Человеку не нужна станет сила для защиты своей жизни от нападения другого человека,— нападений таких не будет! Не станет слабых и сильных государств. Мы сегодня ненавидим всех, кто пытается сделать насилие вечным. Но ведь мы ненавидим ради того, чтобы настало время, когда ненависть и страх исчезнут из сердца человека.
Долго еще беседовали они, поглядывая на звездное небо.
Аршакян спал, когда Бурденко стал дергать его за рукав.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Тигран.
— Говорят, войск велика сыла, товарищ батальонный комиссар.
— Каких войск?
— Наших!
Сонно покряхтывая, Аршакян и Бурденко направились в сторону штаба полка. Они прошли мимо штаба и увидели, что с севера движется вдоль Дона сплошная масса войск. Казалось, движется сама земля. Из блиндажей выходили разбуженные гулом моторов люди и молча, полные волнения, глядели на могучее движение резервов.
— Идут, идут, и кинца им немае,— сказал Бурденко,— ось тоби силы свежие, не бачившие отступления. И николы они не побачут того, що мы бачили.
Слова Бурденко тонули в грохоте танков.
— Пошли назад,— сказал Аршакян,— конца этому движению не видно!
Возвращаясь в батальон, они раза два останавливались, прислушивались. Среди грохота орудий и пулеметного треска ухо различало глухой шум идущих к фронту резервов. В роте никто не спал. Лейтенант Кюрегян молча слушал разговоры старых фронтовиков. Лейтенанту казалось, что эти люди родились для войны, живут ею и говорят только о ней.
Приближался рассвет. Звезды блекли. От легкого предутреннего ветра шелестела трава. Из редеющей тьмы выступали холмы, прибрежные камыши.
Внезапно западный берег Дона озарился белым пламенем, оно словно вырвалось из-под земли вдоль всей цепи холмов. Казалось, земля глухо вскрикнула, застонала и воздух заполнился гудением миллионов колоколов, ревом, визгом, металлическим лязгом.
— В окопы, товарищи!
Все побежали в сторону окопов. Стоя между Бурденко и Тонояном, Аршакян, поднимаясь на носки, смотрел на западный берег Дона.
— Бачу, сволочи хотят реку перейти,— разговаривал сам с собой Бурденко.— Товарищ батальонный комиссар, не высовывайтесь из окопа!
Бурденко дернул Аршакяна за руку, но сам тянулся на цыпочках, вглядывался в предутренний сумрак.
Казалось, на том берегу цепь вулканов извергала огонь и лаву. Небо побагровело. Всю глубину советской обороны окутало дымом. Затем противник перенес огонь на передний край. Снаряды обрушились на передовые, расположенные у берега окопы.
Аршакян взглянул на бледное лицо Кюрегяна. Ему стало жаль лейтенанта. «И мы, наверно, были такими в первые дни,— подумал он,— ведь он думает, что настал конец света».
А ветераны были внутренне собраны, спокойны. Вот по окопам идет Тоноян. Он как будто на работу пришел — сосредоточенный, внимательный. Вот он с деловым видом подходит к Аршакяну, что-то хочет ему сказать. Не слышно!
Вблизи окопа с грохотом разрывается снаряд. Взрывная волна швыряет их к противоположной стенке окопа. Тоноян помогает комиссару встать на ноги. Тигран видит знакомые лица: Гамидов, Мусраилов, рядом Бурденко. Ладонью он очищает лицо, засыпанное землей, часто моргает ресницами. Арсен вновь наклоняется к уху Тиграна.
— Вас просят в блиндаж командира полка. Тигран отрицательно качает головой.
— Самолеты, воздух! — крикнул Бурденко.
Казалось, время потеряло свой обычный ход, смешалось. Казалось, что от огня немецкой артиллерии, минометов и авиации на восточном берегу Дона не останется ни одной пяди не перепаханной смертоносным железом земли. А ведь на каждом клочке земли находились советские бойцы.
— Понтоны наводят! — крикнул испуганно боец. Немцы жгли дымовые шашки, и Тигран не мог
разглядеть, что происходит на реке,— Дон закрыло белым дымом. Одновременно немецкая артиллерия стала бить дымовыми снарядами по нейтральной зоне. Явно немцы готовились форсировать реку. Как удалось врагу подойти к Дону? Аршакяна охватила тревога. В эти минуты он знал не больше рядовых бойцов о том, что происходит на линии советской обороны.
Ему на миг вспомнились войска, шедшие ночью к фронту, и он стал немного спокойней. Рядом раздавались стоны; он видел раненых, которых санитары несли по ходам сообщений.
Бурденко крикнул:
— Спускаются фрицы к берегу, як саранча спускаются, мерзавцы!
Тигран увидел на западном берегу Дона большое скопление немецких войск — танков, пехоты. Да, совершенно очевидно: части германской армии готовились форсировать Дон.
И именно в это время земля и небо вновь загремели, и вся восточная сторона неба осветилась боевым огнем. Вихри советского огня и железа бушевали в небе, неслись на запад.
— «Катюши» и «иваны грозные» дают фрицам жизни!
Это кричал Бурденко, и громовой голос его слышали многие бойцы.
Донская вода вскипела, столбами подымалась в небо и рушилась на берега. Огонь, вода, брызги и пыль, удушливый дым — все смешалось.
За все время своего существования, должно быть, не видел такого боевого столпотворения Тихий Дон.
Советский огневой налет закончился, и ветер унес в степь дым и пыль. Тигран увидел, что весь западный берег Дона покрыт разбитыми танками, машинами, трупами.
Враг возобновил артиллерийский обстрел, и в это время один из бойцов заметил, что по восточному, советскому, берегу движется рассыпанным строем группа немцев — им, очевидно, удалось переправиться до начала советского ураганного огня. Сейчас они были обречены. Они шли, качаясь, как пьяные, беспорядочно стреляя.
Аршакян выскочил из окопа, побежал навстречу врагу, стискивая в руке «лимонку», которую выхватил из-за пояса. Он увидел, как упал Гамидов. Убит? Нет, встал, бежит вперед. Тигран, задыхаясь от быстрого бега, швырнул гранату. Засвистели осколки. Впереди бежали солдаты. Он старался поспеть за ними, но не мог. И вдруг пламя ослепило его, заплясали в глазах черные точки. Его затошнило, закружилась голова, и, шатаясь, он упал на землю.
...Плывет ли он в лодке по морю, летит ли в самолете? Вокруг него клубятся черные тучи, вспыхивают молнии. Он на качелях, подвешенных к дереву, он маленький-маленький мальчик, и мать качает качели, доносится свист паровозов со станции, а по деревенской улице тарахтя проходят подводы. Качели срываются с дерева, и он со всего размаху падает... Он на дне колодца, и из страшной глубины ему виден маленький кусочек неба. И вдруг наступает густая, безысходная мгла. А потом опять небо — ясное, светлое, и кругом качается осенняя листва. Тишина...
— Товарищ батальонный комиссар, товарищ батальонный комиссар...
Знакомое лицо приближается к нему. Это Гамидов. А где Аргам, почему его нет?
— Отдохните немного, сейчас пойдем, товарищ батальонный комиссар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Долго еще беседовали они, поглядывая на звездное небо.
Аршакян спал, когда Бурденко стал дергать его за рукав.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Тигран.
— Говорят, войск велика сыла, товарищ батальонный комиссар.
— Каких войск?
— Наших!
Сонно покряхтывая, Аршакян и Бурденко направились в сторону штаба полка. Они прошли мимо штаба и увидели, что с севера движется вдоль Дона сплошная масса войск. Казалось, движется сама земля. Из блиндажей выходили разбуженные гулом моторов люди и молча, полные волнения, глядели на могучее движение резервов.
— Идут, идут, и кинца им немае,— сказал Бурденко,— ось тоби силы свежие, не бачившие отступления. И николы они не побачут того, що мы бачили.
Слова Бурденко тонули в грохоте танков.
— Пошли назад,— сказал Аршакян,— конца этому движению не видно!
Возвращаясь в батальон, они раза два останавливались, прислушивались. Среди грохота орудий и пулеметного треска ухо различало глухой шум идущих к фронту резервов. В роте никто не спал. Лейтенант Кюрегян молча слушал разговоры старых фронтовиков. Лейтенанту казалось, что эти люди родились для войны, живут ею и говорят только о ней.
Приближался рассвет. Звезды блекли. От легкого предутреннего ветра шелестела трава. Из редеющей тьмы выступали холмы, прибрежные камыши.
Внезапно западный берег Дона озарился белым пламенем, оно словно вырвалось из-под земли вдоль всей цепи холмов. Казалось, земля глухо вскрикнула, застонала и воздух заполнился гудением миллионов колоколов, ревом, визгом, металлическим лязгом.
— В окопы, товарищи!
Все побежали в сторону окопов. Стоя между Бурденко и Тонояном, Аршакян, поднимаясь на носки, смотрел на западный берег Дона.
— Бачу, сволочи хотят реку перейти,— разговаривал сам с собой Бурденко.— Товарищ батальонный комиссар, не высовывайтесь из окопа!
Бурденко дернул Аршакяна за руку, но сам тянулся на цыпочках, вглядывался в предутренний сумрак.
Казалось, на том берегу цепь вулканов извергала огонь и лаву. Небо побагровело. Всю глубину советской обороны окутало дымом. Затем противник перенес огонь на передний край. Снаряды обрушились на передовые, расположенные у берега окопы.
Аршакян взглянул на бледное лицо Кюрегяна. Ему стало жаль лейтенанта. «И мы, наверно, были такими в первые дни,— подумал он,— ведь он думает, что настал конец света».
А ветераны были внутренне собраны, спокойны. Вот по окопам идет Тоноян. Он как будто на работу пришел — сосредоточенный, внимательный. Вот он с деловым видом подходит к Аршакяну, что-то хочет ему сказать. Не слышно!
Вблизи окопа с грохотом разрывается снаряд. Взрывная волна швыряет их к противоположной стенке окопа. Тоноян помогает комиссару встать на ноги. Тигран видит знакомые лица: Гамидов, Мусраилов, рядом Бурденко. Ладонью он очищает лицо, засыпанное землей, часто моргает ресницами. Арсен вновь наклоняется к уху Тиграна.
— Вас просят в блиндаж командира полка. Тигран отрицательно качает головой.
— Самолеты, воздух! — крикнул Бурденко.
Казалось, время потеряло свой обычный ход, смешалось. Казалось, что от огня немецкой артиллерии, минометов и авиации на восточном берегу Дона не останется ни одной пяди не перепаханной смертоносным железом земли. А ведь на каждом клочке земли находились советские бойцы.
— Понтоны наводят! — крикнул испуганно боец. Немцы жгли дымовые шашки, и Тигран не мог
разглядеть, что происходит на реке,— Дон закрыло белым дымом. Одновременно немецкая артиллерия стала бить дымовыми снарядами по нейтральной зоне. Явно немцы готовились форсировать реку. Как удалось врагу подойти к Дону? Аршакяна охватила тревога. В эти минуты он знал не больше рядовых бойцов о том, что происходит на линии советской обороны.
Ему на миг вспомнились войска, шедшие ночью к фронту, и он стал немного спокойней. Рядом раздавались стоны; он видел раненых, которых санитары несли по ходам сообщений.
Бурденко крикнул:
— Спускаются фрицы к берегу, як саранча спускаются, мерзавцы!
Тигран увидел на западном берегу Дона большое скопление немецких войск — танков, пехоты. Да, совершенно очевидно: части германской армии готовились форсировать Дон.
И именно в это время земля и небо вновь загремели, и вся восточная сторона неба осветилась боевым огнем. Вихри советского огня и железа бушевали в небе, неслись на запад.
— «Катюши» и «иваны грозные» дают фрицам жизни!
Это кричал Бурденко, и громовой голос его слышали многие бойцы.
Донская вода вскипела, столбами подымалась в небо и рушилась на берега. Огонь, вода, брызги и пыль, удушливый дым — все смешалось.
За все время своего существования, должно быть, не видел такого боевого столпотворения Тихий Дон.
Советский огневой налет закончился, и ветер унес в степь дым и пыль. Тигран увидел, что весь западный берег Дона покрыт разбитыми танками, машинами, трупами.
Враг возобновил артиллерийский обстрел, и в это время один из бойцов заметил, что по восточному, советскому, берегу движется рассыпанным строем группа немцев — им, очевидно, удалось переправиться до начала советского ураганного огня. Сейчас они были обречены. Они шли, качаясь, как пьяные, беспорядочно стреляя.
Аршакян выскочил из окопа, побежал навстречу врагу, стискивая в руке «лимонку», которую выхватил из-за пояса. Он увидел, как упал Гамидов. Убит? Нет, встал, бежит вперед. Тигран, задыхаясь от быстрого бега, швырнул гранату. Засвистели осколки. Впереди бежали солдаты. Он старался поспеть за ними, но не мог. И вдруг пламя ослепило его, заплясали в глазах черные точки. Его затошнило, закружилась голова, и, шатаясь, он упал на землю.
...Плывет ли он в лодке по морю, летит ли в самолете? Вокруг него клубятся черные тучи, вспыхивают молнии. Он на качелях, подвешенных к дереву, он маленький-маленький мальчик, и мать качает качели, доносится свист паровозов со станции, а по деревенской улице тарахтя проходят подводы. Качели срываются с дерева, и он со всего размаху падает... Он на дне колодца, и из страшной глубины ему виден маленький кусочек неба. И вдруг наступает густая, безысходная мгла. А потом опять небо — ясное, светлое, и кругом качается осенняя листва. Тишина...
— Товарищ батальонный комиссар, товарищ батальонный комиссар...
Знакомое лицо приближается к нему. Это Гамидов. А где Аргам, почему его нет?
— Отдохните немного, сейчас пойдем, товарищ батальонный комиссар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210