Кроме того, у него была сломана ключица. Помогая ему вчера выбраться из кольчуги, Руско узнал много новых ругательств, а после князь повалился, как показалось Гили, без чувств. Нимрос снял с него стеганку и рубаху, осмотрел и ощупал посиневшее плечо и пробормотал себе под нос:
— Ключица сломана.
— Ну, спасибо. А я-то думал, грыжа выпала, — пробормотал сквозь зубы Берен, как-то незаметно пришедший в себя. — Сам знаю, что ключица. Как быть?
Нимрос соорудил из двух ремней подобие сбруи и затянул это на плечах у Берена, скрепив пряжкой между лопаток. Теперь эта штука держала его плечи все время развернутыми, чтобы ключица срослась правильно. Но натирала она немилосердно, и эльфы сказали, что Берен должен продолжать ее носить, потому что быстро зарощенная ключица может поломаться так же легко. Ну, о чем можно говорить с человеком, когда у него не по-людски болит скула, плечи стерты и живот к спине присох? А если с ним заговорить — что он хорошего скажет?
Гили перевел Даэйрет в обоз при раненых, теперь она жила на крытом холстиной возу. Хотя на других таких возах раненых размещали по двое-трое, с ней никто не хотел жить бок о бок.
Сначала она жила в палатке Берена вместе с Гили, но, во-первых, она боялась князя, да и он ее, кажется, тоже — хотя эльф Диргель, тот самый, клейменый из товарищей Элвитиля, сказал, что морготовой скверны на ней нет, и Берен поверил ему. Но все-таки им в присутствии друг друга было не по себе. А во-вторых, Гили трудно было спать с ней вместе — а приходилось, ради тепла. Когда они ложились втроем под два плаща, Берен и Даэйрет ни в какую не хотели оказаться рядом. А мучился Гили.
— Ты почему перестал есть? — спросила Даэйрет.
— Не хочется больше, — соврал Гили. — Ты ешь.
— Ну и глупо, — она сунула его ложку обратно ему в руки. — Он не может есть, это ладно, а почему ты должен голодать?
— Да я честно не хочу.
Его вранье было отчасти правдой: он словно бы разделился. Рот его хотел есть, а желудок почему-то не принимал пищи, подступала тошнота. Он поначалу испугался, что захворал на брюхо, как другие здесь, но вовремя сообразил, что у прочих болезнь начиналась с иного: принимать-то пищу живот принимал, да вот удержать не мог.
Он догадывался, что здесь никто не предложит Даэйрет поесть, а сама она ни в жизнь не попросит, потому и принес ей котелок из княжеского стана, похлебку с настоящим мясом. Сам он тоже успел проголодаться за день, но отчего-то кусок в горло не лез.
Руско повесил котелок на гвоздик снаружи телеги, чтобы не опрокинуть ненароком. Можно было бы и уйти; нужно было бы уйти, по-хорошему, но он не хотел уходить.
Даэйрет помолчала немного, потом глянула исподлобья и спросила:
— Вы пойдете на Аст-Алхор?
— Не могу знать, — снова соврал Гили.
— Дурак. И хозяин твой дурак.
— Брат, — поправил Гили, и сам себе удивился. Прежде он и в сердце своем не решался называть Берена братом, не то что вслух.
— Пусть брат, все равно вы дураки. Гортхауэр вас убьет, едва вы покажетесь в виду Острова.
Гили смолчал о том, что Берен твердо полагает не застать Саурона на месте. Даэйрет мало знала о делах своего господина — она была маленьким человеком в войске, с ней не советовались, а сама она не настолько была умна, чтобы прислушиваться к разговорам старших.
— Тебе-то что, — проворчал Гили. — Ты небось сама и станцуешь на радостях.
— И станцую, если убьют Беоринга. И всех его эльфов.
Гили вздохнул.
— Ладно, Берен на тебя мечом замахивался, — сказал он. — Но эльфы-то чего тебе плохого сделали?
— Они сами зло, — сверкнула глазами Даэйрет. — Если бы ты умел смотреть и видеть, ты бы заметил, как они высокомерны и холодны.
— Они не холодны, — Гили потрогал гранатовую сережку в ухе. — Они… другие.
— Они считают нас низшими существами.
— Неправда. То есть, может, такие и есть, но я не видел. Государь Финрод… он делил со мной хлеб, ел из одного котла… А когда я пел… один раз… он плакал, честно.
— Твоя игра кого угодно заставит заплакать, — фыркнула Даэйрет.
— Я тогда не играл, — грустно заспорил Гили, сам не зная зачем. — Вовсе не умел играть. А Государь…
— Финрод — самый лучший из них, это даже Учитель говорит, — согласилась Даэйрет.
— Государь Фелагунд — самый лучший на свете, — горло у Гили сжалось. — Никого нет такого как он.
Даэйрет отчего-то разозлилась.
— Ему легко быть добреньким и внушать любовь к себе. Он бессмертный, навеки застывший в своей юности. Он сначала напускает на себя величие, а потом вы таете, если он снисходит до вашей трапезы и вашей песни. А это он должен гордиться дружбой с людьми, он должен учиться у людей быть свободным. Посмотри, сколько мерзостей Берен совершил в его имя и ради власти, которую он дал Беорингам над этой землей. А сам он не запачкал белых ручек, и получит назад свой лен, не шевельнув и пальчиком…
— Дура! — не выдержав, Гили ударил ее по губам, и Даэйрет, упав на спину, увидела в глазах его слезы. — Он в темнице, на Волчьем Острове, и кто знает, что с ним сейчас делает твой Саурон! А ты… Ты тут треплешь языком, как коровье ботало! Я… я был никто, ничто, мальчишка с мертвого хутора, меня хотели продать в рабство — а Берен меня взял к себе потому, что я хотел быть воином. И Государь… Он не спросил, высокого ли я рода, и кем был прежде, и мы с ним ломали один хлеб, и его оруженосец учил меня биться на мечах, потому что я совсем ничего не умел! А ты говоришь — они высокомерны и холодны! Он плакал, когда я пел о доле смертной женщины — а ты говоришь, они застыли! Не болтай о том, чего не смыслишь!
— Ты… — Даэйрет вскочила, задохнулась… — Я думала, ты не такой как они! Думала, ты благородней всех… А ты такой же! Ты ударил меня! Ударил женщину! Да как ты посмел!
— А ты! Если ты женщина, то и веди себя как женщина! А то: «Я воин! Я оруженосец Аст-Ахэ!». Воин отвечает за свои слова! Если бы ты была воином, я бы тебя за то, что ты сказала о Государе… Вызвал бы и зарубил!
— Ну, вызови, вызови, заруби! Что, боишься? Боишься драться с женщиной?
— Нет, — Гили охватило чувство слишком сильное, чтобы он мог остановиться и подумать, как оно называется. В нем все смешалось — и ярость на эту дурочку, и обида на ее слова, и то, что он давно уже испытывал в ее присутствии, но в чем боялся себе признаться. А вот теперь боязнь отступила, как и тогда, с Форласом, который тоже думал, что Гили можно оскорблять безнаказанно. Но Форласа он поколотил, а Даэйрет, несмотря на всю ее дурость и дерзость, ему колотить не хотелось. Он шагнул вперед и, схватив девушку за ворот свиты, выдохнул:
— Раз ты женщина, то я и поступлю с тобой, как с женщиной.
И, прежде чем она успела опомниться, бросил ее на сено. Она завопила, а он, упав сверху, прижал ее к днищу возка и запечатал ладонью рот.
Они возились на телеге, не задернув холстину, их мог увидеть всякий, кто проходил мимо, если бы обратил внимание, но Руско было наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354