, он отмечал: да, рядом с ледником появились редкие кусты, а потом и деревья — но в те часы
то, что ловил его взгляд, ускользало от сознания. Он видел только спину Авана впереди, думал только о том, как не потерять равновесие и не упасть.
Снова пошел снег — и Гили привязали веревкой, чтобы он не заплутал и не погиб в белой круговерти. Ему было уже все равно, будет он жить или нет.
Последнее, что он запомнил перед тем, как потерять сознание — закопченый потолок курной хижины, которую устроили, возведя каменные стены под низко нависающим скальным «лбом».
* * *
— Орки, — ворчал Рандир, выгребая сор из хижины. — Насрали до самой крыши. А весь кизяк спалили, скоты… или сожрали… я уж не знаю, что они тут жрали… Или они думают, что их дерьмо на растопку годится?
…За хворостом приходилось бегать пес знает куда — чуть ли не в соседнюю долину. Обычно, объяснил Рандир, пастухи здесь топят коровьим кизяком — больше нечем. И запас его остается где-нибудь в углу даже зимой. Как раз на случай, если нужда погонит кого-то зимой через горы. Но человек, если у него есть совесть, сжигает столько топлива, сколько ему надо. А тут, судя по тому, как загажена хижина, жили орки, и жили долго — несколько недель; они сожгли все подчистую.
— Ярна стерегли, — заключил Аван. — И ушли, когда он был схвачен. Больше не придут.
— Похоже на то, — Рандир согласился. — А иначе нам гаплык.
В то утро, когда Гили, отдохнув и отогревшись, пришел в себя, и приял участие в обсуждении дальнейших действий, он с удивлением понял, что двое, мужчин, один старше на десять лет, другой — почти вдвое, ждут окончательного решения от него, пятнадцатилетнего мальчишки. И с не меньшим удивлением понял, что так было с самого начала их похода, с того дня, когда они трое собрались впервые и решились заговорить о тайне, которая мучила каждого. Именно Гили тогда произнес: «Я иду, что бы там ни было. Потому что я принес ярну беор, и вложил руки в его ладони». «Да ты пропадешь один», — сказал Рандир, а Аван поддержал: «Если идти, то всем».
— Ну так куда? К Тарн Аэлуин или в Каргонд? — спросил Рандир.
— А как далеко до того и другого?
Рандир почесал в затылке, прикидывая:
— Да где-то поровну. Если не рвать штаны, но и не плестись как мокрая вошь, то где-то четыре дня пешим дралом.
— До Друна туда ведет одна дорога, — уточнил Аван.
— Но не с такими же рожами соваться в Друн.
Они переглянулись. Изможденные, худые, с облезающими носами и обветренными губами, их лица яснее ясного говорили, что эти трое пересекли горы. Хуже всего было с Гили: аукнулось то, что, радуясь солнышку, он размотал башлык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354