Как-то товарищи спросили Гамидова, почему немец без передыха стреляет по ночам, и он полушутя, полусердито ответил: «Потому что у него хасьят паршивый. В холодную ночь собака скулит, волк воет, а фашист стреляет, такой у него хасьят».
А зимний ветер всю ночь выл в оврагах, поднимал с земли облака колючей снежной пыли, гнал по полям снег, выравнивал овраги.
Заблудится человек в поле — буран заметет его с головой, следов никаких не оставит, и не найдут человека товарищи.
Лютая военная зима, казалось, выжгла из памяти солдат воспоминание о весенней траве, о летнем солнце.
Прижав к груди автомат, шагал находившийся в боевом охранении Тоноян. Иногда он останавливался, всматривался в снежную муть, стряхивал с себя снег. Усы и брови его побелели, мороз проникал сквозь маскхалат и шинель, леденил тело. Вспоминался ли ему в эту ночь дом, выстроенный им в долине Аракса, запах сусамбара и роз, ласковые глаза Манушак? Все это было далеко, очень далеко, суровый мир войны отдалил от него родной дом.
Сколько в жизни его возникло людей, о существовании которых он раньше не подозревал! И какие люди! Солдат Бурденко, комбат Юрченко, Дементьев! Десятью колхозами может управлять командир полка Дементьев, скалы пробьет и воду достанет, любую целину поднимет! Люди увидят его огромное терпение,
его трудолюбие и, работая рядом с ним, не будут уставать от труда.
Стрельба заглушалась воем ветра, вспышки выстрелов на мгновение делали видимым крутящийся в воздухе снег. Вдруг ракета осветила передовую. Со стороны советского оборонительного рубежа послышался частый пулеметный и автоматный огонь. Очевидно, с советской стороны бойцы ходили в разведку и теперь возвращаются. В таких случаях советские пулеметчики открывают огонь, чтобы подавить стрельбу противника, помочь разведчикам пересечь ничейную землю.
Из тьмы возник Бурденко. Гамидов подал условный сигнал. Бурденко и Тоноян услышали его крик: «Хальт! Хенде хох!» Значит, их товарищ наткнулся не на своих, а на вражеских разведчиков. Бурденко и Тоноян кинулись на выручку товарищу. И вдруг до них явственно дошел отчаянный детский крик: «Я русский, русский».
У ног Эюба -Гамидова в снегу лежал мальчик. Бурденко нагнулся, потряс его за плечи.
— Ранен?
— Я малость намахнул его прикладом,— смущенно сказал Гамидов.
— Ну и герой, хлопчика-то? — рассердился Бурденко.
Мальчика подняли на ноги, но он не мог устоять, сел на снег.
— Наверно, ранен,— сочувственно проговорил Тоноян.
— Пистолет, мой пистолет,— повторял мальчик. И, действительно, на снегу лежал пистолет.
— Ого, немецкий парабеллум,— сказал Гамидов.
— Отдайте пистолет... он мой,— упорно, как в бреду, повторял мальчик.
— Треба его отнести на КП батальона,— сказал Бурденко,— сам-то он зовсим слабый.
— Не говори комбату, что я епо наддал прикладом,— шепотом попросил Гамидов,— неудобно как-то — бил советского пацана.
Нести на КП мальчика взялся Тоноян. Он шел спотыкаясь, ветер слепил его. Руки лежавшего у него на плече парнишки были голые, и Арсен прикрыл их своими ладонями.
Он остановился и, держа мальчика на руках, достал флягу и попробовал влить ему в рот водки. Мальчик сделал глоток, закашлялся.
— Отдайте мой пистолет...
— Выпей еще немного, пистолет у меня, отдам. Арсен снял с себя рукавицы и надел их мальчику
на руки, зашагал быстрее,— он шел по оврагу, где не было ветра.
На КП батальона комбат Малышев поднес к лицу мальчишки коптилку и долго разглядывал его светловолосую голову, полузакрытые глаза, бескровные губы, бледные щеки.
— Вот она война,— сказал комбат.
Малышев приказал вынести мальчика во двор и растереть, снегом: в землянке было тепло, а для обмороженного тепло опасно.
Появилась Аник, засуетилась, захлопотала. Мальчика растерли снегом и внесли в землянку.
Тоноян доложил командиру батальона о подробностях происшествия и ушел. Арсен, правда, позабыл сказать, что заставил мальчика выпить несколько глотков водки. Парнишка был в полубессознательном состоянии, все время стонал. Посовещавшись, военные лекари решили дать ему водки. Мальчик сморщился, отбивался, но его силой заставили выпить.
Вскоре он широко открыл глаза, осмотрелся.
— Товарищ генерал, фашисты устроили из досок танки, я сам видел... Товарищ генерал... Пошел я в разведку и увидел...
Малышев сказал:
— Я не генерал, я капитан. Но мальчик перебил его:
— Я сам капитан... Товарищ генерал, я капитан... Я узнал, что они из досок сделали танки. Товарищ генерал, честное слово, я правду говорю. И этот пистолет я взял у них, дед испугался, но я взял и смылся... Деда могут убить, он прячется в погребе у Карпенко... Пистолет мой, никому не отдам... Мы их можем уничтожить... Артиллерия, огонь! Прямо по хате Корниенко! Там фашистский штаб.
— Послушай, сынок,— обратился Малышев к мальчику,— ты не устраивай представления, лучше скажи, кто ты, из какого села?
— Я капитан-разведчик, смерть и ужас для немецких захватчиков... Товарищ генерал Яснополянский, смерть немецким оккупантам!
Мальчик смолк и растерянно оглянулся, потом, отдавая честь Малышеву, пронзительным детским голоском крикнул:
— Товарищ генерал, разрешите доложить! Товарищ генерал, разрешите доложить!
— Боюсь, что у него воспаление мозговых оболочек,— сказала Аник.
— Э, да он пьян,—вдруг сообразил Малышев.— Мы переборщили с водкой, слишком много ему дали.
Мальчика стали укладывать спать: пусть проспится. Он сопротивлялся, ему казалось, что он попал к фашистам.
— Оставьте меня, подлые фашисты, я ничего не скажу, ничего не скажу!
Удивительным было, что он знает фамилию командира дивизии генерала Яснополянского. Вскоре он уже спал мертвым сном.
XVIII
Малышев по телефону рассказал командиру полка о ночном происшествии. Мальчик еще спал. Его завернули в шубу и положили в сани. По дороге на КП полка он проснулся. Его внесли в землянку командира полка, и человек огромного роста взял в свои ручищи маленькие ладошки мальчика.
— Здравствуй, герой,— сказал великан.
— А вы кто такой? — прошептал паренек.
— Разрешите представиться — подполковник Красной Армии Дементьев. А с кем я имею честь говорить?
Парнишка смутился, но упрямо пробормотал:
— Я расскажу обо всем генералу Яснополянскому.
— Ах, вот как... Значит, мне ты не доверяешь? Ладно, отправим вас, товарищ Дмитрий Степной, к генералу. Готовься, Митя, в дорогу, а пока посиди немножко, передохни и поедешь.
Мальчик совсем уже по-детски растерялся и заплакал.
— Герои не плачут,— пошутил подполковник и добавил: —. Тебе шлет привет твой друг Тигран Иванович...
Тут Митя Степной окончательно понял, что скрывать ему нечего, и сквозь слезы сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
А зимний ветер всю ночь выл в оврагах, поднимал с земли облака колючей снежной пыли, гнал по полям снег, выравнивал овраги.
Заблудится человек в поле — буран заметет его с головой, следов никаких не оставит, и не найдут человека товарищи.
Лютая военная зима, казалось, выжгла из памяти солдат воспоминание о весенней траве, о летнем солнце.
Прижав к груди автомат, шагал находившийся в боевом охранении Тоноян. Иногда он останавливался, всматривался в снежную муть, стряхивал с себя снег. Усы и брови его побелели, мороз проникал сквозь маскхалат и шинель, леденил тело. Вспоминался ли ему в эту ночь дом, выстроенный им в долине Аракса, запах сусамбара и роз, ласковые глаза Манушак? Все это было далеко, очень далеко, суровый мир войны отдалил от него родной дом.
Сколько в жизни его возникло людей, о существовании которых он раньше не подозревал! И какие люди! Солдат Бурденко, комбат Юрченко, Дементьев! Десятью колхозами может управлять командир полка Дементьев, скалы пробьет и воду достанет, любую целину поднимет! Люди увидят его огромное терпение,
его трудолюбие и, работая рядом с ним, не будут уставать от труда.
Стрельба заглушалась воем ветра, вспышки выстрелов на мгновение делали видимым крутящийся в воздухе снег. Вдруг ракета осветила передовую. Со стороны советского оборонительного рубежа послышался частый пулеметный и автоматный огонь. Очевидно, с советской стороны бойцы ходили в разведку и теперь возвращаются. В таких случаях советские пулеметчики открывают огонь, чтобы подавить стрельбу противника, помочь разведчикам пересечь ничейную землю.
Из тьмы возник Бурденко. Гамидов подал условный сигнал. Бурденко и Тоноян услышали его крик: «Хальт! Хенде хох!» Значит, их товарищ наткнулся не на своих, а на вражеских разведчиков. Бурденко и Тоноян кинулись на выручку товарищу. И вдруг до них явственно дошел отчаянный детский крик: «Я русский, русский».
У ног Эюба -Гамидова в снегу лежал мальчик. Бурденко нагнулся, потряс его за плечи.
— Ранен?
— Я малость намахнул его прикладом,— смущенно сказал Гамидов.
— Ну и герой, хлопчика-то? — рассердился Бурденко.
Мальчика подняли на ноги, но он не мог устоять, сел на снег.
— Наверно, ранен,— сочувственно проговорил Тоноян.
— Пистолет, мой пистолет,— повторял мальчик. И, действительно, на снегу лежал пистолет.
— Ого, немецкий парабеллум,— сказал Гамидов.
— Отдайте пистолет... он мой,— упорно, как в бреду, повторял мальчик.
— Треба его отнести на КП батальона,— сказал Бурденко,— сам-то он зовсим слабый.
— Не говори комбату, что я епо наддал прикладом,— шепотом попросил Гамидов,— неудобно как-то — бил советского пацана.
Нести на КП мальчика взялся Тоноян. Он шел спотыкаясь, ветер слепил его. Руки лежавшего у него на плече парнишки были голые, и Арсен прикрыл их своими ладонями.
Он остановился и, держа мальчика на руках, достал флягу и попробовал влить ему в рот водки. Мальчик сделал глоток, закашлялся.
— Отдайте мой пистолет...
— Выпей еще немного, пистолет у меня, отдам. Арсен снял с себя рукавицы и надел их мальчику
на руки, зашагал быстрее,— он шел по оврагу, где не было ветра.
На КП батальона комбат Малышев поднес к лицу мальчишки коптилку и долго разглядывал его светловолосую голову, полузакрытые глаза, бескровные губы, бледные щеки.
— Вот она война,— сказал комбат.
Малышев приказал вынести мальчика во двор и растереть, снегом: в землянке было тепло, а для обмороженного тепло опасно.
Появилась Аник, засуетилась, захлопотала. Мальчика растерли снегом и внесли в землянку.
Тоноян доложил командиру батальона о подробностях происшествия и ушел. Арсен, правда, позабыл сказать, что заставил мальчика выпить несколько глотков водки. Парнишка был в полубессознательном состоянии, все время стонал. Посовещавшись, военные лекари решили дать ему водки. Мальчик сморщился, отбивался, но его силой заставили выпить.
Вскоре он широко открыл глаза, осмотрелся.
— Товарищ генерал, фашисты устроили из досок танки, я сам видел... Товарищ генерал... Пошел я в разведку и увидел...
Малышев сказал:
— Я не генерал, я капитан. Но мальчик перебил его:
— Я сам капитан... Товарищ генерал, я капитан... Я узнал, что они из досок сделали танки. Товарищ генерал, честное слово, я правду говорю. И этот пистолет я взял у них, дед испугался, но я взял и смылся... Деда могут убить, он прячется в погребе у Карпенко... Пистолет мой, никому не отдам... Мы их можем уничтожить... Артиллерия, огонь! Прямо по хате Корниенко! Там фашистский штаб.
— Послушай, сынок,— обратился Малышев к мальчику,— ты не устраивай представления, лучше скажи, кто ты, из какого села?
— Я капитан-разведчик, смерть и ужас для немецких захватчиков... Товарищ генерал Яснополянский, смерть немецким оккупантам!
Мальчик смолк и растерянно оглянулся, потом, отдавая честь Малышеву, пронзительным детским голоском крикнул:
— Товарищ генерал, разрешите доложить! Товарищ генерал, разрешите доложить!
— Боюсь, что у него воспаление мозговых оболочек,— сказала Аник.
— Э, да он пьян,—вдруг сообразил Малышев.— Мы переборщили с водкой, слишком много ему дали.
Мальчика стали укладывать спать: пусть проспится. Он сопротивлялся, ему казалось, что он попал к фашистам.
— Оставьте меня, подлые фашисты, я ничего не скажу, ничего не скажу!
Удивительным было, что он знает фамилию командира дивизии генерала Яснополянского. Вскоре он уже спал мертвым сном.
XVIII
Малышев по телефону рассказал командиру полка о ночном происшествии. Мальчик еще спал. Его завернули в шубу и положили в сани. По дороге на КП полка он проснулся. Его внесли в землянку командира полка, и человек огромного роста взял в свои ручищи маленькие ладошки мальчика.
— Здравствуй, герой,— сказал великан.
— А вы кто такой? — прошептал паренек.
— Разрешите представиться — подполковник Красной Армии Дементьев. А с кем я имею честь говорить?
Парнишка смутился, но упрямо пробормотал:
— Я расскажу обо всем генералу Яснополянскому.
— Ах, вот как... Значит, мне ты не доверяешь? Ладно, отправим вас, товарищ Дмитрий Степной, к генералу. Готовься, Митя, в дорогу, а пока посиди немножко, передохни и поедешь.
Мальчик совсем уже по-детски растерялся и заплакал.
— Герои не плачут,— пошутил подполковник и добавил: —. Тебе шлет привет твой друг Тигран Иванович...
Тут Митя Степной окончательно понял, что скрывать ему нечего, и сквозь слезы сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210