Луганской, Кулагин и начальник штаба дивизии вошли в землянку. Адъютант, Аршакян и остальные командиры остались стоять у землянки.
— Закурим, прошу, товарищи.— Адъютант вынул из кармана пачку папирос.
— Ого, генеральские,— сказал один из командиров.
— Не узнали, где бомбили? — спросил адъютант.
— Лес у Коломака. Ночью наши ушли оттуда. Немец бомбил пустой лес.
Взошло солнце. С полей поднимался пар, над долинами и оврагами заклубился светло-серый туман.
Поспешно подошел ординарец, пригласил Аршакяна и адъютанта в землянку. От еловых веток, расстеленных на полу и прибитых к стенам, в землянке стоял приятный запах хвои. От маленькой печурки шло милое, домашнее тепло. Луганской, слегка кивнув вошедшим, продолжал разговор с командованием дивизии:
— Думаю, ясно? Ваш артполк временно придается дивизии Галунова. Двинется он к передовой в сумерках. Полк вернется к вам, когда будете в деле. Может быть, даже завтра, а возможно, дня через четыре.
Дивизия Кулагина находилась в тылу, числилась резервом командующего армией.
— Товарищ генерал, может быть, Военный совет прикажет всей дивизией пойти в бой? — проговорил полковник Кулагин.— Я готов хоть сейчас целиком заменить Галунова.
— Делайте, как приказано,— сказал Луганской,— не опоздаете. А начнете — без артиллерии не останетесь. Кстати, сколько вам лет, полковник? Здесь нет женщин, можете не скрывать свой возраст.
— Сорок три.
— Я думал, меньше. В этом возрасте люди становятся поспокойнее. Отогрелись, Аршакян? Ну, тогда пошли!
Через час машина члена Военного совета армии остановилась перед штабом генерал-майора Галунова. Галунов без фуражки стоял на крыльце штабной избы. Внезапно увидев Луганского, выходящего из машины, Галунов смешался, но идти за фуражкой было, конечно, поздно.
— А кур и гусей не держите, генерал? — громко осведомился Луганской.— Разместились в теплых домах, значит, надо и приусадебное хозяйство завести, по всем правилам.
Заметив Федосова, Луганской спросил:
— А вы в каком из этих дворцов живете?
— Политотдел находится на опушке леса, товарищ,__
генерал,— ответил Федосов.
— Штабу надо немедленно уйти из деревни, разместиться в лесу, зарыться в землю, сегодня же! — приказал Луганской и вошел в «апартаменты» Галунова.
Тигран поглядел на Луганского: «Товарищ Максим из депо...»
Вечером Аршакян снова был в полку Дементьева. Пока он добрался до полка, пришлось ему много раз падать на землю, забираться в бомбовые воронки. Но вот он увидел крупное спокойное лицо Дементьева, и ему показалось, что он вернулся в родной обжитой дом.
— Очень рад, очень рад,— говорил Дементьев, глядя на Аршакяна, и своей огромной рукой пожал ему руку.
— Не болит рука? Значит, хорошие у нас лекаря.
XVII
Микаберидзе приказал Меликяну и Сархошеву отправиться в боевые подразделения и проверить, обеспечены ли продовольствием и боеприпасами бойцы.
Поручение комиссара расстроило Сархошева. Для чего комиссар посылает его на передовую? Ведь он не получал порицаний от командования. Транспортная рота действует отлично, многие ездовые проявили храбрость, доставляя на передовую боеприпасы под огнем неприятеля. В транспортной роте было немало раненых и убитых. И это не огорчало, а радовало лейтенанта Сархошева как доказательство участия его роты в боевых действиях. Сархошев надеялся, что командование полка представит его к награде вместе с другими боевыми командирами.
Солнце уже зашло, когда Меликян пришел к Сархошеву. Сархошев подвязывал к ремню гранаты, проверял обойму пистолета, примерял каску. «Боится»,— подумал Меликян, разглядывая Сархошева.
— Если бы еще пулемет прихватить, совсем здорово будет! — сказал он.
— К чему пулемет. Выпить бы на дорожку.
— Нет, так пойдем. Давай мы без пол-литра подвиг совершим, героями станем.
— Твой знаменитый приятель совершил великий подвиг, чуть руку царапнуло, сразу смотался в госпиталь, читает политграмоту хорошеньким сестрам.
— Какой приятель? — удивился Меликян.
— Трижды герой, мудрец и учитель, гордость армянского народа — Аршакян.
— Пошли, пошли, хватит издеваться над хорошим человеком,— рассердился Минас. В землянку вошел Бено.
— Пошли,— проговорил Сархошев и вздохнул.
— Ты, как генерал, телохранителя с собой берешь,— сказал Минас.
Он шел впереди легкой юношеской походкой. Есть такие люди, которые и на шестом, и на седьмом десятке никогда не жалуются ни на сердце, ни на больные ноги. Они легко ходят и по долинам и по горам, в жару и в лютый холод. Везде им удобно, куда их ни бросит суровая жизнь — повсюду они дома.
За Меликяном шагал Сархошев, за Сархошевым — Бено Шароян. Сперва они шли темным лесом, потом вышли в поле. На западе небо было освещено заревом пожара. Где-то высоко в небе ныли моторы немецких самолетов, трассирующие пули стремительно взвивались из земной тьмы в темное небо и гасли. Меликян шел, не оборачиваясь, размеренным быстрым шагом.
Гул артиллерии усилился.
— Наверное, атака? — спросил Сархошев.
— По ночам атак не бывает. Каждую ночь так, артиллерия ведет беспокоящий огонь.
Над их головами с подвыванием пролетел снаряд и разорвался в лесу, тотчас за ним второй, потом третий — совсем близко. Меликян лег в бомбовую яму, Сархошев навалился на него всем телом. Невесело было лежать и слушать, как воют в темноте снаряды, ухают разрывы.
— Дорогу обстреливает, сукин сын,— бормотал Меликян,— надо переждать, пока не кончится.
— Эй, Шароян, разбойник, чего стоишь, как столб, бесстрашие свое показываешь? — крикнул Сархошев.— Не знаю, зачем по пустой прихоти комиссара должны мы здесь болтаться? Дал бы конкретное указание — другое дело.
Меликян встал, отряхнулся.
— В армии нет прихотей, а есть приказы. Пошли. И он снова пошел вперед. «Тупой, казенный человек»,— подумал о нем Сархошев.
Недобрый свет ракеты освещал боевое поле. Высоко в небе горели белые огни, подвешенные к маленьким, невидимым глазом парашютам. Вокруг них искрами вспыхивали и гасли трассирующие пули.
— Наши бьют винтовками, хотят потушить ракеты. А он освещает наши позиции для артнаводки. Не любит немец темноты.
Обычно разговорчивый Сархошев молчал. Меликян оглянулся — спутники отстали от него на сто — сто пятьдесят шагов.
— Сархошев!
— Идем, идем,— отозвался Шароян.
— Что случилось? — спросил Минас, когда отставшие догнали его.
— Жуткий ревматизм схватил, оттого что на сырой земле лежал, не могу ступить,— жаловался Сархошев,— обе ноги, понимаешь, болят.
Навстречу им, хромая, опираясь на палки, шли раненые. В темноте видны были их забинтованные головы, повязки на рука]х. Они шли молча, как призраки. Лишь время от времени слышался негромкий стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Закурим, прошу, товарищи.— Адъютант вынул из кармана пачку папирос.
— Ого, генеральские,— сказал один из командиров.
— Не узнали, где бомбили? — спросил адъютант.
— Лес у Коломака. Ночью наши ушли оттуда. Немец бомбил пустой лес.
Взошло солнце. С полей поднимался пар, над долинами и оврагами заклубился светло-серый туман.
Поспешно подошел ординарец, пригласил Аршакяна и адъютанта в землянку. От еловых веток, расстеленных на полу и прибитых к стенам, в землянке стоял приятный запах хвои. От маленькой печурки шло милое, домашнее тепло. Луганской, слегка кивнув вошедшим, продолжал разговор с командованием дивизии:
— Думаю, ясно? Ваш артполк временно придается дивизии Галунова. Двинется он к передовой в сумерках. Полк вернется к вам, когда будете в деле. Может быть, даже завтра, а возможно, дня через четыре.
Дивизия Кулагина находилась в тылу, числилась резервом командующего армией.
— Товарищ генерал, может быть, Военный совет прикажет всей дивизией пойти в бой? — проговорил полковник Кулагин.— Я готов хоть сейчас целиком заменить Галунова.
— Делайте, как приказано,— сказал Луганской,— не опоздаете. А начнете — без артиллерии не останетесь. Кстати, сколько вам лет, полковник? Здесь нет женщин, можете не скрывать свой возраст.
— Сорок три.
— Я думал, меньше. В этом возрасте люди становятся поспокойнее. Отогрелись, Аршакян? Ну, тогда пошли!
Через час машина члена Военного совета армии остановилась перед штабом генерал-майора Галунова. Галунов без фуражки стоял на крыльце штабной избы. Внезапно увидев Луганского, выходящего из машины, Галунов смешался, но идти за фуражкой было, конечно, поздно.
— А кур и гусей не держите, генерал? — громко осведомился Луганской.— Разместились в теплых домах, значит, надо и приусадебное хозяйство завести, по всем правилам.
Заметив Федосова, Луганской спросил:
— А вы в каком из этих дворцов живете?
— Политотдел находится на опушке леса, товарищ,__
генерал,— ответил Федосов.
— Штабу надо немедленно уйти из деревни, разместиться в лесу, зарыться в землю, сегодня же! — приказал Луганской и вошел в «апартаменты» Галунова.
Тигран поглядел на Луганского: «Товарищ Максим из депо...»
Вечером Аршакян снова был в полку Дементьева. Пока он добрался до полка, пришлось ему много раз падать на землю, забираться в бомбовые воронки. Но вот он увидел крупное спокойное лицо Дементьева, и ему показалось, что он вернулся в родной обжитой дом.
— Очень рад, очень рад,— говорил Дементьев, глядя на Аршакяна, и своей огромной рукой пожал ему руку.
— Не болит рука? Значит, хорошие у нас лекаря.
XVII
Микаберидзе приказал Меликяну и Сархошеву отправиться в боевые подразделения и проверить, обеспечены ли продовольствием и боеприпасами бойцы.
Поручение комиссара расстроило Сархошева. Для чего комиссар посылает его на передовую? Ведь он не получал порицаний от командования. Транспортная рота действует отлично, многие ездовые проявили храбрость, доставляя на передовую боеприпасы под огнем неприятеля. В транспортной роте было немало раненых и убитых. И это не огорчало, а радовало лейтенанта Сархошева как доказательство участия его роты в боевых действиях. Сархошев надеялся, что командование полка представит его к награде вместе с другими боевыми командирами.
Солнце уже зашло, когда Меликян пришел к Сархошеву. Сархошев подвязывал к ремню гранаты, проверял обойму пистолета, примерял каску. «Боится»,— подумал Меликян, разглядывая Сархошева.
— Если бы еще пулемет прихватить, совсем здорово будет! — сказал он.
— К чему пулемет. Выпить бы на дорожку.
— Нет, так пойдем. Давай мы без пол-литра подвиг совершим, героями станем.
— Твой знаменитый приятель совершил великий подвиг, чуть руку царапнуло, сразу смотался в госпиталь, читает политграмоту хорошеньким сестрам.
— Какой приятель? — удивился Меликян.
— Трижды герой, мудрец и учитель, гордость армянского народа — Аршакян.
— Пошли, пошли, хватит издеваться над хорошим человеком,— рассердился Минас. В землянку вошел Бено.
— Пошли,— проговорил Сархошев и вздохнул.
— Ты, как генерал, телохранителя с собой берешь,— сказал Минас.
Он шел впереди легкой юношеской походкой. Есть такие люди, которые и на шестом, и на седьмом десятке никогда не жалуются ни на сердце, ни на больные ноги. Они легко ходят и по долинам и по горам, в жару и в лютый холод. Везде им удобно, куда их ни бросит суровая жизнь — повсюду они дома.
За Меликяном шагал Сархошев, за Сархошевым — Бено Шароян. Сперва они шли темным лесом, потом вышли в поле. На западе небо было освещено заревом пожара. Где-то высоко в небе ныли моторы немецких самолетов, трассирующие пули стремительно взвивались из земной тьмы в темное небо и гасли. Меликян шел, не оборачиваясь, размеренным быстрым шагом.
Гул артиллерии усилился.
— Наверное, атака? — спросил Сархошев.
— По ночам атак не бывает. Каждую ночь так, артиллерия ведет беспокоящий огонь.
Над их головами с подвыванием пролетел снаряд и разорвался в лесу, тотчас за ним второй, потом третий — совсем близко. Меликян лег в бомбовую яму, Сархошев навалился на него всем телом. Невесело было лежать и слушать, как воют в темноте снаряды, ухают разрывы.
— Дорогу обстреливает, сукин сын,— бормотал Меликян,— надо переждать, пока не кончится.
— Эй, Шароян, разбойник, чего стоишь, как столб, бесстрашие свое показываешь? — крикнул Сархошев.— Не знаю, зачем по пустой прихоти комиссара должны мы здесь болтаться? Дал бы конкретное указание — другое дело.
Меликян встал, отряхнулся.
— В армии нет прихотей, а есть приказы. Пошли. И он снова пошел вперед. «Тупой, казенный человек»,— подумал о нем Сархошев.
Недобрый свет ракеты освещал боевое поле. Высоко в небе горели белые огни, подвешенные к маленьким, невидимым глазом парашютам. Вокруг них искрами вспыхивали и гасли трассирующие пули.
— Наши бьют винтовками, хотят потушить ракеты. А он освещает наши позиции для артнаводки. Не любит немец темноты.
Обычно разговорчивый Сархошев молчал. Меликян оглянулся — спутники отстали от него на сто — сто пятьдесят шагов.
— Сархошев!
— Идем, идем,— отозвался Шароян.
— Что случилось? — спросил Минас, когда отставшие догнали его.
— Жуткий ревматизм схватил, оттого что на сырой земле лежал, не могу ступить,— жаловался Сархошев,— обе ноги, понимаешь, болят.
Навстречу им, хромая, опираясь на палки, шли раненые. В темноте видны были их забинтованные головы, повязки на рука]х. Они шли молча, как призраки. Лишь время от времени слышался негромкий стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210