Очень хорошие у тебя дети. Особенно младший, как его зовут?
— Лендрош... Иди в блиндаж, Аник, здесь опасно, иди.
— Хочу немного посидеть с тобой, Арсен.
— Нет, нет, иди, как брат прошу тебя.
Немцы дали несколько автоматных очередей трассирующими пулями. Аник легла на дно окопа. Тоноян снова сказал:
— Иди отсюда, прошу.
— Я не боюсь, Арсен, это же не первые дни.
Ракета загорелась, затмила луну и погасла.
— Целую неделю были темные ночи,— сказала
Аник,— а сегодня луна: мороз начинается. Ты
помнишь, как красиво на Араксе в лунные ночи?
Словно серебряная лента вьется по Араратской
долине... Помнишь весенние лунные ночи, когда
цветут абрикосы и персики? Посмотри на покрытые
снегом деревья, Арсен,— правда, похоже?
Арсен рукавом вытер лоб.
— Снова прошу, иди отсюда.
И столько мольбы было в голосе Тонояна, столько тревоги, что девушка встала.
— Ладно, пойду.
Аник направилась к блиндажу. Ей хотелось посмотреть, как Ухабов чувствует себя после приговора трибунала.
В блиндаже Ираклий при свете коптилки читал вслух «Красную звезду». Бойцы молча слушали. Ухабов сидел, прислонившись к стене землянки, глаза его были закрыты. Гамидов и Мусраилов обрадовались приходу Аник, но она сделала им знак рукой — не мешайте чтению. В блиндаже находилось в несколько незнакомых ей бойцов; у одного из них было очень красивое, почти девичье лицо, милые, добрые глаза.
Ираклий закончил чтение.
— Видите, товарищи, повсюду в тылу врага
действуют наши партизаны,— сказал он,— и приходится немцам везде держать большие и малые
гарнизоны.
Ухабов открыл глаза и увидел Аник. Поднявшись на ноги, он картинно склонил перед ней голову.
— Сестра, торжественно прошу у вас отпущения грехов, всей душой хочу от них избавиться, пусть в чистоте начнется моя новая жизнь. Простите грешного Павла Ухабова.
— Что это за спектакль? — удивился Ираклий.
— Это не спектакль. Я приношу извинение, а за какой поступок, сестра сама скажет, если найдет нужным.
— Нет, нет,— проговорила Аник,— не стоит вспоминать.— Она тихо спросила у разжалованного лейтенанта: — Как вы приняли приговор трибунала?
— С величайшим ликованием. Не смейтесь, поверьте моей искренности.
— Очень плохо, если вы довольны,— ответила Аник,— ведь вы лишились своей командирской чести.
Ухабов улыбнулся.
— Потерял офицерскую честь, но удостоился
чести быть рядовым. Не лишили меня права защищать родину. За это спасибо, вот я и рад.
Его ответы нравились бойцам. Ухабов знал это.
— Если в боях я окажусь трусом, тогда и осудите меня, сестра. Если все станут офицерами, кто же будет воевать?
— Добре, добре,— перебил его Бурденко,— а ты, рядовой, будь осторожнее, а то нос отморозишь. Обо что это ты так стукнулся, аж нос у тебя распух?
— Не я стукнулся, а меня стукнули прикладом,— громко ответил Ухабов,— и стукнули за то дело, за которое я прошу у этой красавицы извинения. Приревновал меня ее кавалер, а я и не знал, что парень ее любит.
Ираклий прервал его.
— Послушай, Ухабов, в нашем батальоне не принято так говорить с девушками. Они наши сестры, а мы слово «сестра» очень уважаем, ты это знай.
— Верно,— подтвердил Гамидов,— потихоньку умней, товарищ Ухабов. Что ты так смотришь, правильно говорю.
— Це не трамвайный парк, а боевая семья,— добавил Бурденко.
Ухабов удивленно посмотрел на Бурденко. Откуда этот хохол знает, что он работал в трамвайном парке? Вот кого надо остерегаться: на каждое слово у него есть ответ. Не стоит с ним ругаться, спорить. Лучше подружиться с парторгом.
— Знаете, товарищи,— сказал Ухабов,— в трибунале на меня так не наседали, как вы сейчас. От такого судопроизводства человек и в самом деле может исправиться.
— Мусишь исправиться, а не исправишься, мы тебя исправим, будь уверен.
— Я уже верю. Между прочим, парторг, такой у меня к тебе вопрос: я собрался подать заявление в партию, но этот случай помешал. Если приговор снимут, могу я подать заявление?
— Когда снимут, тогда и поговорим.
— Ты сейчас думай о том, как оправдаться,— добавил Ираклий.— А сегодня Веселый может подавать. Я дам ему рекомендацию. Тебе же, Ухабов, еще рано вопрос об этом ставить.
— Я тоже Веселому рекомендацию дам,— сказал Мусраилов, — Миша — мировой парень. Правда, немного ворчит, но ничего.
— Понемножку пройдет,— заметил Гамидов.— Он хочет драться, а приказа еще нет.
— Это уже ухабовщина,— рассмеялся Ухабов.
— Брешешь, браток, наш Веселый — парень дисциплинированный. Почему ты молчишь, Миша, бачишь, сколько рекомендаций тебе дают?
Веселый смущенно сказал:
— Мне еще рано, не чувствую себя готовым.
«В самом деле, и красивый, и застенчивый, как
девушка»,— подумала Аник.
— Почему рано? — удивился Микаберидзе.
— А что я особенного сделал? — сказал Веселый.— Покуда фриц сидит на берегу Дона, совесть мне не позволит написать заявление в партию.
Бурденко прикурил «козью ножку» от огонька коптилки.
— Ошибку даешь, товарищ. Я как парторг роты считаю, что тебе пора. Дило твое, конечно, можешь не подавать заявы, но морально имеешь полное право, и каждый из нас даст тебе рекомендацию, даже полковник Дементьев. И коммунист Тоноян даст. Кажешь, сидит фриц на берегу Дона? Це для нас дюже грустный и тяжелый факт. Но фриц размахнулся, щоб и Дон перейти и Волгу. А кто его остановил? Ты остановил, Михаил Веселый. Колы я первый раз встретил тебя, то думал: що будет робыть на фронте маменькин сынок? Но когда побачив, как ты рыл окоп и сказал: «Или будет окопом победы, или могилой»,— я понял, что ты зовсим человек, чем я думал, Михаил Веселый! Ведь одно это твое слово добре сработало, як артиллерия перед наступлением.
— А почему фрицев пустили до Дона и Волги? Недоволен я.
— Кем же ты недоволен, товарищ Веселый? — спросил Ираклий.
— Кем?
Веселый еще больше смутился.
— Я недоволен теми, кто позволил немцу дойти
до Волги. Ворошилов говорил: «Будем бить врага
на его территории»,— а что вышло?
Все переглянулись. Веселый словно успокоился, сказав эти слова, и теперь ждал суровой расправы. Он должен был высказаться. Сомнения жгли его, не давали покоя, и вот, высказав их, он облегчил свою душу. А теперь пусть решают как хотят.
— Бачишь, Веселый,— понижая голос, сказал Бурденко,— искренний ты, от сердца сказал. Кто скрывает свое нутро, тот не коммунист. Кому дело партии близко, тот мучается душой за все ее неудачи.
— В самом деле, в парне есть немного ухабовщины,— весело сказал Ухабов.
Веселый гневно произнес:
— Ты себе напарника не ищи... Ухабовщина!
В Ухабове и есть ухабовщина, а у меня ее не ищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Лендрош... Иди в блиндаж, Аник, здесь опасно, иди.
— Хочу немного посидеть с тобой, Арсен.
— Нет, нет, иди, как брат прошу тебя.
Немцы дали несколько автоматных очередей трассирующими пулями. Аник легла на дно окопа. Тоноян снова сказал:
— Иди отсюда, прошу.
— Я не боюсь, Арсен, это же не первые дни.
Ракета загорелась, затмила луну и погасла.
— Целую неделю были темные ночи,— сказала
Аник,— а сегодня луна: мороз начинается. Ты
помнишь, как красиво на Араксе в лунные ночи?
Словно серебряная лента вьется по Араратской
долине... Помнишь весенние лунные ночи, когда
цветут абрикосы и персики? Посмотри на покрытые
снегом деревья, Арсен,— правда, похоже?
Арсен рукавом вытер лоб.
— Снова прошу, иди отсюда.
И столько мольбы было в голосе Тонояна, столько тревоги, что девушка встала.
— Ладно, пойду.
Аник направилась к блиндажу. Ей хотелось посмотреть, как Ухабов чувствует себя после приговора трибунала.
В блиндаже Ираклий при свете коптилки читал вслух «Красную звезду». Бойцы молча слушали. Ухабов сидел, прислонившись к стене землянки, глаза его были закрыты. Гамидов и Мусраилов обрадовались приходу Аник, но она сделала им знак рукой — не мешайте чтению. В блиндаже находилось в несколько незнакомых ей бойцов; у одного из них было очень красивое, почти девичье лицо, милые, добрые глаза.
Ираклий закончил чтение.
— Видите, товарищи, повсюду в тылу врага
действуют наши партизаны,— сказал он,— и приходится немцам везде держать большие и малые
гарнизоны.
Ухабов открыл глаза и увидел Аник. Поднявшись на ноги, он картинно склонил перед ней голову.
— Сестра, торжественно прошу у вас отпущения грехов, всей душой хочу от них избавиться, пусть в чистоте начнется моя новая жизнь. Простите грешного Павла Ухабова.
— Что это за спектакль? — удивился Ираклий.
— Это не спектакль. Я приношу извинение, а за какой поступок, сестра сама скажет, если найдет нужным.
— Нет, нет,— проговорила Аник,— не стоит вспоминать.— Она тихо спросила у разжалованного лейтенанта: — Как вы приняли приговор трибунала?
— С величайшим ликованием. Не смейтесь, поверьте моей искренности.
— Очень плохо, если вы довольны,— ответила Аник,— ведь вы лишились своей командирской чести.
Ухабов улыбнулся.
— Потерял офицерскую честь, но удостоился
чести быть рядовым. Не лишили меня права защищать родину. За это спасибо, вот я и рад.
Его ответы нравились бойцам. Ухабов знал это.
— Если в боях я окажусь трусом, тогда и осудите меня, сестра. Если все станут офицерами, кто же будет воевать?
— Добре, добре,— перебил его Бурденко,— а ты, рядовой, будь осторожнее, а то нос отморозишь. Обо что это ты так стукнулся, аж нос у тебя распух?
— Не я стукнулся, а меня стукнули прикладом,— громко ответил Ухабов,— и стукнули за то дело, за которое я прошу у этой красавицы извинения. Приревновал меня ее кавалер, а я и не знал, что парень ее любит.
Ираклий прервал его.
— Послушай, Ухабов, в нашем батальоне не принято так говорить с девушками. Они наши сестры, а мы слово «сестра» очень уважаем, ты это знай.
— Верно,— подтвердил Гамидов,— потихоньку умней, товарищ Ухабов. Что ты так смотришь, правильно говорю.
— Це не трамвайный парк, а боевая семья,— добавил Бурденко.
Ухабов удивленно посмотрел на Бурденко. Откуда этот хохол знает, что он работал в трамвайном парке? Вот кого надо остерегаться: на каждое слово у него есть ответ. Не стоит с ним ругаться, спорить. Лучше подружиться с парторгом.
— Знаете, товарищи,— сказал Ухабов,— в трибунале на меня так не наседали, как вы сейчас. От такого судопроизводства человек и в самом деле может исправиться.
— Мусишь исправиться, а не исправишься, мы тебя исправим, будь уверен.
— Я уже верю. Между прочим, парторг, такой у меня к тебе вопрос: я собрался подать заявление в партию, но этот случай помешал. Если приговор снимут, могу я подать заявление?
— Когда снимут, тогда и поговорим.
— Ты сейчас думай о том, как оправдаться,— добавил Ираклий.— А сегодня Веселый может подавать. Я дам ему рекомендацию. Тебе же, Ухабов, еще рано вопрос об этом ставить.
— Я тоже Веселому рекомендацию дам,— сказал Мусраилов, — Миша — мировой парень. Правда, немного ворчит, но ничего.
— Понемножку пройдет,— заметил Гамидов.— Он хочет драться, а приказа еще нет.
— Это уже ухабовщина,— рассмеялся Ухабов.
— Брешешь, браток, наш Веселый — парень дисциплинированный. Почему ты молчишь, Миша, бачишь, сколько рекомендаций тебе дают?
Веселый смущенно сказал:
— Мне еще рано, не чувствую себя готовым.
«В самом деле, и красивый, и застенчивый, как
девушка»,— подумала Аник.
— Почему рано? — удивился Микаберидзе.
— А что я особенного сделал? — сказал Веселый.— Покуда фриц сидит на берегу Дона, совесть мне не позволит написать заявление в партию.
Бурденко прикурил «козью ножку» от огонька коптилки.
— Ошибку даешь, товарищ. Я как парторг роты считаю, что тебе пора. Дило твое, конечно, можешь не подавать заявы, но морально имеешь полное право, и каждый из нас даст тебе рекомендацию, даже полковник Дементьев. И коммунист Тоноян даст. Кажешь, сидит фриц на берегу Дона? Це для нас дюже грустный и тяжелый факт. Но фриц размахнулся, щоб и Дон перейти и Волгу. А кто его остановил? Ты остановил, Михаил Веселый. Колы я первый раз встретил тебя, то думал: що будет робыть на фронте маменькин сынок? Но когда побачив, как ты рыл окоп и сказал: «Или будет окопом победы, или могилой»,— я понял, что ты зовсим человек, чем я думал, Михаил Веселый! Ведь одно это твое слово добре сработало, як артиллерия перед наступлением.
— А почему фрицев пустили до Дона и Волги? Недоволен я.
— Кем же ты недоволен, товарищ Веселый? — спросил Ираклий.
— Кем?
Веселый еще больше смутился.
— Я недоволен теми, кто позволил немцу дойти
до Волги. Ворошилов говорил: «Будем бить врага
на его территории»,— а что вышло?
Все переглянулись. Веселый словно успокоился, сказав эти слова, и теперь ждал суровой расправы. Он должен был высказаться. Сомнения жгли его, не давали покоя, и вот, высказав их, он облегчил свою душу. А теперь пусть решают как хотят.
— Бачишь, Веселый,— понижая голос, сказал Бурденко,— искренний ты, от сердца сказал. Кто скрывает свое нутро, тот не коммунист. Кому дело партии близко, тот мучается душой за все ее неудачи.
— В самом деле, в парне есть немного ухабовщины,— весело сказал Ухабов.
Веселый гневно произнес:
— Ты себе напарника не ищи... Ухабовщина!
В Ухабове и есть ухабовщина, а у меня ее не ищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210