— Хотим весело, лихо идти на войну,— бодро ответил Сархошев.
Микаберидзе засмеялся.
— Вот вы какой человек. Клара улыбнулась Аршакяну.
— Позвольте познакомиться, товарищ Аршакян. Я с вами знакома, так, издали, заочно. А сегодня познакомилась с вашей женой и матерью.
Тигран сухо сказал: «Очень приятно»,— и тут же, повернувшись к Аник, спросил:
— Зулалян, вы, оказывается, здесь?
— Так точно, товарищ старший политрук.
— Как вам нравится университет жизни?
— Очень нравится.
В это время со стороны вагонной двери раздался голос:
— Товарищ комиссар, разрешите обратиться... Командир полка просит вас и старшего политрука.
Аник вздрогнула от этого голоса. У вагона стоял Каро Хачикян с автоматом на груди, подтянутый, стройный, высоко подняв голову. Из-под выгнутых темных бровей блеснули его глаза. Он сразу увидел Аник и стоявшего возле нее Бено.
Сердце Аник затревожилось. Должно быть, Каро рассердился, увидев рядом с ней Шарояна. Парни всегда подозрительны и придирчивы.
Она, казалось, внимательно слушала вместе с красноармейцами и санитарами, что говорили комиссар и старший политрук, но не слышала, не понимала того, что они говорили,— мысли ее были заняты Каро.
Комиссар приказал зачитать солдатам сводки Сов-информбюро за последние два дня и пошел к двери вагона.
Аршакян велел Сархошеву и Меликяну идти за комиссаром и тоже вышел из вагона. После ухода начальства солдаты начали шутить.
Кто-то сказал:
— Сейчас комиссары дадут жару нашим лейтенантам.
Клара почувствовала, что начальство недовольно ее Партевом. Видимо, позавидовали, что жена едет с ним, сами не догадались взять жен в поезд.
...Комиссар и старший политрук молча шагали вдоль поезда, за ними шли Меликян и Сархошев. Вдруг Микаберидзе и Аршакян одновременно остановились, повернулись к лейтенантам.
— Вы, товарищи, поступили нехорошо,— тихо сказал Микаберидзе, помолчал и повторил: — Нехорошо, некрасиво.
Он не замечал, что повторяет интонации и слова майора Дементьева.
Сархошев с деланным смущением развел руками.
— Виноват, товарищ комиссар, хотели немножко повеселиться, кто знает, может, с женой больше никогда не увижусь, ведь на фронт едем.
Аршакян смотрел на этого человека с приплюснутым носом и вдавленным лбом, маленькие живые глаза его, казалось, говорили не то, что говорит язык.
— А кто вам разрешил везти жену с собой в воинском вагоне? — спросил Аршакян.
Сархошев растерялся. Этого вопроса он почему-то не ждал.
— Я вас спрашиваю, кто разрешил?— повторил Ашакян, повысив голос. Он подумал, что впервые так сурово разговаривает с командиром.
— Она попросила, а я не мог отказать,— ответил Сархошев,— ведь женщина на войну мужа отправляет.
Аршакян снова посмотрел в дерзкие маленькие глаза Сархошева. В них не было ни смущения, ни просьбы о прощении.
— На войну отправляет мужа,— медленно повторил Аршакян, чтобы подчеркнуть фальшь сархошев-ских слов.— Не одна ваша жена отправляет на войну мужа... На этой же станции ссадите ее, уберите немедленно бутылки и явитесь на доклад в вагон командира полка.
Сархошев молчал.
— Понятно? — спросил Микаберидзе.
Досадуя на Аршакяна, Сархошев решил выказать комиссару свое подчеркнутое послушание и уважение. Он вытянулся перед Микаберидзе, звякнул шпорами.
— Понятно, товарищ комиссар!
— Выполняйте приказание и доложите о выполнении.
— Есть, товарищ комиссар, выполнить и доложить. Сархошев как бы говорил Микаберидзе: «Только
тебя, комиссар, я знаю, только тебе подчиняюсь».
А Аршакян, продолжая сердиться, тихо, но строго проговорил:
— Вы почему щеголяете в шпорах? Снимите их. Вы пехотинец, а не кавалерист.
Сархошев молчал.
— Слышите, что вам говорят? Снимите эти колокольчики. Вы что, оглохли?
— Слушаю.
— Ну, идите, выполняйте.
Микаберидзе и Аршакян пошли в штабной вагон. Сархошев, глядя им вслед, сказал:
— Агитаторы, тыловые герои... А Гитлер все прет вперед.
— Неправильно говоришь, Сархошев,— проговорил Меликян.
— Этот Аршакян бюрократ, сухарь! Такие на фронте не годятся, быстро сломаются, вот увидишь.
Меликян насупил брови.
— Неверно говоришь, Сархошев. У него и жизнь и анкета чистые, как небо.
— Прошло время анкет. Сейчас новые анкеты станут составлять, посмотрим, кто из нас будет лучше воевать, посмотрим.
— Он сын своего отца, зря ты болтаешь.
— И я сын своего отца,— сказал Сархошев.
V
...Воинский эшелон все шел вперед. Исчезли причудливые очертания армянских гор, ушли поля Ширака, утонули в голубом вечернем тумане снеговые вершины Арагаца, склоны Манташа.
Поезд шел по Лорийскому ущелью.
В полуоткрытых дверях вагона стремительно возникали и исчезали темные очертания огромных скал, одна другой причудливей, выше, порой похожих на сказочных витязей и чудовищ.
С восхищением смотрели русские солдаты на суровые, могучие горы.
— Ну и глыбы, ну и махины...
Смотрели на горы и проведшие детство в этих расщелинах армянские парни, все здесь им было милым, близким, знакомым.
Каро Хачикян слушал негромкую беседу командиров.
— Для хорошего солдата родной дом не кончается за порогом хаты или за околицей села. Родной дом — и эти скалы, и степи, и наши русские поля... Всюду наш родной дом,— сказал майор Дементьев.
«Вот слова! Их надо запомнить»,— подумал Каро.
Тьма сгущалась, и горы слились в единый, мрачный, бесформенный массив. Каменная громада то заслоняла небо, то вдруг удалялась, открывая небесный простор, и звезды, словно приблизившись к земле, заглядывали в вагоны и светло, добро улыбались солдатам, едущим на смерть.
Ночь была полна тоски, тревоги. Тяжелые мысли, тревожные чувства в ночном мраке казались еще тяжелей, еще печальней. Слышалась тихая, грустная песня. Многие голоса подхватили ее. У каждого солдата — армянина, грузина, украинца, узбека — было свое произношение, а песня была одна — торжественная, печальная.
Заря осветила равнины Грузии, засверкала осенняя медь, блеснула река.
— Сейчас тебе волноваться, комиссар,— сказал Дементьев.— Настал твой черед встретиться и проститься со своей грузинской землей.
Микаберидзе грустно улыбнулся.
— Интересный вы человек, товарищ Дементьев,— проговорил Аршакян,— не показываете, что у вас в душе. Прикладываете ухо к чужому сердцу, чтобы свое проверить.
Майор внимательно посмотрел на Аршакяна.
Поля стояли омытые ночной росой. По холмам, словно спустившиеся на землю плавные, легкие облака, двигались стада овец. Два трактора спускались с холма по светлому жнивью, и свежая вспашка широким черным поясом облегала холм. Ближе к железной дороге стояли сухие стебли подсолнуха, видны были темно-желтые плети дынь и пепельно-серые арбузные бахчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210