Каждый раз, когда раздавался в приемнике знакомый голос Москвы, позывные сигналы сообщений «в последний час», все спящие и дремлющие просыпались, вскакивали со своих мест. Все знали, что сейчас будут переданы сообщения о новых победах советских войск.
II
Третью ночь эшелон был в пути. Несколько человек сидели у печки, остальные спали на трехэтажных нарах. Бурденко включил радиоприемник. Послышались знакомые сигналы, все спавшие зашевелились, приподняли головы. Кто-то стал негромко подпевать позывным:
Широка страна моя родная...
Вот-вот прозвучит знакомый голос диктора. Какой город освобожден, войска какого фронта продвинулись вперед. Наконец замерли звуки позывных. В вагоне все молчали. Только колеса постукивали, да в бочке потрескивал огонь.
И вот прозвучал звенящий голос диктора: «Войска Южного фронта освободили Ростов-на-Дону». Все радостно, дружно зашумели.
— Ростов?
— Ростов!
— Молчи! Тише!
— Дайте послушать!
...Войска Юго-Западного фронта освободили города Ворошиловград и Красный Салин...
В других вагонах не было приемника, и никто еще не знал этой радостной новости. Поезд постепенно стал замедлять ход и наконец остановился. Бурденко плечом толкнул двери вагона, спрыгнул на землю. Вслед за ним спрыгнули Тоноян и Савин, потом — остальные. Бурденко бежал вдоль эшелона и кричал:
— Ростов освобожден! Наши освободили Ростов! Бежавшие следом за Бурденко красноармейцы
вторили ему:
— Ростов наш. Ура!!
Тоноян подхватил на путях железный ломик, стал стучать им в двери вагонов.
— Ростов! Ворошиловград! Ворошиловград, Ростов! — Он забыл название Красного Салина.
Открылись двери вагонов, на снег стали прыгать бойцы и командиры.
— Кто первым узнал, товарищи? Кто первым сообщил про Ростов? За такое дело с меня магарыч полагается,— кричал хриплым голосом Ухабов. Узнав, что первым сообщил добрую весть Бурденко, Ухабов обнял его, засунул в карман его полушубка бутылку водки.
— Дай еще раз тебя поцелую, парторг!
Паровоз засвистел, и все заспешили к своим вагонам, так и не узнав, на какой станции услышали они добрую весть об освобождении Ростова и Ворошиловграда.
Придя к себе в вагон, бойцы первого батальона долго не могли уснуть. Откупорив бутылку водки, Бурденко протянул ее Тонояну.
— Пей, Арсен, ты самый старший из нас. Открылся путь на Кавказ, твои письма не будут билыпе блукать по Средней Азии и Каспию. Пей же, Арсен Иваныч!
Арсен покачал головой.
— Первым должен выпить товарищ майор Малышев.
У Тонояна возникло такое чувство, словно за одну эту ночь к нему приблизилась его семья, словно Армения уже не была так далеко. Арсен крепко обнял сидевшего рядом с ним Каро и прошептал ему на ухо:
— Умереть мне за твою душу, Кароджан. Поезд с грохотом шел среди темных зимних просторов.
На следующий день из вагона стали чаще видны поселки и небольшие городки, поезд пошел медленнее, подолгу простаивал на станциях и в открытом поле.
Однажды ночью радио сообщило, что советские войска освободили Харьков. Эта весть по-особому взволновала и обрадовала всех.
В памяти встали дождливые, темные, мучительные дни октября тысяча девятьсот сорок первого года, людям вспоминалось, как уходили они из разбомбленного, истерзанного Харькова, вспомнилась страшная паника, неожиданно охватившая харьковчан, когда утром 22 октября они узнали, что советские войска покидают город. Этот мучительный, постыдный, черный день не забывали бойцы и командиры, украинцы и русские, армяне и казахи — все те, кто, понурив голову, шагал по Харькову к Северо-Донецкому мосту, чтобы уйти на восток, кто старался не слышать душераздирающих криков женщин, плача детей, кто отводил глаза от укоризненных взоров стариков.
Вспомнилось, как женщина, потерявшая девочку, отчаянным голосом кричала: «Нюра, Нюра!»
— Товарищ майор, если освобожден Харьков, значит, наши должны были уже взять Вовчу и Белгород, так ведь? — спросил Каро командира батальона.
— Ясно, взяли,— ответил Малышев.
— А почему об этом не сообщают?
— Наверное, мы прослушали.
Каро очень волновался, когда думал о Вовче. Скоро, значит, они получат верные сведения об Аргаме и Меликяне. Вовча освобождена, Харьков наш... Совинформ-бюро сообщило, что одной из первых вошла в Харьков воинская часть генерала Мартиросяна. Кто он, Мартиросян, Каро не знал, до войны он не слышал его имени. Сколько генералов армян — Баграмян, Тер-Гаспарян, Галстян, Карапетян, Мартиросян!.. Аник говорит, что в Советской Армии сорок пять армян генералов, ей сказал об этом Аршакян. Жаль, что Каро никого из них не видел.
Бено Шароян говорит, что Аргам жив. Как найти его, где он сейчас? Бедный Шароян, ему ведь ампутировали ногу до колена.
Через двое суток поезд остановился у станции Елец. Отсюда дивизии предстоял пеший марш: железная дорога еще не была восстановлена. Рано утром бойцы выгрузились из вагонов, позавтракали, привели себя в порядок. Издали виднелись купола церквей, красные кирпичные стены старинной крепости.
Улицы Ельца были почти безлюдны. Редкие прохожие шли торопливо, одеты они были плохо, лица их выглядели худыми и бледными. Навстречу батальону двигалась толпа пленных.
— Ребята, может, это яблочки из нашего сталинградского сада тут дозрели? — крикнул Савин. Но эта шутка почему-то никого не развеселила. И странно было и неприятно вновь после Сталинграда увидеть эти жалкие фигуры в зеленых шинелях.
— Откуда вы их заполучили, ребята? — спросил Савин у конвоиров, сопровождавших пленных.
— Ясно, откуда.
Кто-то из бойцов обернулся и плюнул пленным вслед.
Старик, стоявший у дороги, пробормотал:
— Видно, уже тошнит вас от немцев, хлопцы. Бойцы впервые за долгие месяцы проходили по
улицам города, в котором продолжалась жизнь,— шел дым из труб, окна были застеклены. На окнах висели занавески, на подоконниках стояли цветочные горшки. И все же тяжелым и грустным выглядело все вокруг.
На улицах виднелись следы недавних боев. Крепостные стены были изуродованы ударами снарядов, мелкими пулевыми оспинами. Многие здания обвалились, мостовые были разбиты...
Елец словно молча задумался о недавно пережитых испытаниях.
Путь дивизии к фронту оказался длинным и трудным. Над занесенными снегом полями бушевала метель. Небо и земля слились воедино в темном снеговом сумраке. На дорогах образовались большие сугробы снега. Пехота, артиллерия, машины, конные обозы то и дело застревали в глубоком снегу. Всю ночь стрелковые батальоны боролись со снежной стихией, саперные роты расчищали дорогу машинам и людям.
В полдень к передовым подразделениям подъехал на санях генерал Геладзе. Он молча осмотрел занесенные снегом машины, орудия и подводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
II
Третью ночь эшелон был в пути. Несколько человек сидели у печки, остальные спали на трехэтажных нарах. Бурденко включил радиоприемник. Послышались знакомые сигналы, все спавшие зашевелились, приподняли головы. Кто-то стал негромко подпевать позывным:
Широка страна моя родная...
Вот-вот прозвучит знакомый голос диктора. Какой город освобожден, войска какого фронта продвинулись вперед. Наконец замерли звуки позывных. В вагоне все молчали. Только колеса постукивали, да в бочке потрескивал огонь.
И вот прозвучал звенящий голос диктора: «Войска Южного фронта освободили Ростов-на-Дону». Все радостно, дружно зашумели.
— Ростов?
— Ростов!
— Молчи! Тише!
— Дайте послушать!
...Войска Юго-Западного фронта освободили города Ворошиловград и Красный Салин...
В других вагонах не было приемника, и никто еще не знал этой радостной новости. Поезд постепенно стал замедлять ход и наконец остановился. Бурденко плечом толкнул двери вагона, спрыгнул на землю. Вслед за ним спрыгнули Тоноян и Савин, потом — остальные. Бурденко бежал вдоль эшелона и кричал:
— Ростов освобожден! Наши освободили Ростов! Бежавшие следом за Бурденко красноармейцы
вторили ему:
— Ростов наш. Ура!!
Тоноян подхватил на путях железный ломик, стал стучать им в двери вагонов.
— Ростов! Ворошиловград! Ворошиловград, Ростов! — Он забыл название Красного Салина.
Открылись двери вагонов, на снег стали прыгать бойцы и командиры.
— Кто первым узнал, товарищи? Кто первым сообщил про Ростов? За такое дело с меня магарыч полагается,— кричал хриплым голосом Ухабов. Узнав, что первым сообщил добрую весть Бурденко, Ухабов обнял его, засунул в карман его полушубка бутылку водки.
— Дай еще раз тебя поцелую, парторг!
Паровоз засвистел, и все заспешили к своим вагонам, так и не узнав, на какой станции услышали они добрую весть об освобождении Ростова и Ворошиловграда.
Придя к себе в вагон, бойцы первого батальона долго не могли уснуть. Откупорив бутылку водки, Бурденко протянул ее Тонояну.
— Пей, Арсен, ты самый старший из нас. Открылся путь на Кавказ, твои письма не будут билыпе блукать по Средней Азии и Каспию. Пей же, Арсен Иваныч!
Арсен покачал головой.
— Первым должен выпить товарищ майор Малышев.
У Тонояна возникло такое чувство, словно за одну эту ночь к нему приблизилась его семья, словно Армения уже не была так далеко. Арсен крепко обнял сидевшего рядом с ним Каро и прошептал ему на ухо:
— Умереть мне за твою душу, Кароджан. Поезд с грохотом шел среди темных зимних просторов.
На следующий день из вагона стали чаще видны поселки и небольшие городки, поезд пошел медленнее, подолгу простаивал на станциях и в открытом поле.
Однажды ночью радио сообщило, что советские войска освободили Харьков. Эта весть по-особому взволновала и обрадовала всех.
В памяти встали дождливые, темные, мучительные дни октября тысяча девятьсот сорок первого года, людям вспоминалось, как уходили они из разбомбленного, истерзанного Харькова, вспомнилась страшная паника, неожиданно охватившая харьковчан, когда утром 22 октября они узнали, что советские войска покидают город. Этот мучительный, постыдный, черный день не забывали бойцы и командиры, украинцы и русские, армяне и казахи — все те, кто, понурив голову, шагал по Харькову к Северо-Донецкому мосту, чтобы уйти на восток, кто старался не слышать душераздирающих криков женщин, плача детей, кто отводил глаза от укоризненных взоров стариков.
Вспомнилось, как женщина, потерявшая девочку, отчаянным голосом кричала: «Нюра, Нюра!»
— Товарищ майор, если освобожден Харьков, значит, наши должны были уже взять Вовчу и Белгород, так ведь? — спросил Каро командира батальона.
— Ясно, взяли,— ответил Малышев.
— А почему об этом не сообщают?
— Наверное, мы прослушали.
Каро очень волновался, когда думал о Вовче. Скоро, значит, они получат верные сведения об Аргаме и Меликяне. Вовча освобождена, Харьков наш... Совинформ-бюро сообщило, что одной из первых вошла в Харьков воинская часть генерала Мартиросяна. Кто он, Мартиросян, Каро не знал, до войны он не слышал его имени. Сколько генералов армян — Баграмян, Тер-Гаспарян, Галстян, Карапетян, Мартиросян!.. Аник говорит, что в Советской Армии сорок пять армян генералов, ей сказал об этом Аршакян. Жаль, что Каро никого из них не видел.
Бено Шароян говорит, что Аргам жив. Как найти его, где он сейчас? Бедный Шароян, ему ведь ампутировали ногу до колена.
Через двое суток поезд остановился у станции Елец. Отсюда дивизии предстоял пеший марш: железная дорога еще не была восстановлена. Рано утром бойцы выгрузились из вагонов, позавтракали, привели себя в порядок. Издали виднелись купола церквей, красные кирпичные стены старинной крепости.
Улицы Ельца были почти безлюдны. Редкие прохожие шли торопливо, одеты они были плохо, лица их выглядели худыми и бледными. Навстречу батальону двигалась толпа пленных.
— Ребята, может, это яблочки из нашего сталинградского сада тут дозрели? — крикнул Савин. Но эта шутка почему-то никого не развеселила. И странно было и неприятно вновь после Сталинграда увидеть эти жалкие фигуры в зеленых шинелях.
— Откуда вы их заполучили, ребята? — спросил Савин у конвоиров, сопровождавших пленных.
— Ясно, откуда.
Кто-то из бойцов обернулся и плюнул пленным вслед.
Старик, стоявший у дороги, пробормотал:
— Видно, уже тошнит вас от немцев, хлопцы. Бойцы впервые за долгие месяцы проходили по
улицам города, в котором продолжалась жизнь,— шел дым из труб, окна были застеклены. На окнах висели занавески, на подоконниках стояли цветочные горшки. И все же тяжелым и грустным выглядело все вокруг.
На улицах виднелись следы недавних боев. Крепостные стены были изуродованы ударами снарядов, мелкими пулевыми оспинами. Многие здания обвалились, мостовые были разбиты...
Елец словно молча задумался о недавно пережитых испытаниях.
Путь дивизии к фронту оказался длинным и трудным. Над занесенными снегом полями бушевала метель. Небо и земля слились воедино в темном снеговом сумраке. На дорогах образовались большие сугробы снега. Пехота, артиллерия, машины, конные обозы то и дело застревали в глубоком снегу. Всю ночь стрелковые батальоны боролись со снежной стихией, саперные роты расчищали дорогу машинам и людям.
В полдень к передовым подразделениям подъехал на санях генерал Геладзе. Он молча осмотрел занесенные снегом машины, орудия и подводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210