Лютиэн села рядом, на ту же хлипкую скамеечку, и положила руку ему на грудь.
Берен взял ее ладонь и прижал к своей щеке.
— Все мои приключения заканчиваются одинаково: я валяюсь раненый. Но впервые я этому рад.
— Если так — то блаженна рана, которая держит нас вместе.
— А толку от нее, если я не могу поцеловать тебя, не задохнувшись? — проворчал он.
— Мне кажется, с дыханием у тебя стало получше за эти три дня.
— Где там! Я восстанавливаю его так долго, что хромая кляча могла бы за это время доползти отсюда до Амон Обел и обратно.
— О! Поэтому ты так много говоришь?
— Да провалиться мне! Вот проверь. Поцелуй меня и посмотри, как долго я буду сипеть.
— Стоит ли так рисковать? — улыбнулась она лукаво.
— Стоит, стоит, — Берен притянул ее к себе и поцеловал.
— Обманщик! Ты нарочно задерживаешь дыхание.
— Я? Побей меня гром, нет. Просто от твоих губ я весь немею.
— Тогда лучше нам перестать, потому что тебе и вправду вредно так напрягать грудь.
Она провела пальцами вдоль повязок, проверяя, не сбились ли.
— Если бы ты относился к своему телу с меньшим пренебрежением, твоих ран было бы вдвое меньше, — сказала она. — Почему ты так неосторожен? Разве кусок мяса стоит того, чтобы рисковать головой?
— Айренар разболтал тебе про кабана? О, длинный нолдорский язык…
— Ты ведь не брал с него слова молчать.
— И верно, не брал… Но это же не значит, что надо болтать!
— Кое-что я видела и своими глазами… Ты… словно бы доказываешь всему миру, что ты не боишься смерти.
— И не боюсь… — он скрипнул зубами. — Но тело мое боится ее порой до судорог… По счастью, я повелеваю им, а не наоборот.
— Не каждый хозяин так скверно обращается со своим слугой, — Лютиэн провела пальцами вдоль старого, еще с Браголлах, шрама, потом коснулась груди в том месте, где волосы так и не выросли после ожога.
— Не каждый слуга так своеволен, глуп, ленив и похотлив.
— «Любить тело — и презирать его, считая падалью — это, воистину, от Моргота» — тихо сказала Лютиэн. Берен втянул воздух сквозь зубы.
— Я не презираю, — сказал он. — Презирать его так же глупо, как… как презирать коня… Просто… когда я думал, что всецело управляю своим конем, я… делал всякие глупости… И мерзости…
Лютиэн положила палец ему на губы.
— Молчи. И спи… Оставь себя в покое хоть на один день.
Утром они продолжали путь, и к полудню прибыли в Феннен, усадьбу Галадриэль. Каменный дом с башенкой был скрыт в роще над истоком ручья, впадавшего в Малдуин. Просторный дружинный дом, женские покои наверху, горница и высокая аула с очагом посередине — Берен впервые увидел такое у эльфов.
Берену и Лютиэн отвели одну комнату в женской половине, где жили все семьи, последовавшие за четой изгнанников. Значило ли это, что леди Галадриэль признавала их супружество? Берен вспомнил, что в Тарнелорн, поместье Келеборна в Дориате, им отвели разные комнаты. Кажется, в этой паре решающий голос зависел еще и от того, кто на чьей земле… Здесь были владения леди Галадриэль, кругом жили ее вассалы из нолдор, дружинный дом ее дружина делила с дружиной мужа, и по-нолдорски были расписаны стены аулы: на северной были холодные звезды над вершинами Пелори, на западе — золотой сад, на юге — белый город на холме, а на востоке — море, ни разу не виданная Береном серебристо-синяя равнина, и корабли — как птицы.
В этой ауле полторы недели спустя окрепший Берен рассказывал всем о гибели Финрода. Он попросил Галадриэль собрать всех, кого можно, чтобы не повторять печальной повести дважды. Прибыли родичи и друзья убитых, собрались спасенные с Тол-и-Нгаурхот и вассалы Галадриэль. В ауле яблоку негде было упасть — и Берен, стоя перед очагом, вспомнил, как говорил в эльфийском собрании Нарготронда. Тогда в глазах его рябило от пестрых и цветных тканей, богато украшенных вышивкой и драгоценностями, а сейчас три цвета наполняли зал: белый, серый и черный, и ни на ком не было украшений.
Рассказывая, Берен видел слезы на многих глазах, и сам не устыдился бы росы ресниц — но на этот раз слез не было. Они появлялись потом — невзначай, когда ему удавалось услышать чей-то плач о Финроде и о своих умерших. Родичи и друзья тех, кто погиб в Тол-и-Нгаурхот, нарочно прибыли сюда, чтобы услышать его рассказ об их последнем походе. Каждому из них Берен отдал то, что взял из тайника на память об убитом. Жене Кальмегила и матери Айменела — их мечи, рубашку и платок; отцу Лоссара — пояс, камень в оправе и оружие, и ему же — меч Лауральдо, потому что у этого феаноринга не было родных по эту сторону Белегаэр; жене Менельдура — его зарукавье, сестре — перстень, сыну — книгу и меч; дочери и жене Аэглоса — пояс, меч и платок; меч и перстень Вилварина — двоюродному брату; жене Эллуина — его оружие и серебряную гривну; сын сестры Эдрахила получил его меч, пряжку его плаща, пояс и резную заколку для волос; у Нэндила же никого не было, кроме подруги, барда Эленхильд. Она и взяла меч, два кольца и серьгу. Еще раньше Берен отдал Галадриэль серебряное стило Финрода, его меч, и кольцо в виде свернутой ивовой ветки, которое он носил на среднем пальце.
В тот вечер он выпил много вина — почти столько же, сколько он выпивал в Каргонде. В древности был жестокий обычай — убивать горевестника; но теперь Берен понимал, где лежат его истоки: иные вести таковы, что легче принести их и тут же умереть.
— Это будет саднить всю жизнь, — признался он Лютиэн, когда они бродили вдвоем по берегу ручья. — Я об отце так не печалился.
Лютиэн ничего не ответила на это, но печально сказала:
— Ты скоро уедешь.
Скрывать было бессмысленно. Берен вздохнул.
— Я хотел привезти тебя в Дортонион, — сказал он. — Хотел на руках внести как невесту в высокую аулу Каргонда, Алого Камня на груди горы… Но Каргонд сжег я сам, и даже если я привезу тебя в Дортонион и назову своей женой, скоро ты останешься там одна…
Он сел на землю, спиной к стволу тополя, и посадил ее между своих ног так, чтобы она могла откинуться ему на грудь как на спинку кресла. Сопровождавший их Хуан лег рядом.
— …И если я сделаю это, боюсь, твой отец отречется от тебя совсем. И ты останешься без семьи, без друзей и без меня в разоренной земле… О, тебя будут почитать даже не как княгиню — как королеву… Но…
Она не видела его рук, но услышала хруст обламываемой коры — бессознательно он оторвал пальцами большой кусок омертвевшего древесного покрова.
— Дортонион не устоит, — сказал Берен горько. — Что бы они там себе ни думали… Я, своими руками, обескровил его. Когда начнется война, тебе лучше быть подальше от Дортониона…
— Когда Моргот обрушится на нас всей силой, — спокойно сказала она, повернувшись, — не устоит никто. И неважно, далеко я буду или близко. Ты забываешь, Берен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354
Берен взял ее ладонь и прижал к своей щеке.
— Все мои приключения заканчиваются одинаково: я валяюсь раненый. Но впервые я этому рад.
— Если так — то блаженна рана, которая держит нас вместе.
— А толку от нее, если я не могу поцеловать тебя, не задохнувшись? — проворчал он.
— Мне кажется, с дыханием у тебя стало получше за эти три дня.
— Где там! Я восстанавливаю его так долго, что хромая кляча могла бы за это время доползти отсюда до Амон Обел и обратно.
— О! Поэтому ты так много говоришь?
— Да провалиться мне! Вот проверь. Поцелуй меня и посмотри, как долго я буду сипеть.
— Стоит ли так рисковать? — улыбнулась она лукаво.
— Стоит, стоит, — Берен притянул ее к себе и поцеловал.
— Обманщик! Ты нарочно задерживаешь дыхание.
— Я? Побей меня гром, нет. Просто от твоих губ я весь немею.
— Тогда лучше нам перестать, потому что тебе и вправду вредно так напрягать грудь.
Она провела пальцами вдоль повязок, проверяя, не сбились ли.
— Если бы ты относился к своему телу с меньшим пренебрежением, твоих ран было бы вдвое меньше, — сказала она. — Почему ты так неосторожен? Разве кусок мяса стоит того, чтобы рисковать головой?
— Айренар разболтал тебе про кабана? О, длинный нолдорский язык…
— Ты ведь не брал с него слова молчать.
— И верно, не брал… Но это же не значит, что надо болтать!
— Кое-что я видела и своими глазами… Ты… словно бы доказываешь всему миру, что ты не боишься смерти.
— И не боюсь… — он скрипнул зубами. — Но тело мое боится ее порой до судорог… По счастью, я повелеваю им, а не наоборот.
— Не каждый хозяин так скверно обращается со своим слугой, — Лютиэн провела пальцами вдоль старого, еще с Браголлах, шрама, потом коснулась груди в том месте, где волосы так и не выросли после ожога.
— Не каждый слуга так своеволен, глуп, ленив и похотлив.
— «Любить тело — и презирать его, считая падалью — это, воистину, от Моргота» — тихо сказала Лютиэн. Берен втянул воздух сквозь зубы.
— Я не презираю, — сказал он. — Презирать его так же глупо, как… как презирать коня… Просто… когда я думал, что всецело управляю своим конем, я… делал всякие глупости… И мерзости…
Лютиэн положила палец ему на губы.
— Молчи. И спи… Оставь себя в покое хоть на один день.
Утром они продолжали путь, и к полудню прибыли в Феннен, усадьбу Галадриэль. Каменный дом с башенкой был скрыт в роще над истоком ручья, впадавшего в Малдуин. Просторный дружинный дом, женские покои наверху, горница и высокая аула с очагом посередине — Берен впервые увидел такое у эльфов.
Берену и Лютиэн отвели одну комнату в женской половине, где жили все семьи, последовавшие за четой изгнанников. Значило ли это, что леди Галадриэль признавала их супружество? Берен вспомнил, что в Тарнелорн, поместье Келеборна в Дориате, им отвели разные комнаты. Кажется, в этой паре решающий голос зависел еще и от того, кто на чьей земле… Здесь были владения леди Галадриэль, кругом жили ее вассалы из нолдор, дружинный дом ее дружина делила с дружиной мужа, и по-нолдорски были расписаны стены аулы: на северной были холодные звезды над вершинами Пелори, на западе — золотой сад, на юге — белый город на холме, а на востоке — море, ни разу не виданная Береном серебристо-синяя равнина, и корабли — как птицы.
В этой ауле полторы недели спустя окрепший Берен рассказывал всем о гибели Финрода. Он попросил Галадриэль собрать всех, кого можно, чтобы не повторять печальной повести дважды. Прибыли родичи и друзья убитых, собрались спасенные с Тол-и-Нгаурхот и вассалы Галадриэль. В ауле яблоку негде было упасть — и Берен, стоя перед очагом, вспомнил, как говорил в эльфийском собрании Нарготронда. Тогда в глазах его рябило от пестрых и цветных тканей, богато украшенных вышивкой и драгоценностями, а сейчас три цвета наполняли зал: белый, серый и черный, и ни на ком не было украшений.
Рассказывая, Берен видел слезы на многих глазах, и сам не устыдился бы росы ресниц — но на этот раз слез не было. Они появлялись потом — невзначай, когда ему удавалось услышать чей-то плач о Финроде и о своих умерших. Родичи и друзья тех, кто погиб в Тол-и-Нгаурхот, нарочно прибыли сюда, чтобы услышать его рассказ об их последнем походе. Каждому из них Берен отдал то, что взял из тайника на память об убитом. Жене Кальмегила и матери Айменела — их мечи, рубашку и платок; отцу Лоссара — пояс, камень в оправе и оружие, и ему же — меч Лауральдо, потому что у этого феаноринга не было родных по эту сторону Белегаэр; жене Менельдура — его зарукавье, сестре — перстень, сыну — книгу и меч; дочери и жене Аэглоса — пояс, меч и платок; меч и перстень Вилварина — двоюродному брату; жене Эллуина — его оружие и серебряную гривну; сын сестры Эдрахила получил его меч, пряжку его плаща, пояс и резную заколку для волос; у Нэндила же никого не было, кроме подруги, барда Эленхильд. Она и взяла меч, два кольца и серьгу. Еще раньше Берен отдал Галадриэль серебряное стило Финрода, его меч, и кольцо в виде свернутой ивовой ветки, которое он носил на среднем пальце.
В тот вечер он выпил много вина — почти столько же, сколько он выпивал в Каргонде. В древности был жестокий обычай — убивать горевестника; но теперь Берен понимал, где лежат его истоки: иные вести таковы, что легче принести их и тут же умереть.
— Это будет саднить всю жизнь, — признался он Лютиэн, когда они бродили вдвоем по берегу ручья. — Я об отце так не печалился.
Лютиэн ничего не ответила на это, но печально сказала:
— Ты скоро уедешь.
Скрывать было бессмысленно. Берен вздохнул.
— Я хотел привезти тебя в Дортонион, — сказал он. — Хотел на руках внести как невесту в высокую аулу Каргонда, Алого Камня на груди горы… Но Каргонд сжег я сам, и даже если я привезу тебя в Дортонион и назову своей женой, скоро ты останешься там одна…
Он сел на землю, спиной к стволу тополя, и посадил ее между своих ног так, чтобы она могла откинуться ему на грудь как на спинку кресла. Сопровождавший их Хуан лег рядом.
— …И если я сделаю это, боюсь, твой отец отречется от тебя совсем. И ты останешься без семьи, без друзей и без меня в разоренной земле… О, тебя будут почитать даже не как княгиню — как королеву… Но…
Она не видела его рук, но услышала хруст обламываемой коры — бессознательно он оторвал пальцами большой кусок омертвевшего древесного покрова.
— Дортонион не устоит, — сказал Берен горько. — Что бы они там себе ни думали… Я, своими руками, обескровил его. Когда начнется война, тебе лучше быть подальше от Дортониона…
— Когда Моргот обрушится на нас всей силой, — спокойно сказала она, повернувшись, — не устоит никто. И неважно, далеко я буду или близко. Ты забываешь, Берен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354